— Вот и здорово! — Дарби с удовлетворением потер ладони.
— Зачем применять насилие к женщине? — мрачно спросил я у Дарби, мысленно прикидывая: доплюну ли я до его довольной физиономии?
— Чтобы вы не натворили бед и не поранились, — весело ответил тот, — а то вы такие шустрые, что мы никак не могли вас схватить! А ведь ты и не представляешь себе, как вы нам дороги! Конечно, больше Ирина, чем ты, но...
— Может, ты хотя бы объяснишь, чего тебе от нас надо? — спросил я, поняв, что плевок, скорей всего, не долетит.
— Ага, конечно, — закивал Дарби с издевкой, — в свое время ты все узнаешь! Грузите всех по машинам, — приказал он своим людям. — Верблюдов тоже берите, на всякий пожарный случай. Ирина поедет со мной, в кабине.
Дарби подошел ближе и защелкнул наручники, которые вынул из кармана комбеза, на запястьях Ирины. Голландец (или уже и не голландец вовсе?) отступил назад.
Мне тоже сковали руки сзади, как, впрочем, и остальным членам группы.
— Это произвол! — кричал Азиз. — Я протэстую! Ви рассысты!
Дарби подошел к Диего, посмотрел на его бледное лицо и сказал:
— А тебя, господин губернатор, шлепнуть бы надо, конечно...
— Меня-то за что?! — испуганно пролепетал Диего. — Ваши разборки меня не касаются, Дарби! И Совет у нас слушают...
— Так вот мой тебе совет, — скаламбурил Дарби. — Никому про все это ни слова, а то отправлю тебя к твоему боссу, понял?
Диего энергично закивал.
— Это была спецоперация разведки Четырех Городов, — продолжал Дарби. — Эти люди — преступники, которые в сговоре с Тэдом хотели навредить марсианской безопасности. Туристов мы допросим и отпустим с этими двумя Охотниками, — он кивнул на Йоргена с Сибиллой, — так что все в порядке. Это все, что тебе надо знать. Понял? Ты свободен...
— Свободен? — переспросил Диего, не спуская глаз с направленных в нашу сторону автоматов и облизывая пересохшие губы. — Я могу идти?
— Идите, господин губернатор, и объясните всем правду, — кивнул головой Дарби.
— Странный, мне жаль, что так вышло, — промямлил Диего, проходя мимо меня на подогнувшихся ногах.
— Все нормально, — ответил я, — ты мне ничем помочь не мог бы, прощай, Диего-амиго.
— Увидимся, — ответил Диего, пряча глаза.
— А вот это вряд ли, — со зловещей ухмылкой вставил Дарби. — Все по машинам! Покажите мне его вещи, — обратился он к обыскавшему меня бойцу.
Некоторое время он перебирал мои вещи, затем кивнул каким-то своим мыслям.
— Грузите его в наш вездеход и глаз с него не спускайте! Ясно?
И меня повели к машинам...
Надрывно завывали газотурбинные двигатели вездехода по песчаным барханам, сзади, за бортом фургона, ярко слепило солнце, поэтому я прикрыл веки, но спать не хотелось. Раскачивался кузов, и тихонько переговаривались люди.
Полдень уже миновал, кое-кто клевал носом, кто-то умудрился заснуть в этой душной коробке, которую болтало, как в хорошем шейкере.
Бордово-охристые разводы песков виднелись в широкие щели куска брезента, укрепленного над задним бортом и трепещущего, словно парус на ветру... Хотя что говорить: я один раз только видел парус, и то в безветренную погоду, — оставалось лишь предполагать, что именно так он и трепещет.
Голос одного из шестерок Дарби рассказывал бородатые анекдоты, кто-то из его товарищей гоготал, как дикий дромадер.
Пахло горячим и пыльным воздухом, который обжигал ноздри тысячей необычных запахов, — но сильнее всего были миазмы из коробки: пахло мазутом, потом, газом и страхом. Я не любил дневной пустыни. Это казалось чем-то гораздо более тоскливым и мрачным, чем ночью.
