'Он не мог умереть, — с необычайной ясностью мысленно повторяла я. — Вот он'.
Я произнесла то, что велели, и меня проводили наверх, прилечь. Я сразу уснула и не просыпалась до следующего полудня.
К сожалению, когда я проснулась, ничего не изменилось.
ДОРОТЕЯ ОЗАБОЧЕННО ВЕРТЕЛАСЬ ОКОЛО меня. Она оставалась со мной весь день, стараясь уговорить меня что-нибудь поесть, предлагая глоток виски или бренди. Её присутствие не то чтобы утешало (меня ничто не могло утешить), но, по крайней мере, отвлекало, не причиняя вреда, и я позволила ей говорить — слова омывали меня, словно журчание воды.
Ближе к вечеру вернулись мужчины — лорд Джон и Вилли, их было слышно внизу. Дотти спустилась и заговорила с ними. Чуть заметная заинтересованность послышалась в её голосе. Потом на лестнице зазвучали её шаги — быстрые и лёгкие.
— Тётя, — запыхавшись, сказала Дотти, — как вы думаете, вы достаточно хорошо себя чувствуете, чтобы спуститься?
— Я... Да, думаю, что да.
Слегка обескураженная обращением 'тётя', я поднялась и попыталась привести себя в порядок. Дотти забрала у меня из руки расческу, закрутила мне волосы и, неожиданно схватив чепец с лентой, осторожно засунула их под него. Я позволила ей сделать и это, и заботливо сопроводить меня вниз, в гостиную, где я нашла слегка раскрасневшихся лорда Джона и Вилли.
— Матушка Клэр, — Вилли взял мою руку и ласково её поцеловал. — Подойдите взгляните. Папа нашёл кое-что. Он думает, вам это понравится. Подойдите и посмотрите, — повторил он, бережно увлекая меня к столу
'Кое-что' оказалось большим отделанным золотом сундучком из какого-то дорогого дерева. Увидев его, я моргнула и протянула руку, чтобы дотронуться до него. Он был очень похож на футляр для столовых приборов, но гораздо больше.
— Что?..
Подняв глаза, я увидела, что лорд Джон стоит рядом какой-то смущённый.
— Э, хм, подарок, — сказал он, в кои-то веки лишившись своих безукоризненных манер. — Я подумал... то есть, я понял, что вам кое-чего не хватает из... оборудования. Мне бы не хотелось, чтобы вы бросали свою профессию, — мягко добавил он.
— Свою профессию.
Холод пополз у меня вверх по позвоночнику и разлился по челюстям. Я попыталась поднять крышку ящика, но вспотевшие пальцы соскользнули, оставив на дереве влажный блестящий след.
— Нет, нет, вот так, — лорд Джон наклонился показать, повернув сундучок к себе.
Он сдвинул потайную задвижку, поднял крышку, распахнул дверцы на петлях и отступил с видом фокусника.
Кожу головы закололо от холодного пота, в уголках глаз замелькали чёрные точки.
Две дюжины пустых бутылочек с золотыми крышками. Два неглубоких выдвижных ящичка внизу. А сверху блестели на бархатном ложе детали отделанного латунью микроскопа. Медицинский сундучок.
Колени подогнулись, и я упала в обморок, приветствуя щекой прохладные доски пола.
ГЛАВА 94
ПУТИ СМЕРТИ
ЛЕЖА НОЧЬЮ В СПУТАННОМ аду своей постели, я выбирала способ умереть. Всеми фибрами души я страстно желала прекратить это существование. Являлось ли то, что лежало по другую сторону жизни, несказàнным блаженством или всего лишь милосердным забвением, но для меня неизвестность была бесконечно предпочтительней нынешней неизбывной мỳки.
Не могу сказать, что именно удерживало меня от простого и отчаянного шага. В конце концов, средства всегда были под рукой: пистолетная пуля или клинок, разнообразные яды — действующие мгновенно или вводящие в ступор.
