Игры с дымом

Оронтаар вжался в стену у угла дома, время от времени выглядывал и успокаивающе кивал. Аштаар выглядывала с другого конца дома — никого, никого: город засыпал. Тон переминался с ноги на ногу; страшно ему было и холодно, и хотелось есть. Эх, Тон, Тон, куда же ты пошел, почему тебе дома не сиделось?

Серентаар "приглядывал за путезнатцем", устало прислонясь к стене и глядя в небо. Таарит скользил взглядом по небосводу, шептал что-то, и будто не замечал спутников -просто ожидал, когда его позовут.

— Звезда, — ни к кому не обращаясь, сказал он на таарине.

Аштаар расслышала; торопливо посмотрела на небо и так же торопливо выглянула из-за угла: не до того.

— Есть красивая легенда, помните? — сказал Серен. — Звезды — это искорки дыхания Хизантаара, не пожелавшие подчиняться шаирам и сумевшие вспорхнуть на небо. Никто не может повелевать звездами: они свободны и недостижимы. Никто! Я не надеялся увидеть их в северном Зенире — но их много, они яркие. Понимаете, я тоже должен был... а впрочем... Послушайте!

Серентаар умолк. Постоял, всматриваясь в небо; заговорил вполголоса.

Звезды далекие в небе темнеющем,

В нежно-эфирной свободной дали,

Нет вам владык, золотым, пламенеющим;

Нет вам забот до мятежной земли.

Вы не желали метания дикого

В суетном вихре сверканья и сил

И воспарили; и вздох Огнеликого,

Звезды небесные, вас отпустил.

Серена не перебивали. Аштаар хотела было подойти, но выглянула из-за угла и осталась. Орон только усмехнулся. Тон не понимал языка и ковырял мостовую носком башмака. Серентаар говорил, глаза его сияли, вздрагивал голос.

Что же мы, люди, избрали препоною?

Что, отвернувшись, втоптали мы в прах?

Что же мы бросили в пропасть бездонную

Ради огня в помертвелых глазах?

Что мы утратили — дивное, чистое?!

Что потеряли в слепой суете?

В бархатном небе сиянье лучистое

Светлым укором горит в темноте.

— Красивые стихи, правда? — улыбнулся Серентаар. — Лин их очень любила, как чувствовала — а я раньше их до конца не понимал, а теперь, кажется...

— Серен, все хорошо? — беспокойно спросила Аштаар.

— Да-да, — кивнул маг. — Просто очень красиво. Звезды. Недостижимые. Смелые люди раньше жили: такое, да в стихах. И не важно, что скажут шаиры, что написал Ломенхизан. Вырваться, уйти от их власти... Но я действительно отвлекся, простите меня, Аштаар, Оронтаар. Стемнело, нам пора.

— И ведь Серен прав, — сказал Орон.

* * *

Они шли по спящему городу — сначала с опаской поглядывая на каждый темный закуток, потом все больше и больше успокаиваясь и смелея. Зенир действительно спал, видя красивые сны: тихо и по-младенчески крепко. Улицы были безлюдными, но покинутым город не выглядел: в нем струилась теплая, уютная пустота. И то там, то здесь в окнах горели одинокие свечи: там не спали, оттуда временами раздавался жаркий шепот.

"Им-то хорошо, — озлобленно думал Тон, поглядывая на мерцающие окна. — Им-то не надо невесть куда тащиться".

А звезды мерцали над крышами домов, и катился рогатый месяц, проходил сквозь голубеющие облака, пролетал мимо мириад искристых звезд. Те игриво кружились, играя в лунном луче. В глазах рябило. Тон моргал и опускал взгляд: в Химбаре в такой час, поужинав, послушник видел бы в уютной келье седьмой сон. А тут, надо же...

— Иди и договаривайся, — толкнул в спину Орон.

Тон споткнулся и шепотом, сквозь зубы, ругнулся. Рассмотрел впереди распахнутые ворота Зенира. Разглядел двоих стражников рядом. Шагнул. Все же оглянулся — Орон выразительно провел пальцем по горлу. Послушник сглотнул.

