Время Обречённых-2

Если бы, если бы не эти проклятые истребители! В душе Ужирова клокотала досада и злость. Не будь штурмовки, "Виккерсы" батарея встретила бы задолго до их подхода к инженерно-заградительному рубежу. А вышло вот так вот — бронеходы успели приползти к самым надолбам, а за ними и вражеская пехота гурьбой. Вот-вот начнётся рукопашная.

Когда бронеходы, считай, под самым твоим носом, особо маневрировать огнём некогда. Тут уж только держись — стреляй быстро и метко! На такой дистанции каждое орудие ведёт огонь особняком. Особо-то не то что батарейным, а и взводным огнём не поуправляешь. Однако подпрапорщику пришлось драться за двоих. Командир третьего орудия убит, первого — тоже. Хорошо ещё, что у пятого — единственного уцелевшего из первого взвода, командир остался в строю, хоть и получил бомбардир Пимокатов осколок в спину и контузию в придачу. Но Пимокатов — парень крепкий, и здоровьечком, и характером, не покидает позицию, а сам едва на ногах держится. Но случись с ним чего, пятое замолчит. Хотя нет, конечно, не замолчит, но за наводчика там сейчас заряжающий, кажется Горискин. А может уже Дубковский, а не Горискин. Ведь и полминуты, наверно, не прошло, как недалеко над орудием разорвался бризант. Оба из последнего призыва. Им бы с прицелом толком разобраться, куда уж тут поправки да вычисления делать, да не по таблицам, а в уме — молниеносно... А Ужирову до пятого не докричаться — слишком уж далеко.

Горят, горят "Виккерсы"! Но огрызаются. Уже вплотную подошли к окопам и пушками всё чаще палят по батарее. Но бортовые пулемёты всё также строчат по окопам Твердова.

— Первое орудие! — Ужиров быстро глянул в сторону, вместо раненного в голову наводчика Белюкова, там теперь подносчик Обручев. Последний выстрел трассерным росчерком прошёлся левее бронехода на ноль-ноль три и чуть выше башни, "Виккерс" как раз нырнул в широкую воронку от бомбы. — На два прицел снизь, Обручев! На два! Право три! Беглым огонь!

Шестипатронная обойма, вставляемая сверху, подалась вниз. Звонко жахнуло. Пушку встряхнуло, на добрые шесть с половиной вершков выбросило вперёд ствол, а сзади из сопла вырвалась реактивная струя. 37-мм бронебойная граната ушла к цели, ударив прямо под дулом в башню бронехода. "Виккерс" всё ещё выползал из воронки, и вот грянул второй выстрел, угодивший стальной машине в погон. Следом и третий, после которого бронеход вспух огнём, да так что подпрыгнула башня, и он моментально исчез в дыму от внутреннего взрыва — сдетонировала боеукладка.

— Третье орудие! — уже переключился Ужиров. — Правее четверть фигуры!

Дождавшись выстрела, подпрапорщик зарявкал:

— Дурак! Четверть фигуры! Угломер не трожь — некогда! Беглым пли!!!

...Говорят, что рвётся там, где тонко. Что ж, эту немудрёную истину оказывается можно применить даже к войне. Новую и совершенно нежданную опасность поручик Божедаров узрел только тогда, когда на позиции его миномётной батареи начали рваться осколочные гранаты "Православных" пушек. Вот и пригодились отрытые щели и ниши. И били пушки прямой наводкой с окраины деревни Кроликово, где только что завершился ожесточённый рукопашный бой. Завершился, теперь уже ясно, победой поляков. Что ж, ляхи тоже знают азбучные истины — ударили в батальонный стык, оказавшийся ещё и стыком полковым. Главное, что они этот стык сумели нащупать.

Сложившееся положение поручику совершенно справедливо показалось критическим. Взвод "косматых", увлечённый Андрюшенькой Космацким, так и не дождавшимся приказа от Твердова, бросился на выручку в первую линию. Так кипит штыковой бой. В окопах от "косматых" остались лишь раненые, кому не повезло при обстреле и бомбёжке, да ещё батальонный пулемётный взвод — три максима и десять гренадёр во главе с зауряд-прапорщиком Гетманцом. Этот взвод Нарочницкий перебросил сюда перед самой артподготовкой, до этого станковые пулемёты Гетманца поддерживал третью роту.

