Война - дело молодых

— Оздоев! Бешеная, не перебивай, не могу говорить, меня вот-вот возьмут. Надо получить газету. Свежий номер...

— ...в типографии, в Хасавюрте...

— ...там данные от "Мемориала", сводки, интервью... нас пасут... плотно. Очень плотно. Больше мне просить некого — это ж всё-таки твоя газета... хоть и с плавничками, — в трубке прозвучал хрипловатый смешок.

— Тимыч! — взмолилась она, не зная, что сказать.

— Давай, Бешеная!

Отбой.

И Бес опять уехал.

И до Хасавюрта ещё надо добраться.

Она набрала номер Бека, и, ещё до того, как пошли гудки — отбой.

Другой номер.

— Ты домой когда?

Что-то такое, наверное, Ахмад услышал в её голосе:

— Еду.

Ахмад в последний раз проверил бумажник — документы, деньги. Глянул на неё исподлобья — она стояла, прислонившись к кухонной двери, вертела в руках фартук, кусая губы.

— Не возьму! — отрезал он. — С ума сошла?

Она привычно коснулась ладонью живота, сказала тихо:

— Мне надо ехать. Я чувствую. Ты говорил... ты же говорил тогда... я всегда делаю то, что надо делать.

Глубоко вздохнув, Ахмад тоже привалился к двери, закрыв глаза:

— Запомнила всё-таки...

На улице просигналила машина. Малхаз.

— Сан диканиг (мой хороший)... — пробормотала она отчаянно. — Я же твой талисман...

Он потряс головой:

— А твой талисман где, Бешеная?!

— Ты. Ты, ты... — Она положила руки ему на плечи.

— Тётя Тома, за домом пригляди, ага? — крикнула она через забор развешивающей бельё соседке. — Мы к вечеру вернёмся! Или утром...

— Валлахи... — простонал Малхаз еле слышно, поднимая глаза к небу.

— Всё получится! — сказала она бодро, захлопывая за собой дверцу. — Будут останавливать — едем в роддом.

— В дурдом! — процедил Малхаз сквозь зубы. — Далась тебе эта газ-зета! — Последнее слово прозвучало ругательством. — А ты, парень... — Не закончив фразы, он покрутил головой и нажал на газ.

Переглянувшись, они промолчали. Ощупью она нашла ладонь Ахмада, крепко сжала, прикрыла глаза.

* * *

В Хасавюрте оказалось гораздо меньше типографий, чем она предполагала. Всего две.

Пожилой ингуш сверкнул зубами из-под седеющих усов, загрузив в машину десять пачек газет, завернутых в яркие предвыборные плакаты с бодрыми лицами кандидатов:

— А за риск? Редактора-то взяли, я знаю...

Ахмад молча сунул ему тысячную купюру.

В машине она торопливо подраспустила бечевку на одной из пачек, достала газету, пачкая пальцы свежей типографской краской.

Ахмад быстро обернулся с переднего сиденья:

— Убери.

Малхаз негромко ругнулся.

Дорога была перекрыта тремя вставшими поперёк неё машинами.

Видя, как люди в камуфляже выволакивают пассажиров из шедшей впереди них голубой "нивы", она ещё успела удивиться, что не видит здесь обычного при такой картине БТРа. И перестала дышать, когда ударила короткая автоматная очередь.

Жесткая рука Ахмада почти швырнула её вниз, под сиденье, и она уткнулась лицом в знакомо пахнущие краской пачки.

Передняя дверь распахнулась.

— Выходите! Корки показывай! Менты есть?

Ахмад сам вытащил её за локоть, заслоняя собой. Малхаз протянул документы троим в камуфляже, с зелёными повязками на головах.

— Мунафики? — прищурился старший из них, поводя стволом "калаша". Мельком глянул на развёрнутые паспорта: — Баба — русская? Чья?

Закрыв её всем телом, Ахмад молчал. Вцепившись ему в запястье, она глядела, не отрываясь, из-за его спины в тёмные глаза боевика, показавшиеся смутно знакомыми. Тот медленно опустил руку с документами:

— Лиска?

Она шагнула вперёд, всё ещё не узнавая, не веря. Пробормотала пришедшее вдруг на ум из полузабытой книжки, прочитанной давным-давно:

— Тельико Луннгревинк Леторт. Сокращённо Пенсток. Друзья называют меня Дуду...

