Игры с дымом

И маг с животным наслаждением полосует светящимися пальцами обезглавленную скульптуру и сам ставит ногу на камень, сталкивая обломки носком сапога.

— Оронтаар! — решительный оклик Серена.

— Серен, — отвечает тот, — не думай о скульптуре мертвого северянина. Всего лишь символ. Всему приходит конец. Подумай о другом. Я обещал тебе, помнишь? Обещал отомстить.

— Что?

— Не понимаешь? Взгляни, — Оронтаар жестом Ликона указывает на спящий Зенир.

Аштаар не смогла разглядеть — но вздрогнул и замотал головой Серентаар. Он что-то видел — там, далеко, в тихом и темном Зенире.

— Это лишнее, Оронтаар, — с трудом говорит Серен. — Этого не нужно, я не хочу.

— Они сейчас в тюрьме. Они ищут нас, Серен. Вынюхивают уголки, чтобы пойти по следу. Северные вершаиры, что убили Линтаар. Их жизнь в твоих руках, ну же!

— Бесчестно... — как оправдание произносит маг. Он опустил голову и вздрагивает.

— А они, Серен? — с жаром возражает Орон. — Они вызывали Лин в Тер-Таар?! Она стояла против того лергирца лицом к лицу, чтобы как надо: бронзовый Гунхизан за ним, бронзовый Ломенхизан за ней?! А, — усмехается маг, — ты же их никогда не видел. Куда тебе мстить?

Аштаар вздрогнула. Она поняла: Орон оставил иннашат-таар — Печать Огня — в зенирской тюрьме. Если воспламенить — осядет земля, обрушатся каменные своды, погребая стражу, паладинов, узников.

— А, медлишь?! — выкрикивает маг. — Пусть так, пусть; но слушай!.. Тебе, Зенир, говорю: услышь, что написано на ветре, о чем кричит небо и стонет земля! Ну, Серентаар!..

Слова Гунхизана, произнесенные величайшим магом одиннадцать веков назад! Слова, которые вершаир Оронтаар теперь произносил при свидетелях. Слова, которые обязывали выследить и убить недостойного, уклонившегося от поединка в Тер-Таар, Доме Огня. Если Серен присоединится — он воспламенит Печать. Но маг медлит, он съежился под плащом и вздрагивает.

— Склонившимся, покорным моему гневу; ниспадающим в пыль, страшащимся моего гнева; таящимся в скалах, скрывающимся от моего гнева — услышьте! Огонь на руках, послушный мне; огонь в глазах, ведущий меня; огонь в сердце, ибо я есть огонь.

Он принял решение, вершаир Серентаар, и поднял голову и ждал.

— Путь мой огонь, — выкрикнул Орон в ночное небо, — и помыслы мои огонь — и кто выстоит против огня?! Серентаар, Печать ставил я: воспламени! Ну же!..

— Нет! — тихий и твердый ответ.

— Ты боишься!

— И Вы боитесь. Здесь земля страха. Здесь страх в камнях. Страх в воздухе. Страх в нас самих, Оронтаар. Вы безумны, как все мы — но Вы не боретесь и подчинились. Я не стану прятать страх за яростью.

— А, хвост Хизантаара! — рявкнул Орон. — Ойранар-иннашат-таар!

Вдалеке, в спящем Зенире, запылал одинокий огонь.

Там оседали и проваливались стены тюрьмы, падали с потолка тяжелые камни, погребая десятки стражников, паладинов, заключенных. Почти слышны крики сгорающих заживо, мечущихся в огненной ловушке.

— Пусть в Зенире благодарят своего Всевышнего за недавний дождь, — тихо и устало произнес Орон. Он, наконец, повернулся. Вздрагивающие пальцы рук. Бледный, взмокший лоб. Золото полыхающих глаз.

— Подобное на севере и называется войной, Оронтаар, — глядя в глаза, сказал Серен.

Оронтаар, ссутулившись, прошел мимо. Во взгляде гасло золото огня.

— В стольном Тер-Аша, друг мой Серен, это называется правлением. Пойдем.

