Но так хочется надеяться, что это случайность. Если на домашних слуг нельзя будет положиться, это значит — удар может последовать каждый миг. Хотя не стоит себя обманывать, он давно ждал чего-то подобного.

Стены слегка покачивались, и было очень мерзко, то ли от остатков яда, то ли от разговора, а на фоне вышитой занавески примерещилась Нээле. Неужели и вправду подослана? А так хотелось поверить ей...

Закрыл глаза. Мысленно услышал голос Тагари: "Ты это умеешь. Выжидать, склоняться... умеешь ведь, не так ли?".

Именно ждать и придется. Сделать вид, что все принял, как есть.

Какая-то неуловимая мысль не давала покоя, но, не додумав ее, Кэраи заснул.

— Я умру? Что со мной будет?

Айсу сидела прямо, и только побелевшие губы да туго сплетенные пальцы выдавали, в каком она ужасе.

— А что будет с ней, тебя не волнует? Даже не спросишь, где она?

Энори держал расшитый лоскут ткани, разглядывая искусно подобранное сочетание нитей. Ирисы, листья кувшинок, стрекозы порхают над ними...

— У нее есть любопытная вышивка, жаль, незаконченная. Сорока и черный дрозд...

— Она сама во всем виновата, не я.

К Айсу отнеслись снисходительней — ее заперли в такой же клетушке, как Нээле, но никто пальцем не тронул. Пришлую проще счесть врагом, чем свою.

— В чем же она виновата?

— Это она хотела любой ценой вытащить своего приятеля.

— Любой ли? По-моему, все наоборот...

Чьи-то шаги послышались, заскрипели половицы — здесь, в подсобках, полы не были пригнаны так хорошо. Айсу в ужасе вскинулась.

— Сиди спокойно, — с досадой сказал ее гость, — Раз я здесь, никто не войдет. А что будет потом, зависит и от тебя тоже. Кстати, ты помнишь ту легенду о любящей паре... ее ставили в театре в прошлом году? То ли "Корни и ветви", то ли... неважно. Девушка пыталась спасти возлюбленного, настолько хорошо пыталась, что приняла внимание весьма высокопоставленного лица... все ради другого, конечно. На какие только жертвы не пойдешь, чтобы спасти самое дорогое! А когда поняла, что добиться помилования или устроить побег не удастся, решила отомстить... Такие легенды любят рассказывать, сочинять пьесы, а уж творить их собственными руками... — он казалось, забыл про Айсу, а та слушала, чуть не плача. Энори прервался, добавил совсем другим тоном, без тени мечтательности:

— Так вот — служанка, помогавшая молодой паре, в такой легенде была бы очень даже кстати. Только я не думаю, что история уже подошла к концу.

— Меня не убьют?

— Да ты способна думать хоть о ком-то, кроме себя?!

— О ней мне думать бессмысленно... вам виднее, что делать.

— А о нем? Хозяин твой, все-таки.

— Я заслужила самое жестокое наказание. Я должна умереть. Но не хочу! — она вскинула голову. — Пусть я трусиха, но я не хочу... и кроме вас мне никто не поможет.

— Ты знала, что делаешь.

— Знала, но если бы... — подняла глаза, осеклась. Поникла. — Вы все расскажете им?

— Сколько тебе весен, Айсу?

— Пятнадцать исполнилось в прошлом месяце...

— Серебристый отблеск — твое имя, и к моему подходит. У вас говорят, это важно, так? Дай руку.

Он бесцеремонно перехватил робко протянутую ладонь. Айсу не поняла, чем, но порезал кожу на ней, и быстро пальцем стер выступившую капельку крови.

Отпустил ее руку, прибавив:

— Можешь спокойно спать. Даже если тебя все же решат обвинить, я сумею помочь.

— Это значит, что я... — сердце Айсу учащенно забилось, она подалась вперед, словно увидела не человека даже, а священный алтарь, подле которого можно укрыться.

— Ты правильно поняла.