Глаза в густой тени ресниц распахнулись, заветренные губы дрогнули в усмешке:

— Не меняешься. Муж твой?

Она кивнула. Горло сжималось.

— В машине что?

— Газеты.

— Не меняешься...

— Ты кто? — резко спросил Ахмад.

Она протянула правую руку ладонью вверх.

Белёсая нитка старого шрама ещё виднелась — Бек глубоко резанул тогда, кровь долго не унималась, пятная алым пыльную серую землю.

Боевик сунул документы обратно Малхазу, перехватил автомат другой рукой и тоже раскрыл правую ладонь:

— Салам, сан йиша... Что, не позовёшь теперь с собой?

— Артур... — прошептала она, облизнув губы.

— Хамзат! — крикнули ему сзади, и тот медленно-медленно стал поворачиваться. Снова хлестнули выстрелы, взвизгнули тормоза...

Она пыталась вырваться, когда Ахмад с Малхазом заталкивали её под машину, потом уткнулась лбом в сухую каменистую землю и зажала уши. Но выстрелы грохотали, разрывая мозг.

Наступившая вдруг тишина ударила сильнее выстрелов.

Кровь так быстро буреет в пыли...

А глаза его всё ещё оставались живыми. Родными.

Артур разжал окровавленные пальцы, стиснувшие рану под грудью:

— Бешеная, не надо... Я не хочу... Увозите её. Уезжайте...

Она забилась в железных руках Малхаза, видя, как гаснут эти глаза.

— Я могу... я же могу... — захлёбываясь, бормотала она. — Пожалуйста... Он не умрёт... Пустите меня...

— Наш брат уже в Раю, ИншаАллах, — сипло проговорил человек в камуфляже, опускаясь на колени и проводя ладонью по лицу Артура. — Смерть — это дверь, и все люди входят в неё, сказал Пророк, алайхи-соляти вассалам...

— Мой брат! — яростно крикнула она. — Он мой! Как я его оставлю?

— Уезжайте, — повторил тот слова Артура, подхватывая его автомат. — Мы заберём его. Если прорвёмся. Дала гIазот къобал Дойла...

— Газета... — прохрипела она, когда позади остался последний блокпост на въезде в город, — Малхаз совал в окно деньги, не считая, и машину даже не досматривали, — и подняла растрепанную голову с пыльного сиденья. — В редакцию везти нельзя. Позвони Беку... Я... я ему расскажу про... про...

Она зажмурилась.

* * *

— Не спишь?

— ...Нет.

— Уезжай к своим.

— Нет.

— К моим.

— Нет. Я без тебя никуда не поеду, разве ты не понимаешь?

— Я бы потом приехал.

— Нет. Мы не можем расставаться. Что-то случится... я знаю...

— Не говори так! Ну послушай... сан дог, ты не можешь знать...

— Я знаю.

— Ты просто не в себе... после этого...

— Тогда я всё время не в себе. Молчи... пожалуйста.

— Почему ты не плачешь, сан безам? Лучше б ты плакала...

— Зачем? Всё равно смерти нет... Только смена миров...

* * *

20.08.04

Всё-таки они все вместе меня уговорили, Лен. Он отправляет меня к своим родным, в село. Это не так далеко, — да тут, строго говоря, всё рядом, не Сибирь, чай... — и он клялся, что приедет, как только сможет. Бес поручил ему какие-то свои дела, я уж и не знаю, какие. Бес — единственное наше прикрытие, не знаю, как долго его имя будет срабатывать здесь.

Ладно.

Есть и хорошая новость, как ни странно.

Помнишь девчушку, которую мы с Беком нашли в Москве, Мадину? Бек всё шутил, что когда-нибудь он на ней женится. Представь, она вернулась в Грозный, Бек её увидел, и... пропал козак для всего козацкого рыцарства...

Так-то вот. Жизнь продолжается... и столько чудес в ней совершается... и каждый из нас за счастье сражается...

* * *

Сидя на краю дивана, Бек вертел в руках мобильник и лишь изредка подымал взгляд на Мадину. И зря — когда из глубоких её глаз исчезли загнанность и безысходность, она расцвела и засияла.

