— Хорошо, Эйрон. Вы можете идти.
Фейерверк завершился огненной картиной на все небо, в которой Луна и Звезды уступали дорогу золотому Солнцу, рассыпаясь серебряными искрами. Смело, очень смело — про кровавую войну между кланами эльфы предпочитали не вспоминать, вряд ли король придет в восторг от представления. Но распорядитель праздника мог попросту не знать эльфийскую историю в таких подробностях. Министр словно прочитал его мысли:
— Как обычно, глупости совершают из самых лучших побуждений. Устроитель праздника всего лишь хотел показать, как ночь нашего долгого ожидания сменилась светом дня, когда король вернулся.
Чанг обернулся, и Эльвин впервые увидел его лицо. Голос не соответствовал внешности. Вернее, лет этак двадцать назад они находились в согласии, но с годами лицо постарело, глаза запали, в волосах прибавилось седины, а голос остался уверенным, твердым, чуть глуховатым, вне возраста.
Эльвин поинтересовался сухо:
— Почему же вы его не предупредили?
— Я предотвращаю только преступную глупость. Или же имею дело с ее последствиями. Кстати, о преступной глупости — скажите, граф, вы и вправду продали душу Ареду? — И Эльвин почувствовал, как пол уходит у него из-под ног.
Он покачнулся, ухватился рукой за спинку стула, глубоко вдохнул: к аромату карнэ примешивался легкий запах гари и лежалой пыли. Министр, вежливо улыбаясь, так, словно спросил гостя, хорошо ли он спал ночью, ждал ответа, и Эльвин не стал тянуть, он слишком измучался под этим грузом. И, до боли сжав пальцы, граф ответил, так тихо, что сам едва расслышал:
— Похоже, что да.
Вежливую улыбку с лица министра словно ветром смело:
— Сядьте, — приказал он, — еще не хватало приводить вас в чувство, — и, уже самому себе, — значит, Реймон был прав.
Эльвин упал на стул — имя показалось знакомым. Так звали дознавателя, что занимался Старнисом. Значит, псам Хейнара все известно, а Чанг захотел поиграть с графом Инваноса в кошки мышки. Но этот человек — последний, с кем ему доведется говорить перед тем, как отправиться в подвалы храма Истины. Чанг все же не дознаватель, у тех только два цвета — черное и белое, одно служение, один закон!
— Похоже, — передразнил Эльвина министр, — ваш кузен Мэлин задурил вам голову настолько, что вы не в состоянии понять, кому поклоняетесь! Как вас вообще угораздило с ним связаться?
Мэлин... Чанг знает про Мэлина, следовательно, и про Далару. Он выкрикнул гневно:
— Мне никто не дурил голову! Я выбирал сам, — и уже гораздо тише, — вот только не знаю, что же я выбрал, и кто за это заплатит. Но ни Мэлин, ни Далара здесь не при чем, она предупреждала меня, с самого начала, когда я добивался разрешения провести прививки, говорила про границы, установленные людям, про запретное познание. И про лекарство для глаз я знал, чье это наследство, но не смог отказаться. Если за мое прозрение заплачено их кровью, то я виновен. И готов ответить.
Из всего сказанного Чанг, похоже, услышал только одно слово "Далара"
— Разумеется. Загадочный летающий маг в Кавдне. Я мог бы догадаться и раньше, как только обнаружил, что вы прячете своего кузена. Государственная измена или поклонение Ареду? Отправить вас на костер или на плаху? Какой богатый выбор, я просто теряюсь!
Эльвин встал:
— Если дать убежище беспомощной женщине с маленьким ребенком — государственная измена, то я предпочту умереть изменником!
— И ваша семья разделит судьбу рода Аэллин?
Эльвин побледнел еще сильнее, почувствовал, что начинает задыхаться, грудь придавила тяжесть, но он продолжал говорить:
— Кто из нас продал душу Ареду, господин министр? Прибегнув к запретному познанию, я спас тысячи жизней. Нарушив королевскую волю — сохранил две. Вы же, служа светлому королю Элиану, проливаете больше крови, чем все жрецы Проклятого вместе взятые! — Он замолчал, каждый вдох давался с трудом, Эльвин в ужасе ловил воздух ртом, совсем как в детстве, до того, как отступила болезнь, мучавшая его первые восемь лет жизни.