* * *

— Вы знаете, Хорхизан, — произносит седобородый шаир, — мои глаза слабы, а разум не столь жив, как в юные годы. Но мне кажется: искры амулетов скрылись во всемирном пламени. Все, шаир, все до одного.

Чернобородый Ринхизан не принимает участия в разговоре. Шаир сидит с закрытыми глазами, склонив на грудь голову, поджав ноги и опустив на колени руки. Перед ним на низком столике вино и тонко нарезанное жареное мясо на блюде. Заклинание может прерваться в любой момент — и шаиру понадобятся еда и отдых. Молчаливые слуги каждые четверть часа тихо заменяют кушанье.

— Смерть реет над блюдом мира; кто знает, на кого падет ее холодный взор? — шевелит губами недвижный Хорхизан.

— Но мы же не уверены, шаир? — переспрашивает Шалхизан. — Не будьте же жестоким. Вершаиры могут жить, идти, надеяться — мы не знаем. Какая жалость: глаза зверя закрыты. Какая скорбь: шаир еще не пересек песков Ашхизан. Неведомость, — маг скорбно прикрывает глаза, — тяжкая неведомость.

Дымные ласточки из стай длинноусого мага взмывают к потолку и тают, превращаясь в бесформенные клубы. Хорхизан говорит.

— Они живы и они мертвы, пока тьма неведения скрывает глаза шаиров. Они умрут или воскреснут, представ взгляду владык Тер-Аша.

— Увидим, шаир, — согласно кивает седой Шалхизан, пожевав пересохшими губами. — Жаль, жаль: сейчас мы бессильны перед неведомостью. Но взгляните: линии нового знака были нанесены на северные камни.

Шаир шевелит в воздухе курительной трубкой, и, рассеивая призрачных змей, является повисшая в воздухе дымчатая карта Лергира.

— Забавно, Хорхизан, — говорит старик. — Кто мог предположить, что пергамент с пометками, стоящий на севере едва ли горсть серебра, во Дворце Шаиров окажется ценнейшим сокровищем?

Маг скользит трубкой по карте, отыскивая.

— Здесь, — придыхает Шалхизан. — Город Зенир, здесь зажгли Печать. В городе, где улицы, дома; ай-я-яй — нехорошо, нехорошо. Но Печать впитала дыхание Хизаннана, и дыхание можно направить.

— Второй шаг легче первого, — бесцветно произносит Хорхизан.

— Вы желаете снова направить дыхание Хизаннана; что же вы, шаир? Не лишайте старика возможности почувствовать себя молодым, — мягко произносит седобородый Шалхизан. — Я направлю эту силу.

Молчание. Шалхизан выдыхает на призрачную карту клуб дыма. Тот послушно струится в неподвижном воздухе, закрывая степи у Зенира.

Глава 7. На север

Они искали уже часов пять. Паладины бродили из камеры в камеру, допрашивали узников — простых, не еретиков; время от времени боец подходил к майстеру доложить. Колог прохаживался вместе со всеми, выслушивал, кивал и мыслил.

Известно было немного. Внешние стенки — все три — были пробиты, и явно Даром. В этом Колог убедился, подойдя и все как следует ощупав. Еретики исчезли. На полу валялись обрывки веревок. К заключенным никто не заходил. Так сказал стражник, сонный и вялый, с безразличным как у рыбы лицом — еще и поклялся, и Круг Всевышнего вокруг лба очертил. Грязные голодные заключенные жались к стенам, видя бойцов Ордена. Узники просили еды, свободы, некоторые даже быстрой смерти; но все как один ничего не слышали, не видели, не могли помочь. Увы. У городских ворот — Колог послал к каждым по человеку, узнать — тоже ничего подозрительного. Еретики испарились. И внутри... "майстер, ничего не найдено", — докладывали в очередной раз.