Будто сумасшедшая, я обшаривала медицинский сундучок, вытаскивая баночки и бутылочки, оставляя маленькие ящички приоткрытыми, а дверцы распахнутыми. Пытаясь что-то найти, я судорожно перебирала свои знания и копалась в памяти столь же тщательно, как и в сундучке, в беспорядке вываливая флаконы, пузырьки и обломки прошлого на пол.
Наконец, я решила, что нашла их все, и дрожащей рукой расставила яды один за другим на столе перед собой.
Аконит. Мышьяк...
Столько способов умереть — есть из чего выбрать. Ну и на чем же тогда остановиться?
Эфир. Самое простое — хотя и не совсем надежное. Пропитать толстую салфетку составом, лечь и, положив на лицо маску, безболезненно уплыть прочь. Но всегда есть риск, что меня кто-нибудь обнаружит. Или, что в бессознательном состоянии моя голова завалится набок, либо от судорог салфетка упадет, и я просто-напросто очнусь и вернусь в этот полный боли вакуум бытия.
Я еще немного посидела, а потом, словно во сне, потянулась, чтобы взять нож, который небрежно оставила на столе после того, как резала льняные стебли. Джейми подарил мне этот нож; острый край блестел, пугающий и серебристый.
Это уж точно будет быстро и наверняка.
ДЖЕЙМИ ФРЕЙЗЕР СТОЯЛ на палубе 'Филомены' и, наблюдая за беспрестанно ускользающей прочь водой, размышлял о смерти. По крайней мере, он перестал думать о ней применительно к себе, так как морская болезнь, наконец-то, — наконец-то! — отступила. Теперь его мысли стали более абстрактными.
Он подумал, что для Клэр смерть всегда была врагом, с которым обязательно нужно сражаться и ни при каких обстоятельствах ему не уступать. Как и Клэр, Джейми был хорошо знаком со смертью, но волей-неволей примирился с ней. Или думал, что примирился. Это как с прощеньем: невозможно простить однажды и забыть, надеясь, что больше не придется к этому возвращаться. Вот и мысли о смерти требуют постоянной практики. Принять идею собственной смертности и одновременно жить полной жизнью — парадокс, достойный Сократа. И, чуть улыбнувшись, Джейми подумал, что этот благородный афинянин полностью принял данный парадокс. (Сократ знаменит не только тем, как жил, а он проводил бесплатные беседы со всеми желающими получить новые знания, был образцом ясного ума и внутреннего спокойствия, но и тем, как принял свою смерть. Обвиненный в антигосударственной деятельности, философ как свободный афинский гражданин не был подвергнут казни палачом, а сам принял яд, вызывающий судороги, паралич и остановку дыхания. Перед смертью Сократ попросил принести в жертву Асклепию петуха, символизируя этим свою смерть как выздоровление, освобождение от земных оков. По мнению Сократа, данному освобождению душа философа не противится, благодаря чему тот спокоен пред ликом смерти. — прим. пер.)
Лицом к лицу со смертью Джейми сталкивался достаточно часто, — и помнил эти столкновения настолько живо, что понимал: есть более ужасные вещи — ведь гораздо лучше умереть, чем жить, оплакивая.
Он до сих пор испытывал некое ужасное чувство, более сильное, чем просто печаль, когда смотрел на свою сестру, маленькую и одинокую, и слышал в голове слово 'вдова'. Это всё как-то неправильно. Такое не должно происходить с ней: нельзя так жестоко терзать Дженни. Это походило на то, будто сестру резали при нем на части, а он был не в силах чем-либо ей помочь.
Джейми отогнал эти мысли и вернулся к воспоминаниям о Клэр и о том, как он тоскует по ней. Она словно пламя его свечи во тьме. В прикосновении Клэр — утешение и тепло, осязаемое не только телом. Он вспомнил, как, сидя на скамье возле башни в последний вечер перед ее отъездом, они держались за руки. И, ощутив по теплым быстрым толчкам крови в ее пальцах, как стучит ее сердце, он почувствовал, что его собственное сердце забилось ровнее.
Странно, как присутствие смерти словно призывало тех, кто с нею связан: давно забытые тени мелькали в сгущающейся тьме. Мысль о Клэр и о том, как он с первого же объятья поклялся защищать ее, напомнила ему о безымянной девушке.