Чанг подошел к графу, сделав два быстрых шага, и с размаху отвесил оплеуху, да так, что тот не удержался на ногах, упал. А всегда невозмутимый министр государственного спокойствия, с побелевшими от гнева глазами, наклонился и прошипел:
— Я служу империи, сопляк! И мои руки в крови из-за таких чистоплюев, как ты! Вы бережете честь и достоинство, а мне такой роскоши не положено, я за вами подтираю, чистыми! — И только выговорившись, Чанг заметил, что "сопляк" борется за каждый вздох, со страшным хрипом втягивая в себя воздух.
* * *
Что было дальше, Эльвин видел сквозь дымку — над ним суетился целитель, мелькали незнакомые лица, потом его подняли на носилки и куда-то унесли, все это было неважно — главное, он снова мог дышать, чем и занялся, а затем был кубок с маковым отваром, и тишина. Он еще успел подумать, проваливаясь в сон, что этим напитком все и закончится, и что в отличие от Леара, ему повезло со смертью.
Когда он проснулся, солнце уже ушло с небосклона, но было еще светло. День выдался ясный, и в синем небе краснела полоса заката. Дышалось легко, воздух в комнате приятно пах целебными травами и морозной свежестью, зато болела левая сторона лица и челюсть. Руки у господина министра оказались не только длинными, но еще и тяжелыми.
— Проснулись, ваша светлость? — Целитель, дежуривший у постели, тут же встрепенулся и протянул кубок с еще теплым настоем. — Вам сегодня лучше не вставать. Приступ прошел, но надо набраться сил, — лекарь изо всех сил старался не смотреть на распухшую щеку графа, и Эльвин, даже без зеркала понимал, что с таким лицом и впрямь не стоит вылезать из кровати.
Он оглядел комнату — та самая, откуда его вчера увели гвардейцы. Так он арестован, или нет? Охраны не видно, только лекарь, но прежде, чем он успел о чем-либо спросить, в спальню вошел Чанг. Целитель, не дожидаясь приказа, вышел за дверь. Министр пододвинул стул к кровати, сел, окинул Эльвина оценивающим взглядом и хмыкнул:
— Я несколько погорячился, граф. Приношу свои извинения.
Эльвин молча допивал отвар, думая, что же ответить. Чанг предлагал если не мир, то перемирие, и ради тех, кто ему доверился, он должен принять предложение, но все же... граф отставил кубок и сел, опираясь на подушку:
— Дело не в том, что вы погорячились, господин Чанг, а в том, почему это произошло. Ничего не изменилось. Я по-прежнему аредопоклонник и изменник, а вы все так же служите королю. В большом и в малом.
Министр смотрел на Эльвина: тонкий, бледный, как смерть, непонятно, в чем душа держится, а в глазах такое упрямство читается, что молотом не перешибешь. Он вспомнил историю тридцатилетней давности и грустно улыбнулся:
— Вам ваша честь тоже не позволяет спокойно пройти мимо эшафота?
— Я не знаю, что вам от меня нужно, Чанг. Знаю только, что не хочу и не смогу вам уподобиться.
— И будете защищать от меня все, что вам дорого до последней капли крови, — устало закончил министр. — Знаете что, ваша светлость, — в его устах титул прозвучал, как оскорбление, — поздравьте короля с праздником, и убирайтесь в свой Инванос, сохранять чистоту и невинность. С дознавателями я договорился, пока вы не строите алтари, они не станут вмешиваться, — он резко встал и направился к двери.
Эльвин смотрел ему вслед, нервно комкая одеяло, и, когда министр уже стоял на пороге, позвал:
— Подождите. Теперь погорячился уже я.
