— Пусть не боятся. Я же уже сказал репрессий не будет, хотя не скрою, горячие головы в движении есть. Но мы просчитали ситуацию, и решили, что овчинка выделки не стоит. Кто что успел стащить, пусть оставит себе. Не из страны вывез.

Крупные предприятия, месторождения нефти, газа, металлов и прочего конечно, вернутся в собственность государства. Частных банков не будет. Но если управляющий был эффективен, пригласим поработать.

— Как-то не верится.

— Убедитесь в дальнейшем. На данный момент ясно: средства от повальных конфискаций не смогут компенсировать нанесенного стране урона. Сейчас важнее согласие и гражданский мир.

— Амнистия, получается? — задумчиво переспросил журналист.

— Нет, просто забвение. Открыта новая страница в жизни страны. И сразу же пачкать ее девственную белизну кровью просто некрасиво. Это не означает индульгенции воришкам на будущее. Напротив, забыв о прошлом, за то, что будет совершено с завтрашнего дня, спросим полной мерой.

— Означает ли это пересмотр уголовных дел?

— Да. Более того, мы считаем, что человека нельзя унижать неволей. Вдумайтесь, более девяносто процентов из тех, кто попал в тюрьму, рано или поздно возвращаются обратно. Тогда, какой смысл содержать за счет общества воровские академии, кормить омерзительную свору законников и крючкотворов, мало чем отличающуюся от своих клиентов? Симбиоза власти и бандитов не будет.

— Тогда как Вы предлагаете решить проблему преступности?

— У нас закончилось отведенное для интервью время, извините, побеседуем как-нибудь потом, — Вояр с сожалением посмотрел на часы.

Колонка обозревателя, популярнейшая газета " The Observer":

Если кто-то себе представляет насильственную смену власти, как чудовищное кровавое безобразие в стиле хоррор, то он ошибается. Хорошей иллюстрацией к моим словам может послужить очередной переворот в России.

Мы увидели, что по-настоящему профессионально подготовленный захват власти произошел быстро, практически бескровно и в общем-то незаметно для обывателя. Или скорее, неожиданно. Люди легли спать в одной стране, а проснулись уже в совсем другой.

Примерно так, кстати, случилось в перестройку. Разве что, процесс был сильно растянут по времени. Сверху прошумело, как-то вдруг поменялись мелькающие на экране лица, и все вновь успокоилось.

Вопить о том, как их, несчастных, обманули, граждане начали намного позже. Как раз тогда, когда было уже поздно.

Правда, для этого понадобилось, чтобы перестройка плавно мутировала в перестрелку, бодрые ребята разобрали родной завод на металл и щебенку, а остатки сбережений сгорели синим пламенем в топке далеких от гуманности реформ. А до того молчаливое большинство тихо спало под убаюкивающее бормотание голубых экранов.

Страшные башни противобаллистической защиты, дважды в сутки вгоняющие население в состояние религиозного экстаза — всего лишь слегка преувеличенное описание воздействия на нашу психику обыкновенного телевидения. Гиперболизированное описание платоновской пещеры теней, и ничего более.

На сей раз самое мощное оружие подавления неожиданно вывернулось из рук кукловодов. Инвазия в культурное ядро и немного насилия — рецепт остался старым.

Золото, омытое человеческой кровью, победила честная сталь, омытая в крови врагов, и вовремя сказанные слова.

Российские граждане с удовольствием участвовали в практически бразильском по накалу страстей сериале , в котором власть лишали даже видимости легитимности. Последняя скрипела зубами, но ничего поделать не могла, поскольку неожиданно оказалось, что расплачиваться за обвальное понижение уровня жизни народа и ограбление страны все-таки придется, что бы им там не обещали зарубежные кураторы.

Надо отдать должное новой власти: крови действительно пролилось немного. Намного меньше, чем ее лилось в перестройку. Адресные зачистки, несколько исповедей младореформаторов в прямом эфире, и власть как перезрелый плод с ветки, упала в руки новой команды.

Провокация, связанная с попыткой передачи оружия массового уничтожения в руки боевиков, всего лишь ускорила неизбежное.

Теперь мы наблюдаем своего рода Реставрацию. Организованную дотоле неизвестными людьми, нигде и никогда не декларировавшими своих целей. Потому, хотелось бы знать, каким будет возрожденный СССР и с какими угрозами столкнется свободный мир?

Ответов пока нет. Известно лишь одно: в одну и ту же воду немыслимо войти дважды.

Глава 23.

— Виктор, вы бы отдохнули, что ли. Которые сутки на ногах, а завтра надо быть в столице. — задумчиво сказал Лев Егорович.

— Да я выкроил пару часов, — ответил Виктор.

— Ну, пройдитесь подышите воздухом, что ли. Без вас справимся. Обязательно надо отвлечься, по себе знаю. Или вот, со Светличным поговорите. Он вторые сутки пытается к вам прорваться.

— Зачем?

— Говорит подарок принес. Лично делал. Уважьте человека, Виктор.

— Ну, положим, Юрия Ивановича грех не уважить. К нему и прогуляюсь.

