Зимин сидел на траве, привалившись спиной к дереву, и бесстрастно наблюдал за происходящим. На кой черт ему вмешиваться? Слюсарь ему не брат, не друг. Да и вряд ли хозяева допустят, чтобы рабы поубивали друг друга. Тем более — чтобы убили такого важного раба, как Слюсарь. Ведь он должен завтра идти в тюрьму, на переговоры!

Впрочем — логика может быть разной — то, что землянам кажется логичным, у местных жителей вызовет лишь смех. Например — попробуй, скажи им, что рабство это нехорошо, что человек не может владеть другим человеком, и что услышишь в ответ?

Крепыш выбросил вперед ручищу с дынеобразным кулаком, Слюсарь принял ее в захват — резко крутнул, и "обезьян" подлетел в воздух, со всего размаха затем плюхнувшись оземь. Даже отсюда было слышно как хакнул бандит, из груди которого вырвался воздух.

Не дав противнику одуматься, полковник добил его ударом с солнечное сплетение — сверху, всем весом, с криком, вложив в удар всю ярость ненавидящего преступников "легавого".

Зимин отметил для себя, что сработал полковник достаточно грамотно. И если все прошло как следует — "орангутангу" жить осталось недолго — внутренние органы отбиты напрочь, возможны и разрывы. Вот только как на это отреагируют хозяева?

Поморщился — уже привык называть Властителя и иже с ним — "хозяева". Скажи года четыре назад, что он, Зимин, будет лежать на травке на берегу иномирной реки, и у него будут "хозяева" — он бы рассмеялся в лицо глупому фантазеру.

Три года на пожизненном — это три года в рабстве. В гораздо худшем рабстве, чем живут обычные рабы. Пять-семь лет, и конец. Или туберкулез, или отбитые внутренности. Здешние рабы живут граздо дольше. Если не рассердят хозяина, конечно. (Это им всем сразу же было объявлено, когда маги обучали местному языку.)

Маги! Вот же чертовщина! Антинаучно, и даже глупо! Но эффективно. За ночь выучить язык — ну что, кроме магии может в этом помочь? Волшебство! Даже не за ночь, а часа за три, не больше — какое-то снадобье, туман в голове, и через три часа — ты уже знаешь местный язык. А от самого колдовства остались только смутные воспоминания о том, как в мозг впивается монотонный голос, повторяющий и повторяющий разные слова.

А еще — картинки, вспыхивающие перед глазами. Картинки местной жизни. Эдакая лента из образов и слов, бегущая со скоростью взбесившегося конвейера.

— На, сука! На! На пацанов попер, мусорской?!

Зимин вышел из облака мыслей, открыл глаза и увидел, что Слюсарь отбивается от пятерых заключенных — ловко, умело, но время от времени пропуская удары.

Нападения следовало ожидать. Глупо сажать в один загон мента, и тех, кого он сажал. Это верная смерть. Полторы сотни человек — задавят, как пить задавят. Одной только массой, и никакие приемы не спасут. И если он, Зимин, сейчас вмешается — достанется и ему. Ночь они не переживут, это точно.

Посидев еще секунды три, Зимин поднялся, распрямившись, как пружина, и шагнул туда, где Слюсарь изображал из себя Евпатия Коловрата. Как известно, тот погиб, окруженный толпой завоевателей, когда те, не в силах одолеть богатыря, выкатили на прямую наводку камнеметные машины. Машин здесь не было, но камни имелись, и предостаточно, и Зимин заметил, как несколько бывших заключенных держат в руках очень даже пригодные для метания округлые булыжники.

Майор сделал еще несколько шагов, сходу сбил с ног высоченного, с носом на бок парня лет тридцати. Тот попытался встретить Зимина чем-то вроде "маваши", но эту глупость майор сразу пресек, разбив придурку яйца и отправив его на травку — кататься и хрипеть.

Второй получил короткий тычок в горло, возможно — смертельный. Зимин не собирался миндальничать, тратить время и силы на то, чтобы соразмерять удары и пытаться не убить противника. Его как раз и учили убивать. Не скакать по рингу, изображая из себя великого сэнсея, а убивать — некрасиво, незрелищно, максимально эффективно и не затратно по ресурсам энергии.

