1
— Из Ойстахэ пришел обоз с налогами за прошлый год, — министр старательно не замечал, как наместница зябко кутает плечи в ажурный пуховой платок.
— На этот раз всего три месяца опоздания, как любезно с его стороны. В прошлом году мы ждали дольше, — поселившееся в ее голосе равнодушие сначала пугало его, потом злило, теперь он уже привык, — что вы предприняли?
Министр пожал плечами:
— Я известил его сиятельство, что в этом году тренировочные лагеря для новобранцев будут размещены в Ойстахэ, и предложил обсудить расходы с военачальником Тейвором, — наместница слабо усмехнулась, но он был рад увидеть даже тень улыбки на ее бледных губах.
Герцогу Ойстахэ придется раскошелиться — лагеря для новобранцев каждый год размещали в новой провинции, и лорды всеми силами стремились передоверить эту высокую честь соседу, так как на хозяина земель возлагали все расходы по содержанию войск, империя оплачивала только жалованье наставникам.
Старый Лис платил налоги по древнему обычаю, данью, хотя взять с Ойстахэ особо было нечего, и наместница не раз предлагала герцогу перейти на звонкую монету. Пока по деревням собирали зерно, а в городах — товары, герцог успевал прокрутить деньги и собрать навар, не говоря уже о взятках. Министр усмехнулся — на каждый рыжий хвост найдется свой капкан. Новобранцев будут тренировать в Ойстахэ до тех пор, пока старик не заплатит наличными.
Налоги, войска, распри в жреческом совете... раньше Чанг предоставлял наместнице сведенья и выполнял ее распоряжения. Теперь же он все чаще и чаще решал за нее. Наместница всегда доверяла министру государственного спокойствия, но в последнее время это доверие перешло всякие границы не только в глазах чиновников и лордов. Иногда ему самому становилось страшно — слишком много нитей сошлось в одних руках. Наместница складывала все монеты в один кошель.
Лучи заходящего солнца терялись в янтарной листве на панелях за спиной наместницы. В ее кабинете навечно поселился октябрь — с коричневых кленов осыпалась оранжевая листва, повинуясь невидимому ветру. Если долго смотреть, можно было заметить, как листья медленно падают вниз. Но министр никогда не приглядывался — не позволял своему воображению играть с ним шутки.
Он протянул наместнице папку — отчеты из провинций, вечерняя рутина. Светловолосая женщина, коротко кашлянув, погрузилась в бумаги. Министр молча наблюдал, наслаждаясь этими предзакатными минутами. Бывают женщины утренние, бывают дневные, наместница же, без всякого сомнения, была вечерней. Именно в это время суток, когда солнечный свет смягчался, медленно умирая, она казалась безупречно прекрасной. Благородное золото окрашивало бледную кожу, возвращая ей жизнь, сглаживались морщины прорезавшие лоб, а тщательно запудренные круги под глазами смягчались, придавая взгляду особую глубину.
Энрисса отложила папку в сторону:
— Хорошо, — и замолчала надолго. Чуть прищурившись, наместница смотрела поверх головы министра в окно, губы беззвучно шевелились, словно она подчитывала что-то про себя.
Чанг оборвал затянувшуюся паузу:
— Какие будут распоряжения? — Осведомился министр. Он задавал этот вопрос каждый вечер, и всегда получал один и тот же пугающий ответ: "Решайте сами, господин Чанг, я вам полностью доверяю". Чанг не боялся принимать решения, он уже и не помнил, когда ошибался в последний раз, его страшило безразличие наместницы.
Энрисса перевела взгляд на его лицо:
— Я умираю, Джаллар. Это как кровь, медленно вытекающая из вены — с каждым днем все холоднее, и однажды утром я не проснусь. Они скажут: осложнение от простуды. Вам известно, что восемь наместниц из тридцати двух умерли от простуды? Я стану девятой. Впрочем, неважно. У меня не осталось сил на все это, — она обвела рукой кабинет, — а мое место займет блаженная девчонка. Обещайте, что сохраните мою империю. Что бы ни случилось: вернется король, грядет Аред, небо рухнет на землю — обещайте. Люди ведь не виноваты, они не выбирали, когда родиться.