Чанг медленно обернулся:
— Вы понимаете, что обратного пути не будет? Продав душу Ареду, еще можно раскаяться, а вам отступать будет некуда.
— Когда-то давно Старнис сказал мне, что между долгом и честью следует выбирать долг.
— И погиб, потому что выбрал честь.
Эльвин поймал взгляд выцветших глаз министра:
— Это был его последний выбор. Когда наступит ваш время, господин министр, не зарекайтесь.
И Чанг первым опустил глаза.
14
Обиталище графов Виастро назвать дворцом можно было только из вежливости. До замка оно, впрочем, тоже не дотягивало — крепостная стена и ров окружали просторное двухэтажное здание с множеством флигелей и открытой галереей вдоль второго этажа. Усадьба дворянина средней руки, не гоняющегося за роскошью и столичными новинками — добротное, удобное, надежное жилище. Графы Виастро из поколения в поколение больше доверяли людям, чем стенам, и предпочитали тратить деньги на содержание дружины.
Внутреннее убранство соответствовало внешнему — теплое светлое дерево, маленькие уютные комнаты, печи, выложенные фаянсовыми плитками, камины, отгороженные вышитыми экранами, резные ставни на окнах и мягкие шкуры на полу. И даже бальная зала, самое роскошное помещение в любом дворянском доме, отличалась той строгой простотой, на создание которой уходит куда больше сил и средств, чем на лепнину и позолоту.
Жаркий июльский день был в самом разгаре — солнце светило в многочисленные окна бальной залы, безжалостно выделяя радужные разводы на стеклах. Риэста лично выговаривала нерадивой служанке:
— Это кто же вытирает мокрое стекло ветошью?! Тебе для чего бумагу дали старую, бестолковая? Все переделай, и чтобы блестело!
Служанка, молодая девчушка, недавно взятая из деревни, покорно выслушала упреки, украдкой вытерла нос рукавом и снова взялась за тряпку. Откуда ей было знать, как моют такие стекла? Она их только в графском доме впервые и увидела — в деревне по старинке бычьим пузырем рамы затягивали, а кто побогаче — слюдой. И только у старосты настоящее стекло стояло, из города привез, но с этим, прозрачным, и сравнивать нечего!
Девушка окинула взглядом залу — работы еще уйма, до вечера не управиться. Окна вымыть, люстру под потолком по хрусталику перебрать и свежие свечи поставить, пол натереть, чтоб как зеркало блестел, кресла от пыли вычистить — а до бала всего три дня осталось. Залой давно не пользовались — последний раз лет пять тому назад, когда помолвку леди Тэйрин праздновали, а с тех пор не до балов было. Сперва несчастье с молодым графом случилось, затем старого графа дознаватели оболгали, потом траур был, даже ради королевского возвращения Вильен траурные флаги по отцу не снял, полный срок отходили.
Но жизнь-то на месте не стоит, подросла новая невеста. Граф Виастро старшую дочку за сына графа Инваноса выдает. То есть, не выдает еще — жениху всего десять лет, невесте и того меньше, а обручение праздновать будут, свадьбу лет через пять сыграют. Жених вчера вечером с родней приехал, она в щелку двери видела — красивый, аж дух захватывает, хоть и дите еще. Повезло графской дочке, впрочем, графским дочкам всегда везет! А она вот, мало что поломойка, так еще и нос кривой, на такую невесту без коровы никто и смотреть не станет. Затем и пошла в замок служить, чтобы на приданое заработать. Вот за пять лет как раз все и справит, успеет посмотреть, как молодую госпожу к мужу провожают, и сама сватов примет. Но грозный голос вдовствующей графини вырвал девушку из сладких мечтаний, и она с утроенным усердием завозила тряпкой по стеклу.
