Игры с дымом

Пролог

— Хизантаар! Услышь меня, услышь достойного, говорящего с тобой. Я взываю к тебе.

Парящие в воздухе алые искры слетаются к старику Йолу. Тот собирает их на ладонях, чувствует, как в разуме разгорается ярость, чувствует послушный жар дыхания Хизантаара Огнеликого, кривит губы в подобие улыбки — и направляет искры в кромешную тьму.

Двадцать два года Йол жил ожиданием этого часа. Двадцать два года проведено за полуистлевшими свитками. Все, чтобы прийти в каменный куб без единого окна и светильника; захлопнуть за собой массивную бронзовую дверь с выбитым ликом Первого Шаира, воссесть на холодные плиты, созвать прочих владык...

Их четверо здесь: четверо шаиров, владык, восседающих в углах каменного Тер-Таар.

— Хизантаар! — мужской голос раскатывается из темноты. — Услышь сильного, говорящего с тобой! Вспомни свой великий полет, сотрясающий блюдо мира! Я взываю к тебе!

Алая вспышка выхватывает лицо чернобородого мужчины. Багровый огонь бушует в его глазах. Искры слетают с его мускулистых рук, уходят в каменный пол — и горящий контур проступает в черноте.

"О-о-о, выскочка, — думает старик Йол, оглаживая всклокоченную бороду. — Даже не задумывается о красоте огня, о внутренней его сущности, о созидании..."

— Хизантаар, — бесцветный голос прорезает мрак.

Вспышка озаряет немолодого мужчину с обритой головой. Длинные нити его усов спускаются во мрак. Шаир говорит, и шевелятся только его губы; бесстрастным остается лицо.

— Хизантаар, услышь мудрого, говорящего с тобой. Вспомни идущих по пескам славы твоей, чьими жизнями напитано Всемирное Пламя. Я взываю к тебе.

Алые искры слетают с ладоней длинноусого шаира. Разгорается красный контур на полу: теперь это четырехконечная звезда, лучами протянувшаяся к владыкам.

"Его называют мудрым, — думает старый Йол. — Голова его пухнет от прочитанных книг. Но способен ли шаир применить накопленные знания? О-о-о, он слишком поглощен самолюбованием, он оставляет огненное Искусство другим".

— Хизантаар! — сипит из темноты четвертый, последний, седобородый шаир, освещая сухое старческое лицо. — Услышь... — шаир заходится кашлем, и Йол не может разобрать его слов. — Вспомни, где угасла ярость твоя, вспомни падение свое. Я взываю к тебе.

Голос седого шаира тихий и болезненный, в нем слышен то свист пустынного ветра, то скрип рассохшегося дерева. Искры дыхания Хизантаара слетают с его тощих рук, завершая звезду на полу.

"О-о-о, он опрометчив, — мыслит Йол. — Перед ним открыты двери библиотеки шаиров — а он не ценит этого. У него огромная власть — он ей не пользуется. Он днями сидит на подушках, курит бессчетные кальяны, играет с дымом..."

Но Йол не тратил времени впустую. Совсем недавно — луна еще не успела обратить рога к закату — он перенес человека на север, через Великую пустыню.

Простолюдина, чьего имени не вспомнят. Слугу, что раздувал уголек на кальяне седобородого шаира. И сегодня... о-о-о, сегодня успех предстояло повторить. Там, в центре пламенной звезды, ожидают аристократы-вершаиры. Боятся ли они? О-о-о, разумеется; но ведь они сделали выбор. Или же, — старик почесывает бороду, — или же он был сделан за них.

Глубоко вздохнув, Йол простирает ладони к багровому свечению.

— Хизантаар! — восклицает он. — Как плоть твоя стала летучим огнем, так и я обращаю эти тела в огонь.

Алые стены вырываются из контура звезды на полу и разбиваются о камни потолка. Четверо, восседающие у лучей звезды, поднимают к пламени руки.

— Пусть ничего не останется там, где была плоть, — нараспев продолжает Йол.

