Властелин бумажек и промокашек

— Раз, два три, овощи! — сказал Историк.

— Мяч, — синхронно прокричал Химик.

Новая забава была в самом разгаре. Коллеги развлекались в игру "скажи тоже самое". Игру придумали "боги маркетинга" по словам Историка, — американская группа "Ok Go". Только поэтому ничем не примечательная группа стала известна.

Правила её состояли в следующем: два человека одновременно говорят любое слово, пришедшее на ум. Через пару секунд, люди должны сказать другое слово, ассоциирующееся со своим сказанным словом. В тот момент, когда люди говорят одинаковое слово — они выигрывают.

— Салат, — задорно сказал Историк.

— Спартак, — выдвинул свой вариант Химик.

— Хм, — задумался Историк, — если ты про футбольную команду 'Спартак', — а в моем салате только овощи — мы сказали одно и тоже.

— Согласен, — резюмировал Химик.

Коллеги дурачились минут двадцать, но убивать время становилось все труднее. Для активного ребенка, вроде Николая, болеть оказалось невыносимо трудно. После задачек на неделю вперед и просьбы Сашеньке Апраксиной научить играть на скрипке хотя бы теоретически. После получасового урока-демонстрации от фрейлины, с объяснением что такое эфы и деки. После нелепой борьбы с камердинером за право прогуляться хотя бы на 10 минут по дворцу. После получасовых отжиманий на кровати и кидания бумажных самолетиков с последующим тщательным уничтожением улик — делать стало абсолютно нечего.

Проверять благонадёжность Нарановича, у учителей и начальства, в Первую классическую гимназию отправилась правая рука Марии Фёдоровны — камер-фрау Мария Флотова. По линии полиции этим занялся, присланный на замену приставу Хоменко, титулярный советник сыскного отдела полиции Леонид Евневич.

Последнюю замену Историк расценил как явное, скрытое расследование по безобразному ограблению квартиры пристава.

— Это же чиновник по особым поручениям, правая рука знаменитого Путилина, начальника сыскной полиции Питера, — объяснял он Химику, — сам Путилин персонаж нескольких книг, вроде нашего русского Шерлока. Может в наших рассказах он выглядит не таким гением сыска как англичанин, но в плане экшна превосходит. Выходил один против нескольких противников, дрался, участвовал в перестрелках. Если ты попросишь охарактеризовать его одним словом, скажу — бульдог. Вцепится, уже не отпустит. К Николаю, разумеется, это никаким боком не относится. Посидит-пороет несколько месяцев наш капитан Евневич и, несолоно хлебавши, вернется обратно.

Словом, после всех лечебных процедур, завтрака, визита цесаревны и ребят, обеда Николай остался предоставлен сам себе, отчего деятельная натура попаданцев невыносимо страдала.

Со скуки Химик начал прикидывать размер будущих дивидентов с каучуковых плантаций.

— Собрать каучук за два года на складах, — горячился Химик, — а потом во время кризиса потихоньку выкидывать на рынок. Во сколько раз там цены поднялись?

— Они постоянно росли, — сказал Историк, — до 1912 года. На 1879-1880 год думаю раза в три разница была. Промышленность Англии и США развивалась очень быстро и за сырье получалась дикая конкуренция. Все знали, что уже можно синтезировать каучук, но искусственный получался не очень. Там первым делом, скупать надо все баржи и монополию транспортную организовывать. Вывоз до постройки железных дорог шел только по рекам. Кулаев лучше нас в этом разбирается, поверь.

— Лет за пять бизнес ценой в миллионов двадцать сделает, — начал делить по-новой шкуру неубитого медведя Химик, — это 1882 год, продаст его в штатах. Николаю четырнадцать и можно...

Тут Химик задохнулся от дикого восторга и открывающихся перспектив. Он ушел в себя, просчитывая стоимость химического пояса заводов для России.

— Чем бы дитя не тешилось, — сыронизировал Историк, — лишь бы на митинг не ходило.