На лбу наместницы выступили капельки пота, и он не мог оторвать от них взгляд, не мог заставить себя посмотреть ей в лицо, боялся заглянуть в глаза, и удивился, услышав собственный голос — спокойный, чуть глуховатый, такой же, как обычно:
— Я все сделаю, ваше величество, обещаю, — а из горла рвались совсем другие слова.
2
— Господин министр! Господин министр! Проснитесь! — Слуга бесцеремонно тряс его за плечо, отчаявшись разбудить другим способом, — королева! Королева рожает!
Чанг рывком поднялся — он ненавидел этот сон. Просыпаясь, он каждый раз с особой остротой ощущал собственное бессилие — уже ничего не исправить. Энрисса умерла наутро после их разговора. А он остался при Саломэ Светлой, постепенно сводя воедино разорванные нити, складывая мозаику из намеков и полутонов. А когда все фрагменты встали в картину, оказалось слишком поздно что-либо менять. Король вернулся, а королева понесла. Осталось только дождаться прихода Ареда и конца времен.
Придворные заполнили покои королевы и прилегающие коридоры, не зная, что им делать. Всеведущий дворцовый этикет на этот раз оказался бессилен — Саломэ Первая произвести наследника не успела, а девственным наместницам рожать не полагалось по определению, посему никакого церемониала на случай королевских родин предусмотрено не было.
Перед Чангом расступались — к всеобщему удивлению, министр государственного спокойствия оказался единственным, сохранившим свое место после возвращения короля и, судя по всему, пользовался полным доверием его величества. Что не могло не удивлять, поскольку доверчивость не входила в число многочисленных добродетелей короля Элиана, как, впрочем, и терпеливость.
Министр не надеялся, что его пропустят в спальню — по старому обычаю мужчине, даже отцу, нечего было делать подле ложа роженицы, из правила могло быть только два исключения: для целителя, если повитуха не справлялась сама, и для жреца Келиана, если звать целителя уже не имело смысла. Однако слуга торопливо распахнул перед ним дверь, и Чанг оказался в жарко натопленной комнате, заполненной людьми.
На кровати под балдахином лежала бледная женщина с опухшим лицом, темные, почти черные веки прикрывали глаза, губы по цвету сровнялись с побелевшей кожей. Она молчала, даже не стонала, только дышала так громко, что Чанг слышал с порога, как за хриплым вдохом следует резкий, свистящий выдох.
В изголовье почетной стражей стояли две целительницы в парадных синих робах. Еще две, одетые попроще, протирали вспотевший лоб роженицы прохладной водой, разминали плечи. Служанки держали наготове горячую воду и чистую ткань. Чуть поодаль стояли жрецы — семеро, по одному от каждого бога, и молились себе под нос, чтобы не мешать друг другу, молитвы сливались в невнятный гул, вызывающий скорее раздражение, чем благочестивые мысли — словно прямо над ухом жужжит назойливая муха, а ты даже не можешь ее отогнать.
Вдоль стен толпились придворные, которым удалось пробраться в комнату, они переступали с ноги на ногу, одновременно и стыдясь своего любопытства и пытаясь разглядеть получше, что происходит, не упустить ни детали торжественного зрелища. Чанг не сомневался, что стыда этим господам и дамам хватит ненадолго — не пройдет и дня, как они взахлеб будут делиться впечатлениями с опоздавшими соперниками. Министр брезгливо сморщился и перевел взгляд на дальний угол комнаты.