И вот теперь из Кроликово лупит батарея, лупит метко и шустро. Миномётчики Божедарова продолжили стрельбу, как только польские пушки перенесли огонь на пехотные окопы. И уж раз комбатр решил, что экономить боезапас не имеет смысла, солдаты стремились повесить в воздухе побольше мин. Теперь миномётчики уже не стреляли по пространству у окопов, теперь последние 50-мм малютки посылались к подступающей всё ближе и ближе второй волне польской пехоты.

— Где Гетманец?! — Божедаров буквально влетел в окоп, столкнувшись с пулемётчиком.

Тот оказался оглушённым, из носа сочится кровь, лицо в грязных потёках — пыль толстым слоем припала ко вспотевшей под жарким августовским солнцем коже. Поручик знал, что и сам выглядит не лучше, разве что кровь из носа не течёт.

— Убило нашего зауряда... — просипел гренадёр. — Снаряд ему голову снёс... а сам не взорвался... Жалко Иван Палоныча, без головы-то ён как хоронить?..

Контужен, видать, крепко! — понял поручик и побежал по окопу.

Время! Чуть раньше Божедаров успел заметить со своего НП, как с соседней высоты 205,0 застрочил дегтярь, это ротный-2 Киснемский решил помочь роте Твердова, хотя и у него самого было тяжело. Непонятно что там в первой линии, чья берёт? Вот-вот вторая полна жолнёров накатит, а тут ещё из деревни эта чёртова польская батарея бить начала, подавляя станкачи Гетманца...

Пулемётный взвод больше не существовал. Поручик носился, перепрыгивая через тела и завалы. Два Максима разбиты, из бойцов, похоже, только тот контуженный остался. Раненые "косматые", кто всё ещё жив, получили новые ранения. Вот что значит фланкирующий артиллерийский огонь прямой наводкой! Вымел окопы начисто.

— Живы, Виктор Петрович?

Божедаров обернулся. Сзади появился старший фейерверкер Николин, чем-то озабоченный. Да оно и понятно чем — раз он здесь, значит выстрелы кончились. И будто в подтверждение Николин сказал:

— Все мины спустили... Ребята сюда вслед за вами рванули, раз уж окопы обстреливать перестали.

Польская батарея и в самом деле перенесла огонь на другую цель — куда-то в глубину. Поручик вновь поднёс бинокль к глазам, отсюда были хорошо видны и деревня Кроликово, и стоящие у крайних домов пушки, выстреливающие языки пламени и дёргающие коротенькими стволами при откате.

— Чёрт!.. — поручик аж моргнул от неожиданности. — Ситуация — сволочь!

Николин тоже всмотрелся. И увидал как по улочкам выскакивают кавалеристы. Вот они вываливаются в поле, разделяются и уже несутся и к окопу третьего взвода и к первой линии. Как раз сюда и на Твердова, если тот ещё жив.

— Малиновые околыши? — удивился Николин, различив в свой бинокль четерёхугольные жёсткие и какие-то прямо квадратные тульи рогатывок.

— Они самые, — согласился Божедаров. — Гордость польской армии — конные стрелки! Пушки, могу спорить, тоже ихние.

И развернувшись к Николину, гаркнул:

— Батарея к бою! И найди мне второй номер, я к пулемёту!

Максим, единственный оказавшийся невредимым, был заряжен, лента из двухсот пятидесяти патронов выстреляна на две трети. Запасных лент не нашлось, их разметало и изорвало при обстреле. Явился присланный Николиным канонир Давыдюк, ставший вторым номером, однако сейчас его задача — стрелковое прикрытие, ну и гранаты если что по сторонам пошвырять. Проверив уровень воды в кожухе и заметив, как с другого конца деревни пошла на разгон ещё одна кавалерийская лава — более многочисленная, но теперь уже в сторону Ольштынека, поручик приготовился встретить конницу.

Всадники неслись безо всякого строя. С оголёнными шашками, с карабинами за спиной и пригибаясь к лошадиным крупам, то и дело пришпоривая скакунов. А лошади, похоже, были уже изрядно уставшие, взмыленные. Всё явственней доносился топот копыт, от которого, казалось, земля гудит не меньше, чем от снарядов.