На этом месте ему стало стыдно. Химик хотя бы делом занимается, пусть и довольно отвлеченным, а он? При том что идет очередная война, пусть и не на нашей территории, но ребята-то гибнут совсем неиллюзорно. Он углубился в размышления и самобичевания пока не нащупал подходящее занятие. Поэтический подвиг! Нет, будем честны — кража.

— Да неужели все попаданцы чертовы воры?! — воскликнул в сердцах Историк.

— Давай рассуждать логически, — предложил Химик, прекративший витать в облаках, — но ведь если не существует человека, у которого ты собрался стащить что-то или причинить какой-то вред его потенциальным интересам, то объективная сторона преступления отсутствует. Нет объекта — нет преступления.

— Расскажи это покемонам, — с иронией пробурчал Историк, — только Россия вступилась за беззащитных, несуществующих зверушек!

— Чем больше запретить всего, мой друг Горацио, тем лучше станет наша Федерация, — срезал его Химик.

— Я таких шутеек миллион насочиняю, — обиделся Историк. — не будет пенсий в Российской Федерации, вступает в силу программа инкарнации.

— Хорошо, — согласился Химик, — неужто ты придумал что-то хуже этой шутки?

— Украсть песню "На безымянной высоте" у Матусовского, — стыдливо признался Историк, — и послать её в гитарной версии для Наташи Ирецкой. Выдающейся певицой не назову, но училась она у самой Полины Виардо. Будущий музыкальный педагог, универсал: играет на фортепиано, скрипке и гитаре. Воспитала такую одаренную плеяду наших музыкальных представителей, что заслуживает совершенного уважения и внимания.

— А почему в гитарной? — удивился Химик

— Все пацаны бренчали под гитару, — сказал Историк, — нотные обозначения для песни я видел и помню механически, всего там сто четырнадцать позиций. Нотной грамоте для пианино Николая в следующем году начнут обучать. Можно подождать: массовой культуры в музыке еще нет, широким народным массам филармонии недоступны, но военным, которые её услышат будет реально приятно. С концертами Ирецкая регулярно выступает и оранжировку другими инстументами под гитарную версию подберет самостоятельно. Все с песней будет хорошо в её руках.

— Я только за, — сразу принял идею Химик, — хороший военный, тот которого уважают и ценят. В том числе, правильным творчеством.

— Ни минуты без пользы для государства, — удовлетворенно сказал Историк, — соберись, начинаем адаптировать текст под современность.

* * *

Александр Иванович Чистяков, директор Первой классической гимназии Санкт-Петербурга, что находилась на углу Ивановской и Кабинетской, вытер тонким кружевным платочком лоб, скинул шинель и фуражку истопнику на руки, оставшись в сюртуке и споро зашевелил плохо гнущимися ногами в свой кабинет. Сходил, называется, за хлебушком.

На самом деле Александр Иванович отлучился за вишневым пирогом к старушке Авдотье, что промышляла у церквушки Иоанна Предтечи примитивным фаст фудом. Клиентов, благодаря гимназии и прихожанам, хватало. Даже директор не всегда мог устоять перед скромным обаянием бабкиной выпечки. Вот как это объяснить камер-фрау Наследницы Российской империи, чью карету он заметил, не доходя до гимназии.

Узрев, такой приметный черно-желтый изящный силуэт экипажа, Александр Иванович икнул, выкинул остатки пирога и ворвался в гимназию словно Боборыкин в русскую литературу.

— Это все дьявольские происки Яновского, — стучала мысль в висках Александра Ивановича, — неужто нажаловался попечитель Санкт-Петербургского учебного округа в Совет по поводу протекающей крыши в актовом зале? И в думах, между прочим, совсем неплохого директора, чьим именем позже будет названа стипендия одаренным детям — уже виднелась холмы вечнозеленых хвойных, очерченные по низу снегом. Сибирь, тайга, медведи — в таком треугольнике билось сознание взволнованного директора. Накрутив себя до совершеннейшего раздрая, Чистяков открыл дверь в приемную своего кабинета, узрел Марию Петровну на диванчике для особо важных персон, потерялся и с порога начал жалобно нести дикую околесицу.