Небольшой автомат, лежащий на столе, казалось, родился из сгустившихся сумерек. Матовое серое покрытие металла, не дающее бликов. Причудливые узоры перекрученных слоев ядра и заболони горного ореха.

— Порадовали, Юрий Иванович! Спасибо!

— Старался.

— Только вот, ответьте мне на пару вопросов, ладно?

— Как не ответить. Спрашивайте, Виктор.

— Патроны и ствол нестандартные. Отсюда и вопросы. Вот к примеру, вы говорите, что начальная скорость пули хорошо за километр, а пуля-то свинцовая. Меня как артиллериста на военной кафедре учили. Помимо всего остального, рассказывали и о стрелковом оружии. И сам читал, что уж там.

Так вот, по-моему у Федорова было написано, что свинцовая пуля будет просто сорвана с нарезов при таких скоростях. С этой проблемой первыми столкнулись французы, когда попробовали разогнать винтовочную пулю быстрее шестисот метров в секунду.

— Да, было такое дело с винтовкой "Лебель".

— Значит, правильно помню, что они были просто вынуждены применить мельхиоровую оболочку.

— Так у них ствол был цилиндрический. Здесь же я воспользовался идеями, высказанными еще Герлихом.

— Что-то помню. Вроде, насадки такие на стволы у англичан были, да и у немцев противотанковая пушка.

— Да. Ту немецкую пушку мы пытались повторить, идея была хороша, но не справились с механообработкой. Брака было в три раза больше, чем годных стволов, а надо было быстро и много. В итоге, подкалиберные боеприпасы оказались эффективнее и проще. В нашем же случае все получилось по-другому.

— Мемуары Грабина я тоже читал.

— Так вот, для Вас главное знать, что это-работает. Что я буду забивать вам голову подробностями?

— Мне интересно, Юрий Иванович!

Тогда извольте. Начну с того, что в стрелковом оружии идеи Герлиха так и не были реализованы. Даже знаменитая винтовка "Хальгер" имела обычный цилинрический ствол. Мы же сделали так: В конце цилиндрического участка ствола порох все еще продолжает гореть. И горит до стабилизирующего участка.

Пуля входит в сужение и, так сказать, складывает крылышки. Да, вот эти самые, с двух сторон от пластиковой втулки. Диаметр ее уменьшается на треть, после чего она попадает в последний, цилиндрический участок ствола, где и стабилизируется.

— За счет чего?! Там же нарезов нет!

— Сами подумайте, энергия вращательного движения, подобно кинетической, пропорциональна квадрату угловой скорости. Только вместо массы в формуле стоит момент инерции, а он пропорционален четвертой степени от диаметра. Если диаметр изменился, стал меньше на треть, то момент инерции уменьшится грубо в пять раз.

Виктор прикинул в уме порядок цифр.

— Если точно, от первоначального момента инерции останется 19 процентов.

— Тогда Вы понимаете, что произойдет дальше.Законы сохранения-то никто не отменял! Следовательно, энергия вращательного движения, полученная пулей, должна остаться неизменной после уменьшения ее диаметра.

— Это очевидно, — заметил Вояр, и тут же расплылся в улыбке. — Черт, да она и без всякой нарезки начнет крутиться в два с лишним раза быстрее! Это же получается воплощенный ужас ! Тяжелая пуля с закаленным сердечником, с равной эффективностью работающая как по защищенной, так и по незащищенной цели.

Свинец, который можно разогнать так, как это не удается сделать, используя пули с твердой оболочкой, буквально сжирающей нарезы!

— Вот видите, Вы все поняли. Добавлю, что износ ствола по сравнению с оболочечными боеприпасами минимален.

Виктор задумался. Потом тяжело вздохнул:

— Однако, и тут не без капли дегтя. Такое оружие противоречит соглашениям о гуманных средствах ведения войны. Тут же даже при легком ранении — выходное отверстие с блюдце будет.

— Война сама по себе негуманна. И лично я тех конвенций не подписывал, — ответил оружейник. — Но как охотник, замечу, что оставлять подранков — плохое дело. А как боец, добавлю: всякий кто решит попробовать нас на прочность должен знать, что воевать будем на уничтожение, до последнего гада в его логове. Как батя мой, что от Волхова до Берлина дошел.

— Все правильно, Юрий Иванович. Вооруженный народ воюет по своим правилам. Конвенций не придерживаемся, пощады не даем и не просим.

...В Первомайском сквере с незапамятных времен стоял выкрашенный зеленой краской павильон, называемый в народе "Броневиком". Может, за защитный колер, может, за отделку наружных стен клепаными железными листами. Было, что ни говори, в этой пивнухе что-то военное.

Публика там собиралась относительно интеллигентная. Рядом, как ни крути пара институтов, военный НИИ, управление ЮВЖД, да и до старого корпуса Университета — всего лишь одна остановка.

Какие люди, такие и речи — когда еще сказано! А если живешь в который год сотрясаемой новостями стране, то волей-неволей поднимаешься до обобщений. Да таких, что куда там бородатому Карле. Местные любители пива легко задавили бы несчастного интеллектом. Такое уж это место...