Божедаров стиснул рукоятки и вдавил большими пальцами спусковой рычаг, когда до конников оставалось около двухсот сажен. Первая же очередь срезала с десяток всадников. И тут же захлопали винтовки миномётчиков. Одного за другим меткие пули сбивали кавалеристов или разили лошадей, но скакавшие следом напирали и проносились над павшими товарищами. В некоторые мгновения казалось, атака кавалерии обречена захлебнуться, если конники немедленно не спешатся, но в другие моменты уже казалось, что всадники таки налетят на позицию. И тут одно из польских орудий перенесло огонь по окопу.

Над миномётчиками вспухло белёсое облачко первого бризанта. За полминуты разорвались ещё три, собрав с божедаровцев кровавую жатву.

Лента максима закончилась, прощально щёлкнул вхолостую боёк. А конные стрелки уже не неслись галопом, теперь они спешились и сажен за сорок-пятьдесят наступали короткими перебежками. Лошади, послушные и обученные, смирно лежали на земле. Неожиданно улеглись и лошади убитых наездников. Кавалеристы не жалели патронов, пули густо осыпали окоп. Кучности обстрела способствовало и то, что атака велась не с фронта, а с фланга, некоторые миномётчики даже расползлись по сторонам, чтобы расширить фронт обороны.

Божедаров носился как угорелый, оставаться на одном месте — значило дать полякам пристреляться. Он менял магазины, собирал патроны у убитых, обчистил сперва подсумок Давыдюка, рухнувшего с окровавленным лицом под ноги поручика, потом обыскивал подсумки остальных. Поляки напирали, слишком уж их оказалось много. А миномётчиков перед боем было двадцать пять, теперь хорошо если дюжина... Кавалеристов же, как выявилось, не менее двух эскадронов.

И когда с обоих сторон полетели первые ручные гранаты, вдруг что-то пошло не так. Впеше атакующие конники стали всё чаще падать замертво. А вскоре откуда-то сзади к окопу подоспела сотня гренадёр. И вот уже на позиции начался жестокий и скоротечный штыковой бой. И уже после боя, получив множество мелких ран и не чувствуя отбитых рук и ног, Божедаров узнает, что на подмогу подошла полковая разведрота. А из миномётчиков в живых осталось лишь семеро...

...Свалка... Обезумившие, остервеневшие люди убивают таких же обезумивших и остервеневших людей, одетых в другую форму. Польские защитно-зелёные мундиры, пехотные тёмно-синие петлицы с жёлтым кантом, ненужные сейчас французские противогазы и смертоносные кинжальные штыки с зазубринами от винтовки Маузера-98. После таких зазубрин остаются страшные раны... Наши штыки тоже кинжальные, но без зазубрин, а приклады окованы сталью...

Уже не помню, где упал тот поляк, в которого я вогнал штык, да так вогнал, что и не вытащить сразу. Сейчас в моей руке бебут, весь по рукоять в красном. А где-то валяется заваленный телами ТТ, который выбил у меня очень прыткий жолнёр. Выбил и получил клинком по лицу...

Польские офицеры и хорунжие часто орудуют саблями и владеют ими мастерски. Но небесных гренадёр так просто не возьмёшь, штыки и бебуты разят врага одного за другим. Бухкают гранаты. От дыма и пыли порой не продохнуть. А от жары давно пересохло горло, невозможно даже крикнуть... Сзади спину прикрывает Незагоров, он давно дострелял последний магазин и теперь вместо автомата подобрал себе СВТ. Мы кромсаем поляков, они кромсают нас, а мне дерёт горло жажда... Хочу до одурения, чтобы скорей закончился бой и чтобы можно было вдосталь напиться.

Кажется, бой длится целый день. Бесконечная череда схваток. Но каждая схватка столь краткосрочна, что отстранёно понимаешь: бой — всего лишь дело нескольких минут. Я уже даже не понимаю, когда рукопашная с ляхами первой волны перешла в рукопашную с жолнёрами второй. Наверно, когда застыли мёртвыми стальными тушами "Виккерсы" и пользуясь этим, мы выскочили наверх, где размаха для сшибки не занимать. И только потом я понял, что моя сильно поредевшая рота не смогла бы справиться со всеми этими ляхами. Понял, когда увидел саженях в тридцати от себя как сшиблись небесные гренадёры с жолнёрами, а среди наших орудовал штыком и прикладом Атлант. Что ж, комбат привёл подкрепление очень вовремя. Но вот кого он привёл? У соседей тоже идёт рукопашная.