— Течет, матушка, течет! — с надрывом вещал директор, — а у кого не течет в наших Венециях? Строили-то когда? Семьдесят лет прошло!

Далее директор начал длинный монолог о недавней покраске фасада здания, разбитый на пространные бухгалтерские выкладки. Все это время Мария Петровна с крайним удивлением смотрела на его лицо, отчего Чистяков терялся все больше, краснел и запинался.

— Александр Иванович, успокойтесь, пожалуйста, — вздела вверх брови Мария Петровна — на вас никаких нареканий нет. Я к вам по-другому поводу, не менее важному, но не столь волнительному.

Чистяков пришел в себя. Он склонил голову в молчаливом извинении и спохватившись, открыл дверь в свой кабинет, приглашая Марию Петровну зайти.

— Хух, — мелко перекрестился Александр Иванович на образ в углу, закрывая дверь — в городе порука, на воде перевоз.

Примерно в это же самое время титулярный советник Леонид Евневич выдерживал суровую паузу, взирая строго и свирепо на помощника пристава третьего участка Московской части Константина Варищева, околоточного надзирателя Прокофия Лазарева и потерявшегося, между таким большим начальством, дворника в фартуке.

Дело так удачно получилось, что судя по справке, околоточный и Наранович проживали в одном, доходном доме Федорова, что стоял рядом с мостом Чернышева. Так что, выдержав паузу, Евневич поблагодарил помощника пристава за содействие и отпустил, а вот местного Штирлица с Плейшнером попросил задержаться. И немедленно приступил к тщательному разговору на предмет благонадёжности юного Нарановича.

Из опроса картина складывалась благоприятная. Молодой человек, Павлу на момент разговора было двадцать три года, заканчивал обучение в Петербургском строительном училище, вел достаточно скромный образ жизни. Женщин не водил, пьяным ни разу замечен не был. Невысокого роста, с пробором направо, усиками и внимательными карими глазами, в неизменном сюртуке и жилетке пониз пальто Павел Петрович оставил о себе у околоточного самое приятное впечатление.

— Ваше благородие, — докладывал Прокофий Лазарев, — видно по нем сразу, человек ученый. Бывало я с утра с дежурства возвращаюсь в участок мостовую книжку подписывать, а Павел Петрович с тубусом для бумажек всяких на учебу ли, работу выдвигается. Так завсегда поздоровается, здоровьем поинтересуется, папироску предложит.

Дворник ничего принципиального не внес, только глупо таращил глаза и повторял "так точно-с, ваше благородие". Он сумел только добавить тот штрих, что квартира у Павла Петровича неплохая, ухаживает за ней через день приходящая баба, которая заодно и готовит хозяину еду. Вечеринок на квартире никаких не происходит, но бывает хозяин засиживается допоздна, судя по отблеску лампы на кухне.

— Уху, — глубокомысленно произнес Евневич, доканчивая расписывать в записной книжке начальную букву алфавита. Он тотчас захлопнул её и погрозил околоточному и дворнику. — и помните, бдительность, постоянная бдительность! Благодарю за службу.

— Рады стараться, — загалдели в ответ служивые, но Евневич уже отмахиваясь ладонью поспешил на выход из участка. До дворца идти было недалеко, и он надеялся уже мысленно начать разрабатывать следующее дело. То, по которому он заменил Хоменко. Выглядело оно намного сложнее. И бесперспективнее.

* * *

— У тебя юмор сломался, — осудил Химик последнюю проделку Историка.

Историк ответить не смог. Он впал в полнейшую истерику от хохота.