Он слышит, как бормочет длинноусый шаир; как чернобородый шаир выкрикивает слова; как покашливает седой шаир. И огонь отвечает, огонь шипит и шепчет сотнями голосов!

И Йол видит — или кажется ему, — как потоки искр, летящие от его ладоней к ревущей огненной стене, искривляются, огибая невидимую во тьме преграду. Нечто на пути отталкивает их.

— Над дыханием твоим, — говорит Йол.

Пламя бурлит. Пламя бушует и бьется в каменный потолок; и сотни, тысячи голосов кричат из него.

"Уходим... слышишь?.. беги... беги... что это?.. там?.."

"Что это?.. там... видишь, вон там?.. это просто ветер?.. буря?.."

И некто ступает по плитам и слушает, о чем поет огонь.

— Под дыханием твоим, — говорит Йол.

"Оно догоняет... оно живое!.. оно хочет крови, слышишь?.. слышишь?.. Рерут, куда ты?.. бежим..."

Тень скользит у ревущей огненной стены между потоками красных искр.

— Сквозь дыхание твое, — говорит Йол.

Утробный рык доносится из пламени, заглушая истошные возгласы. Пламя дергается, пытаясь вырваться из каменных стен Тер-Таар — и старику Йолу вновь чудится тень, идущая к нему по алым огненным сполохам.

Но никто без ведома шаиров не войдет в серые стены Тер-Таар. В нем нет окон, нет лазеек, нет предательских тайных ходов.

— Я, шаир Йолхизан, вверяю эту плоть огню! — восклицает старик.

Нечеловеческий вопль разрывает пламенную звезду на гаснущие лоскуты. Ярость, отчаяние, пронизывающая боль сливаются в нем. Тысячи приглушенных голосов — где-то там, в огне — взывают о помощи и бессильно стихают в огненном реве. Кричат ли вместе с мертвыми живые — те, кто ожидает в центре? Йол не знает.

Огонь умолкает. Огонь гаснет и уходит в пол. Они были — и ничего не осталось на их месте. Сквозь дыхание Хизантаара, люди перенесены за пустыню, на север.

Но кто же идет во тьме к Йолу, ступая по каменным плитам?

— Шаир, это Вы? — спрашивает Йол. — Кто здесь?

Молчание в ответ. Старик тяжело вздыхает и оглаживает встопорщенную бороду. Все это не важно. Никто не способен проникнуть в Тер-Таар.

Тонкие женские пальцы скользят по морщинистому лбу шаира.

— Йолхис-с-сан, — мягкий шепот.

Хаотичные мысли проносятся в разуме Йола. Он пытается перехватить руку незнакомки — но его ладонь замирает. Во тьме распахивается пара страшных глаз. Их радужка красная, а зрачок... о, страшные, невероятные зрачки. Багровый огонь бушует в их левых половинках, вторая же часть угольно-черна. Спохватившись, Йол торопливо притягивает алые искры дыхания Хизантаара.

Но их нет. Тер-Таар пуст после заклинания: искры ушли в каменный пол.

Страх сжимает горло Йола. Он беспомощен как рыба на берегу.

— Кто ты? — шепчет старый шаир.

Он запоздало вспоминает, что прочие владыки здесь; что можно крикнуть, позвать на помощь... но алое свечение в рассеченных глазах захватывает его внимание. Где он видел подобное?

— Кто ты?.. — силится спросить Йол, но только бульканье раздается из перерезанного горла. Незнакомка вытирает кинжал о бороду старика и толкает его в плечо, оставляя тело во тьме.

Глава 1. Край мира

— Тон!

Молчание.

— Тон?! Понятно...

Послушник по имени Тон стоял под дверью, переминался с ноги на ногу, временами наступал на подол своей серой рясы и решал, оставаться ли на занятиях по истории Лергира. Лень, конечно, только слишком недобро на него отец Летин последнее время смотрит.