Третьего свалил Слюсарь, добив носком ноги в подбородок. Остальные двое, видя, что случилось с их напарниками, покинули поле боя, отбежав подальше, туда, где стояла толпа, застывшая в угрюмом молчании.

— Хренец нам! — задыхаясь, и утирая кровь со лба констатировал Слюсарь — По очереди спать будем! Иначе во сне задавят, гады! Ай, сука!

Булыжник скользнул по черепу полковника, и он пошатнулся, закатывая глаза. Зимин уклонился от другого булыжника, и едва не попал под удар третьего, проскочившего на уровне виска. Если бы камень попал в череп — точно бы раздробил.

— Держись, сука! — Зимин хлопнул по щеке полковника своей широкой ладонью, и встретил первого набежавшего на него противника тяжелым прямым ударом ноги, срезавшим того, будто удар кувалдой. Второго и третьего свалил короткими, незаметными тычками — одним вбил переносицу в мозг, другим — врезал в печень, которой явно это дело не понравилось. Оба свалились молча, как снопы. Скорее всего — мертвыми.

Краем глаза Зимин заметил, что полковник отошел после удара камнем, и отмахивается, прикрывая Зимина справа. Работал он довольно эффективно, в этом ему не откажешь, но довольно грязно — много усилий, и мало прока. Привык, по всему видно, драться или один на один, или с двумя-тремя неумелыми пьяными гопниками. Но это и понятно, учитывая специфику его службы и жизни.

А через несколько минут стало совсем худо. Толпа росла, перед двумя залитыми своей и чужой кровью бойцами стояло уже человек тридцать, и были это не простые уличные пьянь-гопники, а матерые, искушенные в разборках бандиты, большей частью — бывшие спортсмены. В девяностые именно они составляли костяк преступных группировок, и те, кто дожил до двухтысячных, могли называться крысами-убийцами — самыми сильными, самыми злобными, самыми живучими тварями. Зимин не знал, легенда это, или нет, но в старину, когда людям нужно было искоренить крыс — на корабле, или в жилом доме — они изготавливали крысу-убийцу. В ящик, или бочку, сажали десятка два живых крысы, и оставляли их там без еды и воды на несколько дней. Обезумевшие крысы начинали жрать друг друга, и в конце концов оставался один — самый сильный, самый злобный крыс. И тогда его выпускали на волю.

Крысы или уходили, или погибали, убитые этой тварью-каннибалом.

Так и люди — те, кто выжили после бандитских разборок и милицейских чисток, были тварями похуже крыс. Крысы не убивают для развлечения, не пытают ради того, чтобы получить удовольствие, а вот люди...

Зимин уже не думал о том, чтобы оставлять кого-то в живых. Он бил насмерть, каждым ударом, каждым захватом уничтожая одну из тварей, мечтающих добраться до его шеи. И только одна мысль металась в голове, будто пойманная птичка: "Какого черта они это не останавливают?!"

"Они" — понятное дело, это были те, кто сейчас стоял за стенами сооруженного для пленных загона-кораля, улыбаясь смотрели на толпу дерущихся чужеземцев и скалили зубы, делая ставки — как скоро этих двух белокожих наконец-то добьет толпа обезумевших соотечественников. Нет ничего приятнее для глаза, чем драка, в которой участвуешь не ты! Нет ничего слаще запаха чужой крови, пролитой на арене ради того, чтобы ты выиграл пару-другую монет! Ведь в жизни так мало развлечений...

Закончилось все так же быстро и неожиданно, как и началось — в кораль посыпались десятки охранников, одетых в легкие кольчуги, державших в руках метровые дубинки твердого дерева, окованные металлическими кольцами. Толпа нападавших частично рассеялась, частично осталась на месте, выбросив из своего нутра десятка полтора стонущих и безмолвных фигур, оставшихся лежать рядом с теми, кого уложили Зимин и Слюсарь. Теперь можно было перевести дух.