Дело в том, что за три дня ничегонеделания Николай, как гиперэнергичный ребенок, немного приуныл. Выразилось это в том, что когда карантин с него сняли в пятницу, он пронесся по дворцу шаловливым ураганом. Конечно, вместе с гвардией. Организованной мальчишеской группой они стырили булавку у АПешечки и, подвязав к ней нитку с бумажкой, подписанной "Нет коня — сядь на меня!", нацепили незаметно Филиппычу (как панибратски стал звать Шалберова Николай) сзади на фрак. Шутка продержалась недолго — до встречи Шалберова с Александрой Петровной, но прысканья прислуги в кулачок при встрече и недоумение камердинера предоставили банде немало смешных эпизодов. Затем, Ники подговорил Володьку стащить тушь для ресниц у своей маман. Тушь, слава богам, существовала уже лет двадцать в этом захолустном веке. Состояла из вазелина и угольной пыли, продавалась в здоровенном пенале, разделенном на две половины. В первой лежала массивная щетка, при взгляде на которую Ники с трудом подавил желание почистить ей сапоги. Во втором отделе находилась сама тушь.

Этой самой тушью Ники нарисовал страшную рожицу на стекле окна Зимнего сада, заметную за растениями не сразу и появляющуюся, как бы при движении, внезапно из зарослей. После этого банда засела в кустах, следя за реакцией подопытных. Первая же садовница с лейкой, повстречавшая эту рожицу, взвизгнула от неожиданности, уронила лейку и начала быстро креститься.

Гоп-компания спалилась сразу же на этом эпизоде, так как удержать от хохота детские организмы было невозможно, в принципе. И даже сама самоотверженно вытерла все последствия шутки с окна.

— И ничего не сломался, — оправился наконец Историк, — просто завис в режиме ожидания.

Последняя шутка была апогеем безумия. Ники подговорил гвардию сделать самодельное украшение для подарка "лучшей в мире сестре милосердия". Внушительная делегация тотчас же отправилась к мадам Зинген конфисковывать приглянувшийся материал. Итогом совместной работы с профессиональной швеей стал черный чокер из кожи, который в середине скрепляла серебряная проволока в виде сердечка, на противоположном конце был милый бантик. Награда была предназначена для Сашеньки Апраксиной, как самой славной и доброй сестре милосердия, ухаживавшей за Ники во время болезни. Под бантиком была вышита надпись красными нитками "My Lord". Подвеска-лента была преподнесена в торжественной форме фрейлине в игровой и на обеде, когда пришла Мария Фёдоровна, Сашенька её одела.

Николай весь обед рыдал, слёзы катились у него из глаз, он кусал губы и нещадно баловался острыми приправами, но все равно не выдержал.

После бодрого матушкиного "ну, кто тут хозяин" бульдожке Типе, он сполз под стол и тихонько умер там, заткнув себе рот скатертью.

— Понял, да! Ахахаха, — кричал Историк, — Сашка сабмиссив!

— Дурак ты инициативный, — обиделся Химик, — она же графиня, расскажет ей кто про подтекст, пойдет и под поезд бросится.

— Сейчас говорят не дурак инициативный, а общественный активист, — поправил его Историк, — девятнадцатый век, тут ножки рояля прикрывают, кто что понимает в сексуальных играх? Ребенку девять лет — он дурачится. Давай уже вылезем из-под стола.

Тут Мария Фёдоровна подняла скатерть и с подозрением уставилась на Ники.

— Извольте объясниться, сын, — жестко сказала она.

Николай мгновенно протрезвел, сделался тих и скромен. Сказав, что в причине его смеха лежит вспоминание о своей проделке с рожицей в Зимнем саду, он получил выговор и лишение сладкого.

— И только потому, что сам вытер испачканное оконное стекло, Ники, — предупредила его цесаревна, — подойдешь к Александре Петровне и попросишь, чтобы она придумала тебе второе наказание.

— Да, ладно, — скептически оценил эту угрозу Историк, — неужто АПешечка заставит уроки сделать, что мы выполнили на пару недель вперед во время болезни.