Она умерла во Франции, по ту сторону пустоты, образовавшейся в голове после удара топором. (Речь идет о событиях, описываемых в новелле 'Девственники', и безымянная девушка — это юная проститутка, которую Джейми пытался спасти, но не смог. — прим. пер.). Джейми не вспоминал о ней годами, но внезапно она снова появилась — как была в его сознании, когда в Леохе он держал в объятьях Клэр и чувствовал, что его брак может стать неким искуплением. Он постепенно научился прощать себя за то, в чем не было его вины, и надеялся, что, любя Клэр, дарил бесплотной тени той девушки немного покоя.
Смутно ощущая, что должен Богу жизнь, он заплатил этот долг, взяв Клэр в жены. 'Хотя, Бог свидетель, я в любом случае женился бы на ней', — подумал Джейми и криво усмехнулся. Но он сдержал слово беречь ее, пообещав заступничество своим именем, своим кланом... и защиту своим телом, — как он тогда сказал.
'Защита своим телом'. В этом была ирония, которая заставила его поёжиться, когда среди мелькнувших теней он заметил другое лицо. Тонкое, насмешливое, с миндалевидными глазами... такое юное.
Джинива. Еще одна молодая женщина, умершая из-за его похоти. Определенно, не по его вине, — после ее смерти Джейми долгими днями и ночами боролся с этим чувством вины, когда, лежа один в своей холодной постели над конюшней, утешался как мог неизменным и безмолвным присутствием лошадей, жующих и переступающих внизу в своих стойлах. Но если бы он не возлег с ней, она бы не умерла: от этого не скрыться.
Джейми задавался вопросом: задолжал ли он Богу еще одну жизнь? Он думал, что Вилли и есть та жизнь, которую он получил, чтобы защищать своей собственной — в обмен на ту, что невольно отнял у Джинивы. Но и эту ответственность пришлось передать другому.
Что ж, теперь он отвечает за сестру, и Джейми мысленно заверил Йена, что будет беречь ее. 'Пока жив', — добавил он, подумав, что впереди еще есть время, ведь он использовал только пять из тех смертей, которые пообещала ему предсказательница в Париже.
'Ты умрешь девять раз, прежде чем упокоишься в своей могиле', — предрекла она. 'Неужели требуется столько попыток, чтобы, наконец, покинуть этот мир?' — задался он вопросом.
Я ПОЗВОЛИЛА РУКЕ разогнуться, обнажая запястье, и поместила кончик ножа на середину предплечья. Я видела много неудачных попыток самоубийства у тех, кто резал запястье поперек: раны, похожие на маленькие кричащие о помощи рты. Я видела и тех, кто действительно хотел уйти из жизни. Правильным было вскрывать вены, делая глубокие уверенные разрезы вдоль сосудов, из которых за считанные минуты вытекла бы вся кровь, гарантируя почти мгновенную потерю сознания.
На холме Венеры у основания большого пальца все еще белел шрамик: еле заметная буква 'J' — знак, который Джейми оставил мне накануне Каллодена, когда мы впервые в полной мере познали смерть и разлуку.
Кончиком ножа я провела по тонкой белой линии и ощутила соблазнительный шепот металла на коже. Тогда я хотела умереть вместе с Джейми, но он решительной рукой направил меня к жизни: я носила его ребенка, и потому не имела права умирать.
Дочка теперь не под сердцем, но она по-прежнему где-то там. Наверное, до нее даже можно добраться. Долгое время (как мне показалось) я сидела неподвижно, затем вздохнула и осторожно положила нож на стол.
Наверное, это просто многолетняя привычка, настрой ума, который считал жизнь священной саму по себе; или благоговейный суеверный страх потушить искру, зажженную не моей рукой. А может быть, чувство долга, ведь были те, кто нуждался во мне — или, по крайней мере, кому я могла быть полезной. Но, возможно, это просто упрямство тела, настоятельно требовавшего бесконечности существования.