Колог знал — догадывался, по крайней мере, — что и ландмайстер Мерр сейчас ищет, всеми силами, по всему городу, и еще за пределами, наверно. Но, поскольку отряду Колога поручили охранять тюрьму, а приказа никто не отменял, а в тюрьме охранять особо некого, то остается ее обыскать. Потому что если ересь нигде не найдут, то спросят с него.

Надо сказать, майстер беспокоился, пока бежал от дома через полгорода. Там же паладины его собственного десятка, все десять, кого-то непонятного стерегут, а самому Кологу при этом Мерр приказал оставаться дома. "А ты, Колог, спать иди: заслужил. Там пара еретиков всего, бойцы без тебя управятся". А он и рад, пошел... а ересь вот убежала. И в этом, между прочим, есть вина и Мерра тоже. Додумался: паладинов без майстера посылать.

Колог пнул стену — просто так. Мысли не вязались.

"Нет, по-хорошему бояться было нечего, — подумал он, в двадцатый раз выходя из тюрьмы, чтобы в двадцать первый раз зайти. — Еретиков трое. Бойцов десять. Стены каменные. Еретики связаны. Они рады ноги унесли, в драку бы не полезли, оно им не надо. Сейчас мы их еще немного поищем, а если не найдем — значит, они уже далеко, значит, не наши заботы. Так? Так!"

Или не так? Или что-то — не так. Не как обычно?!

Колог задумчиво почесал подмышку через дырку в рубахе. Определенно неправильно. Почему Мерр отправил бойцов без майстера? Почему никто из Ордена Кологу не сообщил о сбежавших еретиках? Как они смогли прорубиться сквозь стены — тут ведь явно Даром поработали? Странно, очень странно.

С другой стороны — какое ему, Кологу, до всего этого дело? У него приказов не было. "Спать иди: заслужил". Мог и остаться, а Евтею пару медяков за труды дать. Он вроде на что-то откладывает.

Майстер пнул стену еще раз, снаружи. Надо бы послать Мерру бойца с рапортом: так и так мол, искали долго, тщательно, со старанием, не нашли, можно уже идти спать? Весь город вон спит. Это хорошо, кстати. Вообще всегда хорошо, если ночью город мирно спит: значит, все у горожан в порядке, ничто их не тревожит, никакая ересь не смущает. Эти убежали — плохо, да; но пусть себе убираются подальше, идут вот в Химбар к Тремену или, наоборот, на север в Малсану. Там с ними живо разберутся, потому что там разгильдяйства нет. Надо же: ересь скрылась, а майстера паладинов никто не разбудил.

Ну, то есть Евтей разбудил, молодец, но что Евтей? Это не его дело, он даже к тюрьме не пошел. И правильно, в общем. Нечего ему тут делать. Он вот булки разносит, вкусные, рассказывает каждый раз свою мечту: собственный домик, жена, детишки, кувшин парного молока по утрам — и просит мелочи, потому что на все это копит. И Колог мелочью охотно делится, потому что человек Евтей хоть маленький, зато старательный, и может с полезными новостями прибежать... как сегодня, например. Не то что некоторые "неустанные", которые бойцов без майстера ересь сторожить посылают.

Об этом Колог подумал в сотый раз за ночь. Чем дальше, тем меньше все это ему нравилось — а от Мерра не поступало никаких вестей или приказов. А если приказов нет, результатов поиска — тоже, то остается...

— А, да, — вспомнил Колог, — а что у еретиков забрали?

Сонный стражник с рыбьим лицом позевал, провел по темному грязному коридору, открыл дубовую обитую железом дверь. Подвел к изрядно потертому сундучку, откинул крышку и показал пальцем.

— Так, — сказал огромный Колог, усаживаясь на корточки и нависая над сундучком. — Ага. Сейчас будем смотреть.

Вещей у еретиков оказалось немного. Из интересного — три побрякушки, на шею вешать. В каждую вделан большой красивый красный камень, явно хороших денег стоит. Лютня, то есть что-то вроде лютни, только побольше: в сундук не влезло и просто стояло рядом. Треснувшее. Колог бряцнул струной и на всякий случай оставил: скажут еще, что это он сломал. Длинная чистая тряпка, в которую эта лютня была завернута. Ее Колог скрутил и запихнул себе за пазуху: пригодится, можно что-нибудь сшить. Еда: копченое мясо, сухари. "Пшеничные", — отметил майстер. Курительная трубка. Бронзовый нож, который Колог попробовал пальцем, порезался и сунул палец в рот. Пара бурдюков с водой. Три серых дорожных плаща. Табак.