Окоп. Изувеченный и заваленный телами. Меня и Незагорова снова затянуло сюда. Неразбериха, наши и ляхи повсюду. В голове гудит. Перед внутренним взором вдруг возникает огнистая птица с головой прекрасной женщины... Слава? Как на древних фресках старинных храмов.

Из-за изгиба выныривает счастливая рожа Лутошкина. Глаза у Три "Л" светятся как прожекторы, лицо чумазое в буро-серых разводах, один погон оторван "с мясом", на сапогах, залитых кровью (чужой?) налипла земля. Поручик что-то говорит... и видит, что я его не слышу. Точнее, я его слышу, но очень плохо. В ушах гул, голова немного ватная. Хорошо хоть не контузия. Впрочем, возможно, что лёгкая — тот жолнёр-пулемётчик успел-таки бросить гранату. Сколько их в меня бросали сегодня? Вот и та не долетела маленько... Того пулемётчика и его помощника укокошил мой ординарец. Я до сих пор не пойму как поляки успели допереть свой шварцлозе до окопа. В этой дуре — австрийской машинке времён той Мировой, которую ляхи насобачились делать в Ченстохове, весу не меньше двух с половиной пудов. И допёрли же! Ну, ничего, теперь сей шварцлозе и нам послужит.

Всё! Тихо стало как-то резко, а может и не резко, а всему причиной гул в голове. Передышка... Сейчас бы проверить кто жив, кто нет. В окопах хаос, везде мёртвые, часто они лежат вповалку один на другом. В рукопашной почему-то всегда мало раненых... Что осталось от роты? Где Андрюшенька Космацкий? Его "косматые" пришли на выручку вовремя, а я ведь не смог даже ни приказа передать, ни сигнала. Телефонный провод перебило, рацию у артразведчиков Спорыхина разворотило осколками. Кстати, где они сейчас, уцелели ли? Где Тучков? Никоноров? Где я потерял ракетницу? Наверно обронил, когда мне и ординарцу пришлось уматывать от пулемёта того "Виккерса"... Теперь-то все бронеходы горят, спасибо нашим артиллеристам. А от польской артиллерии опять приветы летят — беспокоящий обстрел то ли от злости, то ли в надежде воспрепятствовать подходу к нам резервов. И если верно второе, то скоро новая атака? А связи-то нет. Надо восстановить связь со своими артиллеристами, с батальонным КНП, а через него с полковником. И не мешкать, покуда поляки сызнова не попёрли.

— Чонкин!

Связист вырастает как из-под земли. На скуле здоровенная ссадина, на каске вмятинка, да оторван по самое плечо рукав.

— Надо устранить обрыв. Сможешь?

Свой голос я слышу как бы изнутри. А Чонкин всё понимает правильно. Берёт под козырёк и хватает катушку с красным проводом. И как напружиненный вылазит из окопа. А там всё ещё бушует обстрел.

Замечаю валяющуюся флягу. Тёплая вода не освежает, но дикая жажда отступает уже после нескольких больших глотков. Передаю флягу Незагорову, он жадно пьёт и сверлит вокруг глазами. Допил. Отбросил фляжку и наклонился к скрюченному телу жолнёра. Когда он его переворачивает, замечаю у поляка длинные усища и знаки различия хорунжего. Ординарец вытаскивает у мертвеца из сумки две гранаты. Наши русские образца 1914 года, с уже вставленными сверху запалами, но без чугунной рубашки. Видать старые запасы ещё с царских складов.

Прошло минут двадцать. Я уже остыл и собираю доклады о состоянии роты. Тучков 9-й и Космацкий оказались живы, вахмистр Никоноров тоже. Потери тяжёлые, просто огромные. Во взводах в строю по двенадцать-пятнадцать человек. Надо срочно выносить в тыл раненых, а поляки и не думают прекращать беспокоящий огонь. Лавируя между разрывами, в окоп добежал миномётчик от Божедарова и огорошил, что на второй линии тоже была рукопашная. Да с кем — с конниками! Божедарова спасла вовремя подоспевшая разведрота полка. И только сейчас, когда вернулась способность чётко мыслить, заместив владевшую мною боевую ярость, я начал примечать, что некоторые мёртвые ляхи вовсе не жолнёры. А когда заметил, как шарахаются под обстрелом брошенные лошади с пустыми сёдлами, до меня дошло, что нас фактически с тыла атаковали кавалеристы. Теперь мне стали попадаться убитые ляхи в рогатывках вместо пехотных касок, вооружённые карабинами и шашками.