Мне удалось замедлить биение сердца — замедлить настолько, чтобы сосчитать его удары... удалось сбавить скорость тока своей крови, пока пульс не отозвался в ушах обреченным гулом далеких барабанов.
Я знала: во тьме существуют пути. Я видела, как люди умирают. Несмотря на увядание тела, смерть не наступает, пока ты не нашел своей дороги. Я свою не отыскала. Пока.
ГЛАВА 95
ОЦЕПЕНЕНИЕ
НОВЫЙ МЕДИЦИНСКИЙ СУНДУЧОК тускло поблёскивал в свете свечей на столе в моей комнате. Рядом c ним лежали кисейные мешочки с сухими травами, купленные утром, и стояли бутылочки со свежими настойками, которые я приготовила днём, нарушив к большому неудовольствию миссис Фиг девственную чистоту её кухни. В прищуренных глазах женщины читалось, что она знает, что я на стороне бунтовщиков, и подозревает, что я ведьма. Не в силах уйти из кухни совсем, она отступила к порогу и, не проронив ни слова, с подозрением наблюдала за мной и моим котлом, пока я работала.
Сегодня компанию мне составлял большой графин сливового бренди. За последнюю неделю я выяснила, что стакан этого напитка на ночь позволяет хотя бы ненадолго забыться сном. Но сегодня вечером бренди не помогал. Я слышала, как каминные часы внизу негромко пробили час.
Я нагнулась подобрать коробку, откуда высыпалась сушёная ромашка, и тщательно сгребла рассыпавшуюся траву обратно. Бутылочка с маковым сиропом тоже опрокинулась и лежала на боку, вокруг пробки натекла ароматная жидкость. Я поставила бутылочку, платком вытерла золотистые капельки с горлышка и промокнула крошечную лужицу на полу. Корень, камень, лист. Я поднимала их один за другим, приводила в порядок, убирала. Атрибуты моего призвания, кусочки моей судьбы.
Прохладное стекло казалось каким-то далёким, блики на дереве — иллюзией. Сердце билось медленно, неровно. Я положила руку на сундучок, стараясь удержать равновесие, чтобы сориентироваться во времени и в пространстве. С каждым днём это становилось всё труднее.
Неожиданно я болезненно ярко вспомнила день отступления из Тикондероги. Мы добрались до деревни и временно укрылись в сарае. Я тогда проработала целый день, делая все возможное без медикаментов, инструментов и перевязочного материала, не считая повязок, что я соорудила из потной грязной одежды самих раненых. Работая, я чувствовала, как мир отодвигается всё дальше и дальше, мой голос звучал будто чужой. Я видела тела, одни тела под своими руками. Конечности. Раны. Теряла связь с реальностью.
Стемнело. Кто-то пришёл и, подняв меня на ноги, отправил в маленькую таверну. Она была битком набита — не протолкнуться. Кто-то (Йен?) сказал, что снаружи у Джейми есть для меня еда.
Он был там один — в пустом дровяном сарае, тускло освещённом далёким фонарём.
Я, покачиваясь, стояла в дверях. А может, это качалась комната.
Я видела свои пальцы, впившиеся в дерево косяка, и побелевшие ногти.
Движение в полумраке. Увидев меня, он быстро поднялся и подошёл. Как его?..
'Джейми'. Вспомнив его имя, я испытала нечто похожее на облегчение.
Он схватил меня, втащил в сарай, и на миг я задумалась, иду я сама, или это Джейми несёт меня? Скрип грязного пола у себя под ногами я слышала, но собственного веса или движения не чувствовала.
Джейми говорил со мной, и звук его голоса успокаивал. Казалось, нужны неимоверные усилия, чтобы различить слова. Однако я знала, что именно он должен говорить, и мне удалось ответить: 'Всё в порядке. Просто... устала'. Даже произнося это, я сомневалась, похожи ли звуки на слова, не говоря уж о том, насколько они верные.
'Может, поспишь, девочка? — Джейми не сводил с меня встревоженных глаз. — Или сначала немного поешь?'
Он отпустил меня, чтобы достать хлеб, а я оперлась рукой о стену, удивившись, что та твёрдая.
Я вновь будто оцепенела от холода.