* * *
Праздник удался на славу: невеста была трогательно нежна и миловидна, как все девочки в восемь лет, а жених, светлоголовый синеглазый мальчик, пошел в отца, унаследовав бархатную красоту рода Эльотоно, приправленную толикой лунной эльфийской крови. От злосчастной Клэры ему достался только яркий румянец да черные ресницы. Несмотря на близкое соседство, дети познакомились только сейчас — последние несколько лет было не до гостей, но, похоже, понравились друг другу, и сидя во главе стола, держались за руки. Мальчик, наклонившись, что-то шептал на ухо девочке, та улыбалась, с трудом сдерживая смех. Эльвин любовался сыном с галереи, в такие минуты он особенно ценил свое прозрение. Подошедший слуга поклонился:
— Ваша светлость, граф просит вас в кабинет, прямо сейчас, покуда не начались танцы.
Вильен ждал его в бывшем кабинете своего отца, там все осталось как при жизни старого графа, наследник ничего не стал менять. Он протянул другу детства кубок:
— Ну вот, дожили. Еще пару лет — и пойдут внуки. Уже чувствуешь себя старым дедом?
Эльвин рассмеялся — "старикам" едва перевалило за тридцать:
— Еще нет, но я же на три месяца тебя младше!
Они пили вино, молодое, с кислинкой, но приятно освежающее, закрытые ставни защищали от жары, мягкое кресло навевало сон, хозяин рассказывал свежую байку, как старейший вождь соседнего племени посватался к дочери местного купца, прославившейся своей красотой. Девица замуж не хотела, так как сколько точно лет жениху никто сказать не мог, но ее отцу тот годился в прадеды, однако отказать не посмела, и по совету жреца Эарнира поставила условие — пусть, мол, старичок помолодеет, тогда и свадьбу сыграют. Вождь возмутился, что обернуть время вспять — против человечьей природы, на что ему заметили, что такой брак и подавно.
Делать нечего, пришлось бедняге искать способ омолодиться. Все шарлатаны округи выстроились в очередь к его шатру, чего только несчастный старец не попробовал! В конце концов, собственный шаман предложил волшебное средство — искупаться в кипящем ослином молоке. Тот сперва возмутился, но когда шаман кинул в котел петуха, а достал яйцо, задумался. Эльвин кивал, посмеивался, как вдруг, оборвав историю на полуслове, Вильен спросил:
— Ты уже знаешь о новом военном налоге?
— Я его уже внес, а в чем дело?
Граф Виастро кашлянул, прочищая горло и твердо заявил:
— Я отказываюсь платить.
— Ты шутишь?!
— Это издевательство, а не налог. На перевооружение армии империи! Ты это новое оружие видел? Его получают только имперские гарнизоны. А платим мы.
— Но Вильен, за ручными бомбардами будущее!
— Я живу в настоящем! Если это хваленое оружие бесполезно, то незачем тратить деньги впустую, а если за ним, как ты говоришь, будущее, то наши дружины останутся в прошлом! Я не собираюсь оплачивать военные игрища Тейвора и не буду сам себе рыть яму. Ты разве не замечаешь, что творится кругом? Налоги выросли, все, не только военный — торговый, лесной, подушный. Станки эти треклятые — недаром их громят по всей империи!
— У меня никто ничего не громит, — сухо возразил Эльвин, — я понимаю, что эти люди отчаялись, но разрушать станки — настоящее варварство. В том, что рабочих выгоняют на улицу, виноваты мастера, а не механизмы. Хозяева мастерских слишком гонятся за прибылью. Нужно время, чтобы все успокоилось, подожди хотя бы лет десять. Посмотри на Острова — там станки используют уже много лет, и никто не сидит без дела.
— А сколько бедняков умрет от голода за эти десять лет, ты подумал? Им детей кормить нечем!
— А это уже наш долг — смягчить нововведения для простых людей.
— Наш долг! И налоги платить тоже наш долг, и границы защищать, и храмовую пошлину выплачивать, мы кругом в долгу, Эльвин, не хватит ни денег, ни терпения! Сколько можно? Нам все твердили, что когда король вернется, наступит век благоденствия и сытости! А наступил голод и разруха!
— Разруха сама по себе не наступает. Это все временно, нужно переждать! Я могу одолжить тебе на этот налог, если совсем невмоготу.