— Д-доброй ночи. Благослови Всевышний ваши труды, — сказал он, подходя.

— Слава Всевышнему на небе и на блюде мира, — стражники воздели глаза.

Юноша мысленно вздохнул. В нем видели не химбарского беглеца и помощника еретиков Тона, а послушника: "человека, доверие внушающее, а доверие есть, стало быть, первейшее..."

— Я сопровождаю путников до Малсаны, нас четверо.

Тон не знал, куда направляются южане, но не вспомнил другого города к северу от Зенира. Столицу же, конечно, знали все.

— Неурочный час выбрали, досточтимый, — сказал стражник.

Тон внезапно осознал: если переговоры провалятся, если стражники хотя бы выкажут подозрение, Оронтаар всех — и его, Тона, тоже! — просто сожжет, церемониться не станет. Ледяная волна страха накатила на послушника. Он замер, ожидая худшего. Стражник что-то говорил — юноша не слышал — и проводил ладонью по усам, и хмурился. Тон замирал и холодел, и не мог придумать повода. Он уже готов был во всем сознаться. Но заскрипели ворота, и юношу потащила за собой Аштаар, ухватив под локоть. Послушник понял: все обошлось. Всевышний помог, не оставил.

— А ему верят, смотри-ка, — сказал Орон. — Может, и правда полезным окажется?

Тон обмяк и с трудом перебирал ногами. Будущее не тревожило уставших его мыслей; хотелось тихо и мирно, прямо на ходу, уснуть. И будь что будет.

* * *

Ночная степь под безоблачным небом. Стены города тают в черной пустоте, под ногами колышутся травы, послушные тихому ночному ветру. Нечто юркое шуршит в траве: хвостатые мыши-полевки выбрались из норок и пробираются в траве. Все тихо; но все колышется и дышит, наполняя душу умиротворением и светлой радостью. А над землей, в бархатной черноте неба, перекатываются звезды.

Крестьяне Таарнана верят: именно так выглядят искры дыхания Хизантаара, выпорхнувшие из потоков и взлетевшие к небу. Там звезды недоступны мысли и слову даже могучих шаиров. Звезды могут помочь — стоит лишь поднять глаза к небу и шепотом попросить. Звезды блаженны: они далеки от мятежной земли, не рвутся к власти, не желают силы, и навеки они счастливы — увы, человек может лишь мечтать о подобном.

Но когда падает с неба звезда — дурной, тревожный знак. Значит, свободный пламенный дух прельстился властью и силой и пал на землю, и закружился среди искр, и стал подвластен смертным магам. Крестьяне верят: первый вершаир, в такую ночь применивший Искусство, обретет несчастье — и спешно предупреждают господ, ожидая награды. Но маги слабо верят россказням. И ходят по селам слухи: одного, другого вершаира зарезали в глухую полночь...

— Ну, кто тут великий вершаир?! — разрывает тишину буйный возглас.

Оронтаар был в великолепном настроении. Он в сотый раз притягивал на ладонь белесые искры Дара, любовался ими, махал светящейся ладонью перед носом у спутников и, ребячески радуясь, развеивал.

— Их тут много! — добавил таарит. — Неудивительно, что в Лергире никто нашим Искусством не владеет: я б тоже дыхания Хизантаара не заметил, если б раньше не увидел. Камни рубить могу — представляете, вершаиры?! Красота!

Молчание было ему ответом.

— Гляди, северянин, — маг глянул на Тона. — Единение этих... слияние — все в моих руках. Еще чуть-чуть — и я шаир.

Люто завидовавший Тон сделал вид, что не слышит.

— Кстати, — заметил Орон, — истинные путезнатцы ведь должны находить путь по звездам, поэтому ты смотришь себе под ноги?

— Орон, — на таарине сказала Аштаар, — прекрати задевать Тоннентаара. Ты знаешь: он ничего тебе не ответит.