Оба сокамерника опустились на траву рядом с деревом, прислонились к нему спиной и замерли, утихомиривая тяжелое дыхание. Зимин успокоился довольно быстро, полковник же, отвыкший от физических упражнений, с минуту еще ловил воздух широко раскрытым ртом и хрипел, не в силах сказать ни слова. Потом все-таки собрался, и выдавил из себя, натужно улыбаясь, как вежливый зритель на концерте Петросяна:

— Ну, ты и силен! Ты же десяток уложил, не меньше! И похоже что наповал! Говоришь — в штабе служил?! Ох, сцука, и болтун! Хе хе хе...

Зимин ничего не ответил. Он устал. Нет, не от того, что только что убил десяток врагов голыми руками. По большому счету это было его работой, вернее — некой особенностью основной работы, но...после той бойни, что он учинил в банке, Зимин будто исчерпал запас прочности, и то, что когда-то он делал бесстрастно, осознавая необходимость, следуя чувству долга, теперь вызывало отвращение и печаль. Даже если убивал закоренелых преступников, бандитов, каждый из которых унес жизни нескольких человек.

— Коля! — Слюсарь толкнул локтем сокамерника, и тот открыл глаза, мгновенно переходя в боевой режим, отбросив все пацифистские мысли. Он может сейчас и святой, но мучеником становиться не собирался. Опять нападение?

Но это был тот самый мужчина, который все время мелькал рядом с Властителем, настолько незаметный, настолько невидный и домашний на вид, что Зимин еще тогда заподозрил, что этот человек совсем не так прост, как хочет казаться.

Во-первых, Властитель не советовался больше ни с кем, кроме него, магов и своей жены, во вторых — Зимин видел, как на человечка смотрят темнокожие охранники — они невольно отодвигались от него, будто это был не человек, а ядовитая змея! Что же надо было сделать, что сотворить, чтобы жестокие изуверы вроде этих негритосов, украшенных насечками на широких щеках, смотрели на тебя, как на исчадье ада? Вероятно — многое сделать.

— На колени... — тихо приказал приближенный Властителя, и Зимин поспешил исполнить приказ. Тем более, что в его спину и бок уткнулись три острейших клинка, поблескивающих в последних отблесках света ушедшего на покой светила.

Слюсарь уже стоял рядом, уткнувшись головой в траву — на шею ему давил один из вооруженных людей, крепыш, в плечах едва не шире самого Зимина.

— Я Дарс Уонг, правая рука Властителя — невыразительно сказал мужчина, сделав знак телохранителю, тут же выпустившему из рук шею Слюсаря — Почему ваши соплеменники напали на вас? Что они хотели? Говори — ты!

— Убить меня хотели — проворчал Слюсарь, забывшись, и тут же добавил, сжавшись, ожидая удара — Господин! Я бывший стражник, а это преступники, и они ненавидят стражников. Стоит такому как я оказаться в одной камере с преступниками, и они его убьют. Или того хуже...

— Хмм...а что может быть хуже смерти? — деланно удивился Уонг, в глазах которого плескалась насмешка — Разве не лучше терпеть, но жить?

Зимин вскинул голову, глядя в глаза вельможе, но ничего не сказал — как и Слюсарь, опасавшийся сказать лишнего, чтобы не получить по спине. Он помнил, как это мучительно больно.

Кстати — как и лечение. Боль, когда его лечил лекарь-маг, была такой сильной, шипучей, что он матерился, скрипел зубами и едва не потерял сознание. Особенно, когда перед лечением в рану втерли какую-то резко пахнущую мазь.

— Когда я спрашиваю — нужно отвечать — нахмурился Уонг — И не бойтесь, что ваш ответ мне не понравится. Бойтесь солгать. Вот за это я караю нещадно! Никто не смеет мне врать!

— Есть вещи похуже смерти — медленно сказал Зимин, глядя в глаза Уонгу — Господин... Терпеть можно многое, но не все.

— Вот как... — Уонг усмехнулся, и тут же посерьезнел — Поднимайтесь. Пойдем со мной.