Скованные за спиной руки затекали, и приходилось часто менять положение, что тоже не способствовало сну.
Напротив меня на куче лысых покрышек восседал охранник с автоматом. Он играл в приставку. Сбоку тоже сидел охранник — их рассадили между нами в шахматном порядке, таким образом, чтобы никто не разговаривал и не буйствовал. Правда, пока я и не думал буйствовать — я впал в глубокую и мучительную кому, некую медитацию ожидания: мозг фиксировал любые изменения вокруг, но не думал, не надеялся и не заставлял нервничать. В таком режиме я действовал интуитивно... Но интуиция моя молчала... Да, мы в очередной раз влипли... И теперь крепко...
Битва у Башни состоялась во многом из-за Сеньки и из-за меня: теоретически ее можно было избежать, но убийство Тэдди и попытка бегства из города — это уже жесткая сценарная диктатура: если бы я не пошел к Тэдди, кто поручится за то, что не возникла бы другая провокация, вследствие которой мы все равно стали бы "врагами марсианского народа" и нас бы так или иначе арестовали...
А эти два зомби... До сих пор мурашки по коже и досада, глубокая досада на себя...
Дарби явно не собирался проигрывать и сделал все, чтобы его действия были продуктивны, — подсуетился, подстраховался, продумал. Вообще он отнюдь не дурак, этот Дарби, и обижаться надо не на него, а на себя... На кого бы он ни работал — наверняка был на хорошем счету. Он профессионал, в отличие от хитрого, но неумного мясника Мирзы, жалкого и импульсивного Джо, дикого, хоть и во многом хладнокровного комода Седого. Дарби — полевой кукловод, он все свои силы тратит на закулисные действия, а не на стрельбу и погони.
И вот тебя, Странноватый, он обыграл, пока ты обыгрывал его и строил свои хитроумные планы... Ну ладно — нельзя выиграть партию, не потеряв ни одной фигуры и без единой ошибки. Вот сейчас нас просто взяли за жабры, и не столь важно как... Омар Хайям писал об этом примерно следующее. Рыбе не нравилось, что в арыке тесновато. А вот утка, сопровождавшая ее к морю, была жуткой реалисткой, ибо считала, что когда ты на сковороде — уже все равно, что там плещется за ее бортами.
И старик был тысячу раз прав...
Меня посадили на тот же вездеход, в кабину которого ушел Дарби, голландец и Ирина. Всего машин было четыре. В кузове со мной были Лайла, Аюми, Азиз и Йорген, которые сидели ближе к кабине. Остальные поместились в другой вездеход, а в два оставшихся погрузили наши вещи и верблюдов с поклажей.
Я очень надеялся, что у вездеходов кончится топливо, что-нибудь сломается или на нас нападет кто-нибудь... Впервые в жизни я мечтал о нападении... Да, однако...
Вдруг мой взгляд уперся в одну деталь, которая заставила меня выйти из медитации: я увидел, что кобура с пистолетом на поясе охранника, который справа, почти расстегнута и клапан держится только на "липучке". По моему телу прокатилась волна адреналина — я был взволнован. Йорген, скорее всего, в тысячу первый раз назвал бы меня "психом", но...
Я начал ерзать на месте и тяжело вздыхать.
— А можно по малой нужде сходить? — с надеждой спросил у охранника.
— Че? — Он раздраженно посмотрел на меня глубоко посаженными карими глазами.
— Я бы помочился, — ответил я с пояснительной интонацией.
— Перебьешься. — Он отвернулся.
— Но если я обмочусь прямо здесь, то во всем кузове будет вонять, — предостерег я.
— Я те башку ща сверну, — рявкнул тот, резко обернувшись...
— А что ты орешь, тут все живые люди... — попытался я его урезонить.
— Слышь, Бурда, потрудись-ка малек, а то ты весь день филонил, — раздался из глубины кузова голос наемника, травившего анекдоты. Судя по властным ноткам, он был за главного.
— Я че, нанимался всякую хренотень тут выгуливать? Я че, сестра-сиделка? — взъерепенился тот.