Оронтаар страдальчески воздел взор, развел ладони; на левой заплясал язычок пламени, правая белесо засветилась, принимая искры Дара.

— Путезнатец — лишь соломинка в пожаре, — прогундосил маг. — Истинно великий не заботится о соломинке.

— Орон!

— Вот, — сказал Оронтаар, развеивая двуцветное свечение, — я первый человек на блюде мира, владеющий Искусством Таарнана и Лергира, а ты меня все равно не слушаешь. Если бы говорил Хорхизан, то была бы великая мудрость, а если какой-то там Орон — то чушь нелепая. Наверное, мне нужны длинные усы, тогда Аштаар меня зауважает.

— Серен, хоть ты ему скажи, — вздохнула девушка.

— Простите, Аштаар? — ответил маг. — Я, кажется, задумался.

— Вот, Аш, бери пример! — назидательно сказал Оронтаар. — Истинно великое равнодушие к бренному и скоротечному. Когда-нибудь, если путезнатец не заведет нас в яму, мы станем шаирами. Меня будут звать Оронхизан, а Серена будут звать Серенхизан, а Аш мы с собой не возьмем, потому что ее будут звать как пустыню, а это глупо.

Молчание.

— Нет, Аш, — сказал Орон, — хватит дуться! Когда произошло что-то плохое, все честно грустили. Теперь все спаслись — а ты опять скучная. Ладно, ты будешь Ашхизан. Будешь во Дворце Шаиров лепить куличики из песка, потому что истинно великие могут себе позволить любить красоту.

— Хорошо, что шаиры тебя не слышат, — девушка все же улыбнулась.

— Хорошо! — легко согласился маг.

Серен устало улыбнулся. "Честолюбивые мечты, Оронтаар". Тот пожал плечами.

* * *

Майстер зенирских паладинов Колог любил поспать. Но выспаться получалось с трудом.

Каждый день был полон забот. Надо погонять бойцов: ни фехтованию, ни Дару сами не научатся. Надо погонять ересь, если такая найдется, а если нет — опять же, погонять бойцов, чтобы нашли. Надо купить у булочника Евтея ватрушку и послушать его нытье про надоевший ему город. Надо съесть купленную ватрушку. Надо отчитаться перед ландмайстером Мерром, вполуха выслушать, что скажет "неустанный" командир, и по-уставному стукнуть себя в грудь. И наконец, когда все закончено, и можно завалиться на бок и часик-другой подремать — каждый раз прибегает какой-нибудь олух, которому нужен именно майстер Колог. Для пустячного, но якобы неотложного дела. А иногда даже вечером, дома, когда майстер готовится ко сну.

"Только б не сегодня", — подумал Колог, хлопнулся навзничь на огромную дубовую массивную кровать — чтоб выдерживала майстерское падение — и для верности очертил лоб Кругом Всевышнего. Рядом недовольно заворочалась жена: неужели разбудил?

— Сладких снов, Унела, — ласковым басом сказал ей Колог. Пусть спит: она хоть не майстер паладинов, а тоже устает.

Снаружи стемнело. Солнышко окончательно нырнуло в огромный соленый океан далеко на западе, тени на городских улицах превратились в одну большую извилистую тень и полностью опутали город. В такой час, вообще говоря, из темных нор и берлог начинает выползать всякая ересь — но это где-то там, далеко, не в Зенире, "и вообще не когда я на посту", — довольно подумал майстер, стащил с жены одеяло и натянул на себя. На ней все равно ночная сорочка, и еще сам Колог под боком. Она не замерзнет. А вот Колог может, потому что всяких женских глупостей не признает и спит по-правильному, голышом. А кого дома стесняться? Жены? Сынишек, которые чинно, в ряд, "как паладины на параде", сопят с краю кровати? Растут ведь, кстати. Взрослеют. Один уже машет палочкой-мечом, второй еще пока нет. "Но тоже будет", — сказал Колог себе под нос: тихо, чтобы никого не разбудить.