И тараторила, не закрывая рта, рассказывая про училище культуры в Краснодаре, которое она только что закончила, получив диплом библиотекаря, и про грядущую работу в школе, и про то, что она уже договорилась с дядей, чтобы младшая сестренка переехала к ней жить...

Бек совсем понурился на диване.

— Лиска, — наконец проговорил он, — тут Бес собирается приехать, между прочим...

Она поймала себя на том, что улыбается — наверное, в первый раз за последние дни.

— Чего ты смеёшься? — Бек обиженно нахохлился.

Она переглянулась с Мадиной, и обе прыснули.

— Да ну вас! — буркнул Бек, махнув рукой, и поднялся. Глянул мельком в окно. — Валлахи, Лиска!

— Что? — она тоже вскочила.

— Вот и он...

Под окнами нетерпеливо засигналили два "джипа".

-... Так что, — спросил наконец Тимурханов, тоже внимательно послушав про училище в Краснодаре и школу, — что вам на свадьбу-то дарить?

Мадина и Бек вытаращили глазищи. Потом, ахнув, Мадина схватилась за пунцовые щёки и вылетела в другую комнату — как вихрь прошумел.

Тимурханов захохотал и налил себе ещё чаю.

— Беслан Алиевич! — сказала она укоризненно, сама с трудом удерживаясь от смеха.

— А что? — глянул тот невинно. — Я ничего не забыл, всё помню. Или ты, дик кIант, забыл?

Бек прикусил губу.

— Да я-то помню... — выдавил он наконец. — Она, небось, не захочет...

— Она? Не захочет? — Беслан поднял брови. — Алиса Талгатовна, разберитесь-ка! А мы пока продолжим разговор насчёт подарка...

— На Таити их отправьте! — выпустила она парфянскую стрелу, выходя, и услышала, как зашипел бедный Бек, и снова рассмеялся Тимурханов.

О свадьбе решили поговорить попозже. Прячущие глаза Мадина и Бек лишь изредка косились друг на друга, Беслан наслаждался, подшучивая над обоими, а ей хотелось только одного — чтобы все побыстрее ушли. Прорвавшийся смех привёл за собой подступавшие к горлу рыдания, и она боялась, что не выдержит — сорвётся при всех.

Внимательно посмотрев на неё, Тимурханов поднялся:

— Твой муж где?

— Сказал, в три придёт, — едва шевеля губами, проговорила она.

Тот глянул на часы:

— Тогда мы поедем, с твоего разрешения. Куда вас подвезти, ребята?..

Она прислонилась к стене, слыша шум моторов, и, зажмурившись, как тогда, в машине, ударилась затылком об стену, чтобы одна боль хоть немного заглушила другую. В ушах зазвенело, и сквозь этот звон она еле услышала голос Бека:

— Лиска!

Он схватил её за плечи и притянул к себе.

— Ты... зачем... — выговорила она.

— Ш-ш... ты плачь, плачь... — мягко сказал Бек, и она в голос завыла в его крепких объятиях, не сдерживаясь больше.

Очнувшись немного, она потерлась лицом о рубашку Бека, и без того мокрую насквозь.

— Я тебе... испортила... рубаху... — Собственный шёпот был ей еле слышен. — Ты прости, сорвалась...

— Плевать, — сдавленно пробормотал Бек. — Я тебе брат или где?

— В Караганде... — Она стояла, по-прежнему зажмурившись. — Сан ваш, что же делать-то? Когда же кончится всё это? Как нам жить? Я боюсь, я так боюсь, Бек!

— Почему ты не хочешь уехать отсюда, Лиска?.

— Без него я не поеду.

— Уезжайте вместе!

— Куда? — Она горько хмыкнула. — На Таити, что ли? Ты-то не едешь... Он не поедет. Не поеду и я. Наш ребёнок должен здесь родиться... Ты чего?

Бек вздрогнул. Чувствуя, как поворачивается внутри плод, она улыбнулась.

— Не бойся, не сию минуту...

— Фигасе... — Бек захлопал ресницами. — Во напугали...

— Ваш сан... — она отстранилась, заглянула ему в лицо, — знаешь, я так давно не слышала, чтоб ты пел...

— А я не пою больше... — сказал Бек спокойно, как отрезал: — Харам.