— А вот надо будет — и задницу ему вытрешь, — ответил старший. — Тебе велено было глаз не спускать с него?
Злой и хмурый, Бурда схватил меня за рукав и довольно грубо подтолкнул к краю кузова. Затем он отстегнул мне один браслет, зажал его в кулаке и приподнял край брезента.
— Давай быстро, — брезгливо поморщившись, пролаял он.
— А как же дамы? — Я в ужасе вытаращил глаза.
— Слышь, пассажир, ты особо не наглей, — услышал я голос любителя анекдотов, — дамы уже отворачиваются!
Я понял, что надо действовать и так. Я скосил глаза вниз и вправо, сконцентрировавшись на кобуре этого Бурды. Она была на расстоянии моей вытянутой свободной руки. Не знаю — глупо ли я поступил?
Я резко вывернулся, пытаясь распахнуть клапан и схватить рукоять оружия, и тут же почувствовал удар локтем в шею (отчего у меня перехватило дыхание) и неплохой прямой в грудь.
Меня отбросило к борту, и я потерял равновесие — моя физиономия проехалась по шершавому брезенту, небольшой кувырок в воздухе, и... Я упал на песок, судорожно вдохнув воздуха, полного дыма, песка и пыли, которые щедро клубились под колесами вездехода.
Я резко откатился в сторону и замер, приподнявшись на руках и отчаянно кашляя и отплевываясь.
Затем резко вскочил и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, побежал что есть духу назад, прямо по разрытому колесами вездеходов песку, в надежде, что мои следы потеряются на фоне колеи от машин. Бежал я долго, не оборачиваясь, не слыша вокруг ничего, кроме бешеного стука своего сердца и прерывистого дыхания. Я бежал под неприятно ярким светом солнца, вырубив на ходу застрекотавший счетчик и закрыв забрало светофильтров шлема, я чувствовал легкую панику и досаду, оттого что получилось не совсем то, чего я добивался.
Во время падения я ударил раненую ногу, которая пульсировала острой болью.
Я пытался мысленно представить, как они связываются с кабиной, останавливают вездеходы, решают кого-то отправить в погоню, разворачивают одну из машин и едут назад на маленькой скорости, внимательно осматривая пространство вокруг. Моя фора — максимум минут десять — пятнадцать.
За очередным небольшим барханом я заметил глинистую возвышенность — это была в некотором роде удача: разбежавшись по колее, я прыгнул под углом влево и, попав на относительно твердую почву, встал на четвереньки. Пятясь задом за каменистый бугор, я тщательно затирал свои следы, которые и так были почти незаметны.
Потом я прополз по каменистой ложбине и первый раз замер, прислушиваясь к тихому шуму ветра в песках. Было тихо, хотя гулкий стук сердца немного мешал сконцентрироваться и продолжала пульсировать потревоженная рана в икроножной мышце.
Я подождал секунд тридцать и продолжил ползти, прикрываясь барханами, куда-то к юго-востоку.
Через какое-то время я вновь остановился и прислушался — опять тишина. Сквозь шелест ветра мне показалось, что я уловил звук работающих двигателей, но он был довольно негромок, не приближался и не затухал.
Я подождал еще какое-то время, но ни единого звука, кроме шороха ветра в барханах, уже не слышал.
Вот так, напряженно вслушиваясь в любое малейшее изменение голоса пустыни, я пролежал еще часа два, и ничего не происходило — солнечный свет начинал краснеть, на меня падала тень от бархана, в которой я был фактически невидим. Вокруг меня простиралась огромная пустыня, и, кроме фляги со спиртом и с водой, пары кубиков концентрата и небольшого выкидного ножа в сапоге, у меня ничего не было. Да разве что штук семь сигарет в смятой пачке.
Я рассудил, что это не так уж плохо. Дарби, наверное, не стал меня искать по причине спешки. А может, они решили, что в пустыне я и так издохну, особенно без еды и оружия.