Девушка вспыхнула, просияла. В голосе ее, еще сдавленном, испуганном, прорезались новые нотки — надежды.

— Я благодарна, что вы сочли меня достойной...

— Теперь я смогу быстро тебя найти, так или иначе. Не рассчитывай на многое, но кое-что я тебе расскажу. И не пробуй теперь вернуться к прежнему.

Девушка прислонилась к стене. Он ушел, и будто свет унесли. Ее слегка потряхивало, подгибались ноги, но по губам блуждала неуместная — и, как она сама знала — глуповатая улыбка. Сил совсем не осталось, и Айсу незаметно для себя сползла на пол.

Она прошла испытание. В какой-то мигу думала — откажется от нее, и все кончено. Но нет... он награждает за верность.

Вспоминала. Вот она приносит письмо от Нээле, он читает — и в руку ее ложится коробочка. Девушка знает, что там и что делать дальше. И не говорить вышивальщице, что отнесла сразу, надо, чтобы она надеялась на ответ, которого так и не будет... Так велел почему-то.

Ей запрещено посещать эту часть сада, но она здесь, стоит на изогнутом крохотном мостике. Он поманил за собой, и она пошла: значит, можно, значит, сейчас не увидят.

— Чего же ты желаешь?

— Прежнего...

— Хм. Я же сказал — нет.

Под мостиком небольшой, всего в два шага, канал, в котором сейчас отражается очень синее небо. Она стоит над небом, так кажется: все равно смотрит вниз.

— Вы спрашивали, что я готова отдать... Я теперь могу ответить. Все, что угодно.

— Неужто?

— Да, господин.

— Ты говорила о долге. А станешь делать все, что скажу я?

— Если это не повредит моему хозяину...

— Нет. Я сказал "все". Раз уж хочешь знать больше, чем обычные люди.

— Я не могу, — она опустилась на колени, закрыла руками лицо.

— Не очень-то тебе нужно... — сказал он задумчиво. — Пусть так, все равно.

— Ведь служу ему.

— Тогда у тебя нет права и обращаться ко мне, — он сделал движение, собираясь идти дальше. Девушка, не помня себя, ухватила белый шелковый край одежды:

— Нет, я...Я так устала быть ничтожной... Теперь и вовсе никто, если потеряю возможность.

Вскинула глаза, умоляюще сложила руки перед грудью:

— Прошу, не отказывайте мне. А я... я откажусь... от верности этому дому.

Перед тем, как Айсу покинет сад, в ее волосы входит зеленый стебель, на котором — венчик, бело-розовое пенное чудо.

— Вам они нравятся, господин мой?

— Да, я люблю цветы. Если знать их язык, многое можно рассказать без помощи слов...и многое сделать с их помощью.

Она осмотрела руку, узкий неглубокий порез на ней, и прижала к губам, потом к сердцу, прошептала "Вам я буду верной всегда".

Глава 28

Светлые и темные пятна на подушке, так свет падает, и не сразу понятно, что одно из белых пятен — это лицо, а его обрамление — не тени, а гладкие темные пряди. Вот-вот откроет глаза, и растворится в воздухе, будто и не было ничего. Да, думал Микеро из семьи Хой, что-то подобное пришло бы на ум его поэтической сестре, а сам он, к сожалению, так и не научился красиво нанизывать образы. И перед ним на кровати не призрак, а вполне живая девушка, которой очень не повезло.

Врач смотрел на лежащую перед ним — и мучился сомнениями. Сказать-то он ей ничего не скажет, приказы хозяев дома не обсуждают, но жалко девочку, и не только из-за того, что поранена, и даже не из-за того, что впуталась в нехорошее дело.

Просто не стоило ей попадать в этот дом, ох, не стоило, вот и все.

Та, канувшая в прошлое ночь не прошла даром — врач присматривался к Энори, и отметил немало странных вещей. Ел подопечный генерала куда меньше, чем полагается юноше его возраста, даже зимой держал открытым окно — и холода не боялся вовсе, а шрама его так никто и не видел... и не видел отсутствия шрама!