Там, в кресле с высокой спинкой, сидел король. Он чуть подался вперед, чтобы лучше видеть, на обычно непроницаемом лице эльфа отчетливо читался страх. Но никто, кроме Чанга, не замечал этого — при дворе не отваживались смотреть королю в лицо. Элиан заметил министра и кивнул ему, Чанг приблизился, повинуясь знаку. Чем ближе он подходил, тем сильнее охватывало его до тошноты знакомое чувство: восхищение, чужое, приторное, влажное, словно паутина, налипшая на кожу. Вблизи король казался прекрасным, мудрым, совершенным, столь величественным и благостным, что простому смертному оставалось только упасть на колени, отдавшись всепоглощающему восторгу.
Нужно было собрать все силы, чтобы не поддаться: шагнуть вперед, как в ледяную воду с обрыва, одним броском, головой вниз, и, захлебнувшись, вырваться на поверхность, втянуть воздух в обожженные легкие. И тогда наведенное восхищение сменялось брезгливым страхом, беспросветностью — пусть так, лучше своя боль, чем чужая патока. Но с каждым разом на это требовалось все больше сил. Иногда Чангу казалось, что король забавляется с ним, как кошка с мышью, придавливает бархатной лапой, а потом отпускает. И лапа все тяжелее и тяжелее, когти, высунувшись из мягких подушечек, царапают кожу, пока не до крови... но рано или поздно с мышки снимут шкурку.
Министр склонился в поклоне, медленно выпрямился и посмотрел королю в лицо. Элиан приветливо улыбался, в его взгляде не осталось и тени страха, только радостное нетерпение:
— А, господин Чанг! Я как раз послал за вами. Ее величество к вам весьма привязана, ей будет приятно узнать, что вы были здесь в самый важный миг ее жизни. Ждать осталось недолго, теперь уже скоро. Я позволяю вам подойти к королеве, пожелать ей легкого разрешения от бремени.
Чанг подошел к кровати, не обращая внимания на гневный взгляд повитухи, наклонился. Саломэ приподняла веки — она смотрела сквозь него, словно не видя. Потом прошептала, едва слышно, с трудом выталкивая из губ каждое слово:
— Пусть они уйдут, все, — и неожиданно быстрым движением схватила его руку, до боли сжав пальцы.
— Король? — Так же тихо спросил Чанг.
— Все, все они!
Он высвободился, дождавшись, когда ее хватка ослабнет, и обратился к жрецам:
— Ее величество желает, чтобы вы вознесли молитву за ее здоровье в дворцовом храме Эарнира. Немедленно, — в его голосе так отчетливо лязгнула сталь, что жрецам и в голову не пришло спорить. Тем же стальным голосом он приказал придворным, — ее величеству нужен свежий воздух. Подождите в коридоре.
Король с интересом наблюдал за его действиями, а Чанг, вдохнув поглубже, подошел к его креслу:
— Ваше величество, я не знаком с эльфийскими традициями, но по нашим обычаям отец ребенка не должен присутствовать при родах. Ее величество не смеет сама просить вас об этом, поэтому я взял на себя смелость...
— ...Выгнать меня вон. Вы неподражаемы, господин министр. Но я желаю видеть, как мой наследник появится на свет. Пришло время изменять обычаи. А ваше общество скрасит мне ожидание.
В комнате остались только целительницы, роженица, король и министр. Измученная Саломэ больше не могла сдерживаться — стон перешел в крик, сначала громкий, отчаянный, потом тихий, больше похожий на плач, от этого плача рвалось сердце. Чанг смотрел в пол и пытался сосчитать темные прожилки на паркете, но сбивался на третьем десятке и начинал сначала.
Древний обычай был мудр — ни один мужчина, став свидетелем родовых мук, не обречет на них любимую женщину снова. Министру отчаянно хотелось оказаться где-нибудь в другом месте. А король смотрел на жену с жадным нетерпением, казалось, еще минута — он спрыгнет с кресла и силком вытащит младенца на свет.
Дверь распахнулась и в комнату быстрым шагом вошла высокая женщина в темно-синем платье. Пройдя мимо кресла, она хмуро глянула на короля, но присела в коротком реверансе и направилась прямиком к ложу:
— Воды умыться, — бросила она служанке, — почему не послали за мной сразу?