Доцент Завадский, сделав пару самых первых, самых вкусных глотков местного "Жигулевского", услышал:

— Это не реставрация СССР и не смена лиц перед поездкой на лафете. В кои-то веки появилась действительно ответственная личность, чей приход реально означает перемены к лучшему.

— А с прежним что?

— Узнаем в свое время. Конечно, кранты ему, однако сообщат, думаю, попозже. Никому не нужен вакуум во власти. А так, работают люди худо-бедно.

— Это точно, — донеслось от соседнего столика. — И худо, и бедно...

— Да, лучше бы быстрее, но подобное исходит от еще не забытого умными людьми традиционного понимания роли лидера.

— Говорил бы уж проще, вождя, или к примеру, отца народов... Партии вот все отменили. Дикость какая-то! — вступил в разговор молодой парень, до этого момента сосредоточенно обдиравший леща.

— Это вам, молодым, кажется, что дикость, — не удержался от реплики Завадский. — А с партиями поступили абсолютно правильно. Если почитать программу любой из них, так получится, что все они — против всего плохого и за все хорошее. В общем, разницы никакой. И вообще, партия — это от слова "part", часть. Может ли часть решать за целое? Думаю, нет.

Нас слишком долго дурили разными там "-измами" и высшими соображениями. На самом деле, соображение есть лишь одно — максимально возможное благо, которое возможно обрести, оставаясь в рамках этики. Ради этого мы живем. И только при таком условии можно мириться с существованием государства в той или иной форме.

А партии, да что партии-то?! Ну, разогнали десяток банд — только воздух чище стал. Разницы-то у бандитов и партийцев — никакой. Что те, что другие — нормальному человеку враги лютые. Разве что, партийные опасней, потому как умнее. Опять же, риторика у них изощреннее. Но бандит не перестает быть бандитом, взгромоздившись на трибуну Думы.

Модные учителя демократических манер происходящее у нас иначе как дикостью считать не могут. Зато в их понимании нормально, когда пара клоунов раз в пять лет появляются на публике, чтобы один из них потом, на очередную пятилетку занял, скажем Овальный кабинет. Чтобы потом, когда придет время, уступить место очередной марионетке. Вот это норма, это правильно, демократично и цивилизованно!

— Ты к какому выводу нас подталкиваешь, а? — спросили у доцента.

— К очевидному, — смочив пересохшее горло парой глотков, — продолжил Завадский.

— Налицо была полная деградация власти, как института, ответственного за политику государства. Вот скажите, кто персонально ответственен за трагедию в предгорьях, за бомбежки сербов, за кровь в Приднестровье и Средней Азии? Кто принимает решения о процентной ставке и бомбежках мирного населения?

Кто власть, и где она, в конечном итоге? Расплывчатое нечто с ниточками, уходящими за горизонт? Всем же понятно, что не те клоуны, что тешат публику на выборах.

Так вот, товарищи, спешу вас поздравить! Или огорчить, тут уж кто как поймет. Пришел человек, решившийся взять ответственность на себя.

Нет, не так: пришла команда, которая, наплевав на вой демократов и политиков, наплевав на национальность и религиозные предрассудки, обычай и замшелые теории, захотела для себя и людей всего лишь достойной жизни. Не счастья, нет, счастье недостижимо...

В результате, мы видим живое, сакральное воплощение сути власти, как ее понимали древние. Гераклит, к примеру...

-Выводы, доцент! Гераклита мы тоже иногда почитываем. — поторопили Завадского.

— Вот вам выводы: локальный конфликт, предназначенный для деморализации общества и уничтожения наиболее активной его части, неожиданно привел к появлению большой группы людей, общими усилиями взявших судьбу за горло.

Потом они просто не имели права и возможности остановиться. Люди, отвоевавшие себе право жить , просто вынуждены были взять власть. Иначе в покое бы их не оставили.

Впервые власть берут не ради нее самой. Для нас всех это не просто смена лица, а судьба, и пока она не определилась...

— Лучше молчать и просто пить пиво, — закончил мысль сосед.

— Берни, скажите, зачем вы так спешили? Мы с вами могли бы встретиться и завтра, к тому же, не потребовалось бы выкидывать деньги на чартер.

— Это не чартер. Самолет прислал отец.

— Вот как?! Тогда это стоило намного дороже. Гнать борт из Эдинбурга на Кавказ... Или вам не дают покоя лавры Джона Рида?

— А хоть бы и так, — ухмыльнулся Роджерс. Я даже придумал, какими словами начну книгу.

— Так какими же?

— А хоть и вот такими: "Весь мир с изумлением устремил на восток свои взоры в тот момент, когда по нем проносился вихрь потрясающих событий. А многие ли верили в них, когда эти события безмолвно трепетали в социальных недрах, как младенец во чреве матери?

Ныне великие и грозные события дрожат от напряжения в социальных глубинах всего "культурного" человечества. Кто пытается уловить их общий облик и назвать их по имени, того официальная мудрость считает фантастом. Политическим реализмом она величает холопство мысли перед мусором повседневности".