Сам врач как-то зашел в купальню, когда там был Энори — мол, ошибся, виноват слуга сообщил, что зовут, думал, случилось что...

И... ничего. Потом осознал, что его тела вовсе не разглядел, не помнил. Глаза, лицо — да. И стены купальни, плиты на полу... брызги воды... всё.

А случайно не подойти к нему.

И Кирэ погибла — распускавшая странные сплетни. Отчего она умерла, так и не поняли...

Болела каждая косточка, особенно ребра — с трудом удавалось дышать. А по голове словно молотками стучали.

Потом осознала, что лежит на мягкой постели, укрытая чем-то невесомым. Резкий запах — не то хвои, не то морской соли — запах лекарства.

— Где я? — прошептала Нээле.

— В безопасности, девочка, — к ней склонился мужчина средних лет, тощий, круглолицый и смуглый, в головной повязке и одежде врача. — Пока тебе не стоит говорить, отдохни...

Ей дали выпить пряный бульон, и потом чашечку чего-то еще, остро пахнущего сеном и лесом. Тут же потянуло в сон. Тут же привиделся Энори, точно такой, как был в подвальной каморке. И его присутствие беспокоило, и Нээле, кажется, плакала.

Спала; когда открыла глаза, он был рядом. На окне сидел, пальцы теребили цветок — белый пион.

— Ну наконец-то. Как ты себя чувствуешь?

Значит, все же не сон, и вправду было — он пришел, словно в сказке, и спас ее, и после врач ей помог...

— Что произошло? — голос с трудом подчинялся, и отвечать вопросом на вопрос было невежливо, но не могла не спросить. Слушая рассказ, ощущала, как все холодеет внутри.

— С ним... с господином ведь все в порядке теперь?

— В полном. За него можешь не волноваться.

— Клянусь, это не я...

— Не верил бы, ты осталась бы в доме.

— Скажите, Айсу, она...

— С ней пока сложно. Но, думаю, ее я сумею вытащить, — Энори улыбнулся. — Только не спрашивай, кто виновен и почему, в этом долго еще не разберутся.

— Почему вы помогаете нам?

— Почему бы и нет, — он отвлекся на цветок, разглядывал лепестки на просвет, будто впервые видел такое чудо природы. Добавил мимолетно:

— Твое письмо я получил.

— Сколько я проспала? — спросила немеющими губами. А ведь забыла совсем...

— Почти сутки. Не бойся, он жив. Держи! — бросил цветок ей на подушку. Нээле вздрогнула. — Если праздник запрещает проливать кровь, странно, что он не велит отпускать людей на свободу...

Серебряная заколка без единого камня — в волосах, и одет в белое, и никакого узора — только безрукавка-тэлета украшена узкой серебряной вышивкой. А волосы чернее угля, но пронизаны лунным блеском. Несмотря на белизну одежд — воплощенная ночь.

Она так хотела его видеть, а теперь почему-то боится.

А он уже был подле нее, помог приподняться, подложил под спину подушку, усаживая.

— Пей, — протянул что-то в маленькой серебряной чашечке, Нээле и в руках-то таких не держала. Выпила, показалась — родниковая вода с легким привкусом мяты. Почти сразу ощутила, что возвращаются силы.

Почему Небеса или люди не дали ей пробыть без сознания этот срок? Тогда знала бы, что больше нет смысла пытаться. А может, именно для этого ее и вернули... только ни сил нет, ни мыслей.

— Два дня осталось, — тихо сказала. — Вы... как же мне быть?

— Устроить вам встречу?

— Я надеялась, вы можете большее. Простите...

— Пойти и открыть дверь?

— Нет, — глухо сказала девушка. Смотрела на красивые циновки, брошенные на пол одна на другую. Сама себя ощущала сродни им.

— Он успел тебе стать настолько дорог?

— Не знаю...

— Ты, кажется, забыла, что это он — причина половины твоих бедствий? Не понимаешь? Но именно он задержал тебя. Мог бы и отпустить. Так что он лишь исправил — хоть и не в полной мере — свою оплошность.