Майстер закрыл глаза и сразу погрузился в долгожданный сон. Колог видел залитую солнцем поляну, над которой летали ласточки. Сам он брел по доходившей до колен удивительно мягкой траве, а впереди высился огромный раскидистый дуб. Рядом с деревом, у узловатых корней, стояла его, Колога, любимая Унела, красивая даже после стольких лет совместной жизни — держала обеими руками дубинку и мерно, гулко била по стволу. "Ты чего?!" — испугался майстер и побежал к ней. А она все била и била, стучала дубиной по огромному дереву, которое разве что трое Кологов могли бы охватить. Майстер метнулся к жене, схватил ее за плечо и потряс.

— Дурак, что ли? — недовольно сказала она. — Сам открывай.

Колог открыл глаза. Еще немного он полежал, надеясь, что показалось, но в дверь — а стучали, разумеется, в дверь, — кто-то опять забарабанил. Майстер помянул краснозубых демонов и кого-то неведомого, кому не спится, но хочется мешать хорошим людям. "Не буду открывать", — решил Колог и повернулся набок.

— Иди открой, — сказала Унела.

Майстер Колог руководил десятком паладинов, бесстрашно водил их на ересь и всяких там разбойников, но справляться с женой не умел. Если поздно вечером стучатся в дверь, то кому надо открывать? Неужели мужу, уставшему после дневных дел, забот и разных там трудов, и еще тревог, надо вставать, искать штаны, надевать штаны, завязывать на штанах шнурок, чтоб не упали... Дети вон есть — зря он их рожал, что ли? Тоже могли бы помочь: встать и посмотреть, кого демоны принесли.

— Колог, ну стучат же, — очень сонно сказала Унела. И Колог сдался.

Впрочем, майстер паладинов обязан уметь упрощать проблемы. Он встал, потянулся, почесал подмышку — и пошел как был, голышом, выпятив навстречу неизвестному мускулистую грудь. Рывком распахнул дверь и рявкнул: "ну чего?"

Там стоял пухлый низенький булочник Евтей. Ну, то есть он был не совсем булочник, а рассыльный из булочной, но поскольку ватрушки в казарму Кологу приносил именно он, особой разницы не чувствовалось. Выглядел рассыльный сразу и важно, и запыхавшимся — и еще явно что-то хотел сказать.

— А, Евтейка, — сказал голый Колог и сверху вниз посмотрел на рассыльного. — Заходи.

— Я вот к тебе с новостью, — сказал толстый Евтей и бочком пролез. — Ты мне благодетель, ты со мной всегда как с человеком, не то что всякие, — сказал рассыльный, хотел плюнуть на пол, но раздумал. — Ты вот спишь, не знаешь, а я тебе скажу. Еретики убежали!

— Какие? — спросил Колог и вспомнил сам. Да, там кого-то посадили в тюрьму, и лично его, Колога, паладинский десяток ландмайстер Мерр отправил стеречь, а самому Кологу разрешил идти спать. Вообще, странно это было, ну да какая разница?

— Сейчас ищут, — деловито сказал Евтей и посмотрел на Колога. Майстер нехотя потянулся. От него требовались майстерские действия, и дремать на ходу было нельзя.

— Не боись, Евтейка, — сказал он. — Ребята там опытные, никакая ересь их не возьмет. Вот сейчас пойдем с тобой и посмотрим, куда еретики могли вырваться, поймаем и назад посадим, а потом пойдем в таверну и там пива по кружечке хлопнем, чтоб совсем хорошо. Сейчас вот штаны надену, — пообещал Колог и действительно надел. Нашлись они как-то сами, потому что валялись на сундуке у двери и были, вообще-то, не особенно чистыми — но это дело десятое.

— Сейчас еще и рапиру возьму, — сказал Колог и снял пояс с ножнами с гвоздика. — Сейчас еще... ты ереси не бойся, Евтейка, ты смотри, что у меня тут есть.