* * *

Она распрямила на пальцах вязанье, — бело-зеленые крохотные носочки, — довольно повертела туда-сюда и снова затянула потихоньку всё ту же песню — в несчётный раз. Ложилась на душу потому что. dd> Видно, мужчины, тихо, но бурно спорящие за столом, всё-таки прислушивались, потому что Бек обернулся:

— Бешеная, ты к чему это вообще?

Она пожала плечами:

— Могу сменить репертуар. Враги сожгли родную хату...

Теперь они все обернулись.

Ахмад поднялся, подошёл, спросил тихонько:

— Ху хилла?

— Да ничего не случилось... — она уставилась в вязанье. — Так просто...

— Ехать не хочешь?

— Ехать не хочу. Вас слышать — тоже. — Она тяжело поднялась, потёрла поясницу.

В сроках произошла явная ошибка. Ходить становилось всё труднее день ото дня.

— Опаньки! — ляпнул Бек и смолк под взглядом Тимурханова.

— В мой огород камешек, Алиса Талгатовна? — поинтересовался тот, сузив глаза.

— В ваш, в ваш, Беслан Алиевич... — отозвалась она почти нежно.

— И какие, собственно, у вас ко мне претензии?

Она снова поглядела в вязанье, покусала губу. Тряхнула головой:

— Вы ищете только собственной выгоды. Как обычно.

— Это преступление? — Тимурханов тоже поднялся, рассматривая её в упор.

— Ну что вы... — Она неожиданно успокоилась. — Я вас ни в чём не упрекаю.

— Баркалла! — немедленно откликнулся тот. — Оставь её! — это уже относилось к Ахмаду. — Хочу послушать. Я теперь редко её слышу.

— Нарезать сермяжную правду-матку, Беслан Алиевич? Тонкими ломтиками, астагфируллах... Что ж... Вы хотите, чтобы за вами шли люди. И они пойдут, потому что устали от войны, потому что не видят выхода... потому что потому. И зря.

— Продолжайте, Алиса Талгатовна, я весь внимание! — Беслан всё-таки достал сигарету, но курить не стал, смял в пальцах.

— Мультик такой был, "Пёс в сапогах" назывался...

Оздоев откровенно расхохотался, откинувшись на стуле. Бек тихо замычал.

— ...Так там говорилось: "Остались только худшие? Тогда возьмите лучших из худших!" Вы только не обижайтесь, Беслан Алиевич...

— Да что ты, я прямо-таки польщён! — Тимурханов отшвырнул безвременно погибшую сигарету. — Ну, "лучших" — понятно. А почему, собственно, "худших"?

— Я уже сказала. Потому что вы, как все, ищете выгоды для себя. А вашему... — она запнулась, — нашему народу сейчас нужен Данко. Который способен пожертвовать собой ради этого народа.

— Вам вообще сколько лет, Алиса Талгатовна? — вкрадчиво осведомился Тимурханов, склонив голову набок.

— Я уже впала в старческий маразм! — отозвалась она немедля.

Оздоев снова захохотал, хлопая себя по коленям. Бек фыркнул.

Она испуганно покосилась на Ахмада — глаза у того блестели.

Тимурханов свирепо огляделся и махнул рукой:

— Это единственное, что тебя спасает!

— Я знаю, — поспешно согласилась она.

— Данко! — Он покрутил головой. — Валлахи, я-то пока не в маразме!

— Я знаю...

— За мной люди, которые со мной уже много лет, и я за них отвечаю!

— Я знаю...

— Сядь, а? — попросил Тимурханов, снова опускаясь на стул.

— И спой что-нибудь другое, — подсказал Ахмад, улыбаясь.

тхо цкъа а цхьаннена къарделла совцур дац

Iожалла, я маршо — шиннех цхьаъ йоккхур ю

йижараша тхан чевнаш эшаршца ерзайо

хьомсарчу бIаьргаша хьуьнаршна гIиттадо

("Никогда никому не покоримся, свобода или смерть, наши сестры нам раны песнями латают, глаза любимых в бой подвигают..." (Народная песня)).

* * *

10.09.04

Не поверишь, но я вот-вот стану, наконец, "честной женщиной" — завтра мы идём в ЗАГС. Знаю, что не смешно. Извини. В принципе, это мне и не нужно, но может пригодиться, когда (и если) я на какое-то время останусь без него. Но с его семьёй.