Как назло, во рту сразу стало сухо, как в окружающих меня песках. Я снял с пояса флягу с водой — она была почти полной — и вылил на язык не больше пробки воды. Покатал ее во рту, проглотил и повесил флягу обратно. Нож я вынул из сапога и заткнул за пояс. Стальные браслеты продолжали болтаться на правом запястье — я решил приспособить их под некое подобие кастета.
Обидно было, что я не знал, как далеко собрался ехать Дарби. Даже при отсутствии КПК я примерно помнил карту местности и очень надеялся, что Дарби едет туда же, куда собирались и мы.
Я осторожно поднялся, долго всматриваясь вокруг, разглядывая силуэты барханов, подсвеченных вечерним солнцем, словно прожектором, как тогда в долине...
Убедившись, что признаков активности в обозримом пространстве нет, я направился обратно, к следам вездеходов. Я старался держаться теневой стороны рельефа, не упуская из виду борозды взрытого колесами песка. Боль в ноге стала постепенно утихать. Так я и шел, слегка прихрамывая, просто шел, внимательно озираясь по сторонам и стараясь ни о чем не думать. Ни об Ирине, ни о наших эсквайрах, ни о Дарби с туристами, ни о своих перспективах на ближайшее время: если у меня и возникали какие-то мысли, то они были невеселыми, и вообще оптимизм мне сейчас давался с трудом — я просто пытался сохранять спокойствие. Пока перевес сил был совсем не в мою пользу — то, что я ускользнул от лап Дарби, преимуществом назвать можно пока только с натяжкой...
Ноги сами шагали наученным шагом: с пятки на носок — меньше шума, больше боли, раз-два-три-четыре, левой, левой. Корпус моего туловища пригибается пониже, хотя кажется, что я уже успел устать: устать прятаться, устать бояться, устать думать о смерти... Устаю... Надо чуть добавить кислорода в дыхательной маске... вот так... наедине с собой, со своими мыслями — шагать вперед, шагать, чтобы жить, чтобы победить непонятно кого и неясно зачем... раз-два-три-четыре, вдох — выдох... Шумят бронхи, шипит фильтр, один в пустыне, плевать... Один в пустыне... Хрен с ним... надо идти...
Ира... что с тобой? Раз-вдох, два-выдох, раз... Небо становится багрово-оранжевым... В голове звучит давно забытая мелодия...
Отпечатанный протектор на песке похож на сталкивающиеся сверла; пока я не думаю — я существую? Парадокс?
Шуршит ветер в песчаных барханах, наконец-то я остался один, как я этого и хотел... Только... жаль, нет компьютера, а то включил бы тот надоедливый трек, который крутится у меня в голове... Раз-вдох, три-выдох... метр за метром...
Через какое-то время я вошел в ритм строевого шага: каждое движение было синхронно с дыханием: на "раз-два" — я делал глубокий вдох, на "три-четыре" — глубокий выдох. Из-под маски легкой дымкой начинал выбиваться пар от дыхания...
Вдалеке, где-то между барханами, послышалось тяжелое ритмичное сопение, которое шло, сопровождая меня. Холки церберов я заметил на тридцать градусов южнее. Это было скверно — звери чувствовали, что я ранен, хоть и не сильно, зверям казалось, будто я скоро не смогу ходить, — пока они просто шли параллельно моему курсу, но постепенно приближалось темное время суток, а я должен буду рано или поздно поспать, хотя бы пару часов. Во рту опять пересохло, но я терпел — по моим прикидкам, стоило потерпеть еще часик, пока можно будет хлебнуть из фляги. Зато я пообещал себе, что глотну и спирта для поддержания тонуса. Это предвкушение позволяло держаться... Делить в уме порции воды и шансы... холок было около трех или четырех, пару раз мелькали пегие морды с торчащими из-под рваных губ клыками... конечно же их привлек шум в пустыне, особенно когда рокот моторов стих и остался только запах моего мяса. Церберы хоть и приручаемые предки собак, но есть они любят, как и все живое в этой вселенной...
Через сорок минут я не выдержал — замедлил свой ход и снял с пояса сперва одну, а затем и другую флягу.