Монах внутри внятно засопел, зашуршал страницами. "И сегодня Тона нет, — донесся скрипучий голос. — Не впрок ему наука, не впрок".

Послушник решительно повернулся и зашагал. Прав отец Летин: наука не впрок. Снова будет долбежка всякой ерунды, которую — сам Тон, что ли, читать не умеет? — можно как-нибудь отыскать в храмовой библиотеке. И снова пояснения отца Буркина, снова многозначительные кивки отца Летина. "Воистину так, отец Буркин. Мудро замечено, отец Буркин. Не глазей по сторонам, Тон". И снова, конечно, отец Летин будет обижен на всех вокруг и на лентяя Тона лично.

Юноша шел по храму — о, этот храм, набивший оскомину храм! Сколько лет потеряно в каменных стенах, сколько мечтаний разбилось о бронзовые лбы статуй. Сколько раз мысли Тона неслись отсюда прочь, в просторы мира, который скучающая фантазия наполняла чудесами. Махнуть бы на все рукой, да оставить за спиной Химбар и всю рутину, да отправиться... хоть куда-нибудь...

Только не все так просто. Стоит взглянуть на жизнь трезвее, как всплывают трудности: на дорогах разбойники, дикие звери и, надо полагать, проклятые Всевышним одноногие трехглазые еретики, которыми детей пугают. Куда идти — непонятно: нигде Тон не бывал, нигде ему не рады. А храм — надоевший, глаза б не видели! — оказывался уютным, теплым и безопасным. Жилось в нем сыто и временами пьяно. Что поделать? Оставалось выжидать... ну, пока что, конечно.

А еще в пути — вот подлость-то! — каждый день хочется жевать, а еда стоит денег. Тон снял с пояса кожаный кошель, распустил шнурок и заглянул внутрь. В такие моменты он втайне надеялся на чудо.

Чуда не произошло. В недрах кошеля покоились несколько медяков: явно мало для дальнего похода. Эта проблема преследовала буквально по пятам. Тон искренне пытался экономить то немногое, что полагалось послушникам, но увы! Это не помогало. Денег больше не становилось, они уходили в никуда, подвластные каким-то каверзным духам. Ничего с этим поделать было нельзя.

"А если сделать ничего нельзя, а смотреть на жизнь трезво — слишком грустно, то что остается?" — подумал Тон, позвякав в кошельке монетками.

Оставалось смотаться на стены и подождать там Амета — он говорил, что сегодня не занят, а, значит, пойдет искать Тона, и, конечно, по пути завернет в таверну за пивом. И в самом деле, что еще делать в окраинном захолустье пятнадцатилетнему послушнику?

И плевать, что по законам Лергира монахам больше кружки в день — по воскресеньям и праздникам трех — не полагалось: Тон прекрасно знал, сколько иной раз выпивают отцы Буркин и Летин, не очень-то и таясь. Поэтому и за этот проступок ему максимум погрозят пальцем. Ну, если не совсем на четвереньках в келью приползти.

Решено. Предстояло выбраться из храма как-нибудь так, чтобы отец Буркин — он всегда на занятия опаздывает — не поймал на полпути да не повел к отцу Летину для моральной расправы. Ну, еще один переход, еще одна пыльная лестница, еще одна немытая дверь — и долгожданная свобода.

Тон потянулся к дверной ручке, но та в последний момент отдернулась: дверь рывком открыли. На пороге стоял отец Буркин собственной персоной — грузный, лысый и бородатый, с замершей на лице блаженной улыбкой.

Послушник беззвучно чертыхнулся, но сразу же облегченно понял: опасности нет. Отец Буркин явно выпил больше, чем было достаточно трем-четырем Тонам. Об этом говорил и витавший в воздухе дивной густоты перегар, и блуждавшие в прострации кристально чистые глаза.

— Тоннентаар, — изрек монах. Голос у него был совершенно не под стать: высокий и писклявый. — А почему ты изволишь, стало быть, прохлаждаться, ежели... — отец Буркин помотал толстым указательным пальцем, — ежели, стало быть, занятия нынче, да и колокол ты, стало быть, до сих пор не начистил?