Храмовые целительницы переглянулись:
— Все шло хорошо, не было нужды вас беспокоить. Но она слишком долго в сильных схватках, а потуги все не начинаются. У нее не хватит сил вытолкнуть дитя.
Магистр Илана положила ладонь на живот королевы и нахмурилась. Полуэльфы всегда рождались тяжело, часто умирали в родах, или сразу после. Двойственная природа мешала им выжить: люди носили детей девять месяцев, эльфийки — год. Для человеческого младенца полукровки оказывались слишком крупными, для эльфа — слишком маленькими.
Но здесь дело было не в размерах, что-то другое мешало младенцу родиться. Пророчество... она до последнего надеялась, что Ир все-таки ошибся, орден Дейкар заигрался с эльфами, и огненных магов погубило проклятье Эратоса. Возвращение короля не предвещает воплощение Проклятого, это всего лишь совпадение. Но этот ребенок не может появиться на свет, потому что сам мир противится его рождению. Все, что нужно сделать — не вмешиваться. Еще немного, и Саломэ умрет, так и не разродившись. Девочку жалко, но так будет лучше для всех, даже для нее самой.
На плечо Иланы легла холодная рука — длинные тонкие пальцы, два изящных золотых кольца, безупречная эльфийская работа: одно — переплетенные змеи, увенчанные короной, второе — дубовые листья. И голос короля был вкрадчив, как шорох змеиного тела по палой листве:
— Магистр Илана, вы поможете моему сыну и королеве, они теперь в надежных руках.
— И роженица, и дитя всегда в руках Эарнира, — холодно возразила Илана.
— Я никогда не сомневался в ваших способностях, госпожа магистр. И надеюсь, что вы не дадите мне повода для сомнений.
Илана ничего не ответила, но она знала, как опасно разочаровывать его эльфийское величество. Дейкар вот, разочаровали, и где они теперь? На месте Дома Феникса — пепелище, казна ордена конфискована, послушники сосланы на рудники и галеры. Правда, белые ведьмы не огненные маги, их в народе любят, королю будет не так-то просто разделаться со скромными служительницами бога жизни, но лучше не доводить до беды. Она хмуро кивнула:
— Я сделаю все, что в моих силах, но если на то не будет воли Эарнира, любой целитель бессилен, даже белая ведьма. Молитесь, ваше величество, бог, несомненно, услышит вашу молитву.
Илана ощупала живот королевы — одной молитвой тут не обойдешься. Интересно, если придется выбирать, кого король предпочтет — любимую супругу, чья верность вернула его в мир живых, или ребенка? Она догадывалась, что услышит в ответ.
Чанг с облегчением выдохнул, увидев Илану — теперь все закончится благополучно. Но почему король не послал за ведьмой сразу, как только стало понятно, что целительницы не справляются? Белые ведьмы обычно роды не принимают, они помогают зачать, а дальше все по воле Эарнира, но для своей бывшей ученицы магистр наверняка бы сделала исключение. И все же Элиан ждал до последнего...
Быстрый осмотр показал, что целительница права — у Саломэ не хватит сил родить, она слишком устала. Тащить щипцами опасно — можно повредить ребенка. Вряд ли короля устроит сын-калека. Остается только одно... Жаль, что его величество не увидит деталей — Илана ухмыльнулась: тогда королю пришлось бы снова обратиться за помощью к белым ведьмам, на этот раз уже по другому поводу. Она положила ладонь на лоб Саломэ, но измученная женщина отказывалась засыпать, сопротивлялась из последних сил:
— Нельзя спать, нельзя, — прошептала она, мотнула головой, пытаясь сбросить руку наставницы. Как же магистр не понимает? Если Саломэ сейчас уснет, ребенок умрет, во сне нельзя родить! Но ласковый голос Иланы убаюкивал, успокаивал, и она провалилась в сон, глубокий, обморочный, без сновидений.