Майстер скинул все назад, хлопнул крышкой, охватил сундучок ручищами, напрягся, крякнул, поднял и вынес наружу. Потом вернулся и вытащил лютню. Вещам еретиков место либо в паладинской казарме, либо — если Мерр решит — на костре; но уж никак не в тюрьме, где любой стражник взять может. Ересь — она ведь такая, она не то что к страже, она даже к паладинам липнет. Тем более, надо же будет Мерру рассказать, что именно он, майстер паладинов, тут делал. Вот: народ от ереси защищал. К самому Кологу такое не пристанет, потому что на нем рубаха с вышитым Кругом Всевышнего, так что никакая ересь не страшна.

Поэтому Колог бесстрашно набил еретическим табаком еретическую трубку, сел на сундук, спросил у стражника огниво и кремень — среди отобранных вещей не нашлось — и задумчиво дымил, глядя под ноги, пока бойцы в очередной раз обыскивали тюрьму. Еще раз: куда могли деваться еретики? Почему Мерр не стал будить Колога? Кто прорубил каменные стены? Почему трубка у еретиков была, а огнива нет?..

И тут полыхнуло.

Тогда все казалось мгновенным. Что-то появилось на земле у тюремных стен: странные угловатые символы. И оттуда, снизу, на Колога дохнуло жаром. И показалось, будто некто жестокий и могучий разбросал тлеющие угли, а потом раздул их гигантскими легкими — оттуда, где заточенные демоны щелкают красными зубами, желая вырваться. Из глубин вырос столп огня... и скрыл тюрьму. Рев и завывание, и хохот пламени — оно смеялось; милость Всевышнего! низко, утробно оно смеялось. Сотни воющих нечеловеческих голосов вплетались в него — и людские крики о помощи.

У огромного майстера волосы на макушке встали дыбом. Белесые ручейки Дара побежали к его рукам — но отклонялись и текли вниз, в огонь... под землю!..

Милость Всевышнего... что делать?

— Тушить! — заорал Колог, тыкая в бестолковых стражников. — Вам говорю!

Те заметались; майстер на них уже не смотрел. Он знал, как надо поступить. Все зависело от него. Колог стянул рубаху и надел ее задом наперед: так, что черный вышитый Круг Всевышнего оказался на спине. Теперь майстер ничего не боялся. Теперь его ничем нельзя было взять. Теперь орды ереси, пусть даже с их любимыми краснозубыми демонами, не достанут воина Всевышнего — Меча, Щита, Острия Копья Лергира. Им остается только клацать зубами и бессильно шипеть.

Кто-то сзади вылил Кологу на голову ведерко воды — майстер хмыкнул. Пусть; раз думают, что это поможет.

И метнулся в огонь. Языки пламени ударили в лицо — Колог отмахнулся. Прыгнул к двери, от души пнул, выругался, открыл на себя, сцапал в охапку нечто прыгнувшее на него пылающее, обезумевшее, истошно вопящее — и швырнул это наружу. Внутри все было облито огнем: пламя стекало по каменным стенам, пламя бежало по потолку — а оттуда сыпался песок, падали камешки... Ох, еретики, ой, доберется до вас майстер Колог!

Но земля просела от еретического колдовства, и весь угол тюрьмы, огромного этого серого ящика, накренился и треснул. Массивный кусок крыши обрушился, лавиной щебня прямо перед майстером, заваливая внутреннюю дверь... заваливая паладинов внутри. Белесые искры потекли на ладони Колога — но Дар был бесполезен, Дар уходил вглубь. Дальше некуда, там все завалено — но ведь можно пролезть через дырку в стене, которую оставили еретики!