Память пьяного отца Буркина соперничала разве что с его благодушием. Он помнил все и всегда, но ни на что не обращал внимания. Пока не трезвел.

— Отец Летин велел принести из библиотеки "Наставления святого Беругга о чистоте духа", — сразу же ответил Тон.

Отцу Буркину было совершенно неважно, что библиотека осталась за спиной хитрого послушника. Зато про нечищенный чуть не полгода колокол настоятель, оказывается, помнил прекрасно.

— А-а-а, — сказал монах. — Похвально, Тоннентаар. Только, стало быть, книгу не изгваздай, ибо книга есть, стало быть, первейший и величайший...

Отец Буркин то наклонялся вперед, то подавался обратно, и каждый раз Тона обдавало волнами винного духа. Послушник уже начинал жалеть о принятом решении — можно было на занятиях просто сесть на скамью поближе и охмелеть от одного присутствия настоятеля. Глядишь, и деньги бы остались. Тон сам покачнулся, но встряхнул головой и обнаружил, что отец Буркин, смешно протягивая слова фальцетом, о чем-то по-прежнему говорит.

— ...то, стало быть, надобно будет запереть тебя в тюлан, — неожиданно закончил отец Буркин и чуть не упал на Тона.

Еще пару лет назад мальчишки-послушники беззвучно смеялись над коверкавшим слово "чулан" настоятелем, стоило тому отвернуться. Теперь и это приелось.

— Почему же, отец Буркин? — спросил Тон, пытаясь протиснуться мимо.

— Поелику, — с готовностью ответил тот, — там крыфы, Тоннентаар. Огромные, стало быть, с длинными и голыми хвостами.

Тон пронырнул наружу и жадно глотал свежий воздух.

— И, — добавил отец Буркин, — пауки. Восьмилапые.

Его уже не слушали.

* * *

Если бы странник, которого чудом занесло в славную крепость Химбар, спросил у местного жителя о достопримечательностях, его бы не поняли. Какие-такие достопримечательности?! Донжон — кому он нужен, кроме разве неусыпно бдящего лорда эл-Гилнона, верного слуги Ее Величества? Монастырь — он же, по лергирским религиозным традициям, храм — важен, конечно: вон какая махина, всю северную стену закрыл. Но все же не туда направят путника. Рыночная площадь между монастырем и донжоном — вот единственная достопримечательность. Здесь бурлит жизнь, можно узнать последние новости, чтобы, самую малость добавив, ими поделиться. Можно толкаться, можно сплетничать, можно пить и проповедовать трезвость. И торговать — куда же без этого.

Химбарский рынок по мнению самих химбарцев был лучшим к югу от торгового города Зенира — надо полагать, потому что к югу от Зенира других не было. Изредка сюда заглядывал караван, тогда крепость оживала — тогда на лицах расцветали улыбки, народ вытаскивал припрятанные деньги, чтобы все потратить и уйти с ворохом тряпья и безделушек. Лучше, что ли, жить они будут с лишним куском полотна в сундуке?

Тон продирался между рядами, ругая себя и выбранный маршрут: наступил последний день перед отбытием каравана, и купцы якобы за бесценок раздавали остатки товара. А такие события приводят — можно было догадаться! — к толкучке, конечно. В воздухе мелькали острые локти, глухо входя под ребра; тысячи ног гулко колотили в землю, неся своих обладателей к нагруженным лоткам. Огромное, бурлящее людское море.

Послушнику везло: он сумел отыскать поток и успешно в него влиться. Оставалось плыть по течению, изредка слыша привычное "куда прешь?" Ничего; только вот бы пробраться мимо тряпья — уф! никуда не пру, сам смотри, куда идешь — мимо сладостей, сквозь галдящую ребятню, да еще мимо пары оружейных лавок: там затишье. Впереди винная артерия Химбара — до боли знакомые ряды.