Девушка помотала головой, безуспешно пытаясь остановить слезы. Было безумно стыдно, но ничего с собой поделать она не могла. Будто речка нашла проход в плотине. Почему именно тут, при нем?

А он ничего не делал, не говорил, даже не шевелился, просто смотрел.

Слезы наконец кончились, оставляя за собой иссушенное русло.

— Еще рано, — сказал он, вставая. Приблизился к ней, чуть по птичьи наклонил голову, глядя немного искоса. Глаза юноши были ласковыми и безмятежными, как озерная гладь; и такими зелеными были они, как листья ивы, что склоняется над озером.

— Вы поможете мне?

Он молча кивнул. Девушка моргнула пару раз — в комнате его уже не было.

Нээле вновь захотелось заплакать — она крепко зажмурилась.

Глава 29

Младшему из главной ветви Аэмара идея породниться с Энори запала в душу всерьез. Настолько, что он лишь через пару дней после предложения отдать сестру вспомнил — решающее слово принадлежит отцу. А еще есть господин Таэна-старший, который, конечно, не родственник Энори, но сказать "нет" может вполне — и не возразишь.

Кайто запоздало сообразил, что отцу может совсем не понравиться мысль отдать Майэрин, но готов был доказывать преимущества такого союза — все, что придет в голову. Собрав все свое упрямство, явился к отцу и выпалил соображения единым духом. Неожиданно Тори Аэмара хитро глянул на своего наследника и согласно кивнул:

— Неплохо придумано. Старинные дома теряют влияние, тут ничего не поделать, на смену им приходят выскочки... Нет смысла так уж держаться за старое. Он — может быть нам полезен. Если и впрямь почуял, что под хозяином его закачалась земля... Его слушают многие, а уж простонародье... Да, он может быть нам полезен.

— И... что ты думаешь? Ты согласен? — на всякий случай переспросил Кайто.

— Если я правильно понял, он хочет выслушивать предложения, а выбирать сам. А я поступлю наоборот... Пусть сначала докажет свою лояльность... почему бы не дать намек, что мы вовсе не против. А если и впрямь пригодится, можно и отдать ему Майэрин. Второпях не делается ничего...

— Тянуть тоже нельзя, — сказал Кайто. Он все-таки опасался, что отец передумает. В каком виде сам он тогда предстанет перед приятелем?

Тори Аэмара покачал головой, не одобряя порывов юности:

— Поглядим... Выведай его планы получше — если он и в самом деле согласен стать нашим сторонником, пусть приходит поговорить со мной.

Когда сын не скрыл своей радости, коротко поклонился отцу и едва ли не выбежал из комнаты, Тори едва слышно вздохнул, поглядев ему вслед.

Стоило Кайто Аэмара переступить порог дома генерала, он ощутил — воздух тут похож на предгрозовой. Слуги выглядели пришибленными, передвигались по дому чересчур шустро и старались быть неприметными. Энори, приветствуя приятеля, казался рассеянным и не слишком довольным — Кайто подумал, что неуместным может быть предложение. Тем паче Энори так и не сказал, чего желает на самом деле. Не бегать же по пятам, предлагая сестру тому, кому подобная честь не нужна вовсе! Но поздно было сворачивать — иначе пустым болтуном окажется в отцовских глазах.

— Отец приглашает тебя поговорить насчет Майэрин, — проговорил Кайто, устраиваясь на мягком сиденьи и напуская на себя небрежно-ленивый вид.

— Неужто? Так и сказал? — в глазах приятеля заплясали веселые искры.

Кайто ощутил мгновенное замешательство — кажется, он где-то сморозил глупость; но продолжил с привычным высокомерием:

— Я подумал над твоими словами, и повторяю свое предложение. Надеюсь, ты мою дружбу оценишь. Об остальном тебе скажет отец. Он ждет тебя сегодня перед вечерней зарей, если своим господам ты не понадобишься для чего-то другого.