Он повернулся, не глядя, исполнили ли его приказание, и в каждом движении вельможи чувствовалась сила — не та сила, которая ломит прутья, или гнет подковы, нет — сила духа, сила власти, когда невидный на первый взгляд человек кажется гигантом, у ног которого копошатся ничтожные черви-людишки. Охранники, который стояли вокруг загона с рабами прятали лица, отворачиваясь в сторону (вдруг заметит!), и на всякий случай исчезали в темноте, растворяясь в ней, как вечерние тени.

— Тем, кто допустил драку — по двадцать плетей — едва слышно объявил Уонг — Те, кто смотрел и делал ставки — по пять плетей. Стоимость убитых рабов посчитать по рыночной цене, и разделить на всех, кто отвечал за охрану загона. На оставшихся в живых надеть рабские ошейники высокой надежности. Заняться сейчас же! Сотнику, обеспечивавшему охрану объекта за ненадлежащее несение службы денежный вычет в размере двухнедельного оклада. После того, как ошейники будут надеты — всех накормить и напоить.

Больше он ничего не сказал, и небыстро пошел вперед, даже не удостоверившись, идут ли за ним два чужеземца.

А они, само собой, шли, боковым зрением наблюдая за тем, как быстро и четко исполняются приказания Уонга — суетились люди, устанавливая какие-то помосты, копали ямы — видимо под костры, потому что рядом уже лежали кучки хвороста. Суета была такой, будто в огромный муравейник засунули длинную палку и очень бодро ею повертели.

Вот только удивительно было — почему никто не сделал этого раньше?

Будто услышав мысли Зимина, Уонг вдруг с неудовольствием бросил в пустоту:

— Глупые твари! Им бы только спать, жрать и трахаться! Впрочем — это нормальное желание каждого нормального солдата, не правда ли, чужеземцы? Только не говорите, что это не так, и что у вас каждый солдат только и думает о том, чтобы сложить голову за Властителя и Отечество! Дай им жалования побольше, вина и девок, да не заставляй слишком много работать — вот и все мечты этого сброда!

— Не знаю — пожал плечами Зимин — У меня в подчинении были только командиры. Простых солдат не было.

— Да?! — удивился Уонг — И кем же ты служил? Род деятельности?

Зимин подумал, прежде чем сказать — стоит ли теперь себя раскрывать, после трех лет молчания в тюрьме, и полтора десятком лет молчания на воле? Открыть правду неизвестному, чужеземному вельможе? И тут же решил — да какая разница? Да прежняя жизнь ушла, и больше ее не будет. Эту жизнь начинать нужно заново, так почему не поднять себе цену? Пусть знает, что Зимин не простой "рубака", очень даже не простой!

— Я был лазутчиком — тяжело сказал Зимин, не глядя на Слюсаря — Вернее — командиром группы лазутчиков. Работал на территории, занятой врагом, добывал сведения, а еще — убивал тех, на кого указывало наше командование. Врагов нашей страны.

— Вот как?! — Уонг остановился, повернулся к Николаю, и глаза его заблестели в свете костров, у которых сидели латники — В тайной службе? Очень интересно! Ну-ну...пойдем, поговорим...

— Я так и знал! — шепнул Слюсарь, и скривившись, потрогал здоровенную шишку, выросшую после удара булыжником — Я давно догадался! Гэрэушник, да? Разведка, диверсант? То-то же! Дядю Виталю не обмануть! Голова! Я ей думаю!

— Надо же... — рассеянно бросил Зимин, оглядываясь по сторонам и прикидывая, как он проник бы в лагерь с диверсионной целью — А я думал ты другим местом думаешь...

— Злой ты, Коля! — вздохнул Слюсарь, и тихонько пошатал зуб за рассеченной губой — Твари, чуть не выбили! Вот же гниды! Кстати — спасибо тебе за помощь. Если бы не ты...

— Не благодари. Грохнули бы тебя, принялись бы за меня. А вдвоем легче отбиваться. Один спит, другой сторожит. Чистый расчет.