— ...Разглагольствовать? — переспросила она и, нахмурившись, пристально посмотрела на него. — Перед кем ты разглагольствуешь?
— Ну... — он поднял исписанную тетрадь, внезапно почувствовав стыд. — Перед детьми, вроде.
— Ты должен разглагольствовать со своими детьми о морали, — рассудительно сказала она. — Ты их отец. Это твоя обязанность.
— Ох, — сказал он, растерявшись. — Но... я сам совершил много того, что говорю им не делать. — Убийство. Да, возможно, если это была защита другого человека. А может быть и нет.
Она подняла свою густую рыжую бровь.
— Ты никогда не слышал о лицемерии во благо? Я думала, вас этому учили в семинарии, поскольку ты упоминаешь о разглагольствовании про мораль. Это же работа священника, разве нет?
Она уставилась на него своими голубыми глазами и ждала. Он глубоко вздохнул. 'Доверять Бри, — подумал он с иронией, — это как подойти спереди к слону и схватить его за хобот'. С момента их возвращения она не сказала ни слова о его почти состоявшемся рукоположении и не спросила, что он намерен делать теперь со своим призванием. Ни слова в течение года их жизни в Америке: ни после операции Мэнди, ни после их решения переехать в Шотландию. Ни слова за месяцы ремонта после покупки Лаллиброха — только сейчас, когда он открыл дверь. А раз уж он открыл, то, конечно, она подошла прямо к нему, свалила на пол и поставила ногу на грудь. — Да, — сказал он спокойно. — Это верно, — и пристально посмотрел на нее.
— Хорошо, — она очень нежно улыбнулась ему. — Так в чем проблема?
— Бри, — сказал он и почувствовал, что сердце застряло в его травмированном горле. — Если бы я знал, то сказал бы тебе.
Она встала и предложила ему руку, но прежде чем любой из них смог что-либо сказать, раздался топот маленьких босых ножек, бежавших вприпрыжку по коридору, и из дверей кабинета Роджера послышался голос Джема.
— Папа?
— Я здесь, приятель, — откликнулся он, но Брианна уже пошла к двери.
Последовав за ней, он увидел возле стола Джема, одетого в синюю пижаму Супермена, с мокрыми стоящими как иглы волосами, который с любопытством разглядывал письмо.
— Что это? — спросил он.
— Сто ето? — уверенным эхом отозвалась подбежавшая Мэнди и взобралась на стул, чтобы посмотреть.
— Это — письмо от вашего дедушки, — ответила Брианна, нисколько не растерявшись и, как бы невзначай положила одну руку на письмо, прикрыв бóльшую часть приписки, а другой показала на последние строчки. — Он прислал вам поцелуй. Вот тут, видите?
Широченная улыбка осветила лицо Джема.
— Он сказал, что не забудет, — сказал он, довольный.
— Поцелуй, дедуска, — воскликнула Мэнди, наклонившись вперед так, что копна черных кудряшек упала ей на лицо, и припечатала громкий 'ЧМОК!' на письмо.
Разрываясь между ужасом и смехом, Бри схватила письмо и вытерла слюни, но бумага хоть и была старая, оказалась крепкой.
— Ничего страшного, — сказала она и как ни в чем не бывало передала письмо Роджеру. — Пойдемте! Что мы сегодня будем читать?
— Сказки про малысей жинотных!
— Жи-вот-ных, — отчетливо сказал Джем, наклонившись к лицу сестры. — Сказ-ки про малышей жи-вот-ных.
— Холосо, — сказала она дружелюбно. — Я пелвая! — и, хихикая, быстро выбежала из двери, а по ее 'горячим' следам и брат. Брианне понадобилось всего три секунды, чтобы схватить Роджера за уши и крепко поцеловать в губы. Затем она отпустила его и отправилась вслед за их отпрысками.
Чувствуя себя гораздо счастливее, Роджер сел и стал прислушиваться к шуму, производимому чистящимися зубами и умывающимися лицами. Вздохнув, он убрал дневник обратно в ящик. 'Масса времени, — подумал он, — пройдут годы, прежде чем он сможет понадобиться. Годы и годы'.
Он осторожно сложил письмо и, встав на цыпочки, положил его на самую высокую полку книжного шкафа, прижав небольшой змейкой, чтобы она охраняла его. Потом задул свечу и пошел, чтобы присоединиться к своей семье.
'P.S: Как вижу, сказать последнее слово выпало мне — редкое удовольствие для человека, живущего в доме с восемью (по последним подсчетам) женщинами. Как только наступит потепление, мы предполагаем покинуть Ридж и отправиться в Шотландию, чтобы отыскать мой печатный станок и вернуться с ним обратно. Путешествия в это время — рискованное занятие, и я не могу предсказать, когда напишу снова, если это вообще будет возможно. (И я не знаю, получите ли вы это письмо вообще, но я продолжаю надеяться и верить, что получите).
Я хотел рассказать вам о том, как распорядился имуществом, которое когда-то было доверено Камеронам на хранение для Итальянского Джентльмена. Думаю, что неразумно везти его с собой и поэтому спрятал в безопасном месте. Джем знает это место. Если у вас однажды возникнет потребность в этом имуществе, скажите ему, что его охраняет Испанец. Если это случится, убедитесь, чтобы его освятил священник — на нем кровь. Иногда мне жаль, что я не смогу увидеть будущее, но намного чаще я благодарю Бога за то, что это так. Но я всегда буду видеть ваши лица. Поцелуйте за меня детей.
Ваш любящий отец,
Дж. Ф.'
ДЕТИ ВЫМЫЛИСЬ, почистили зубы, были поцелованы и отправлены спать, а их родители вернулись в библиотеку, чтобы выпить по глотку виски и поговорить о письме.
— Итальянский Джентльмен? — Бри посмотрела на Роджера, приподняв одну бровь так, что сразу же напомнила ему Джейми Фрейзера, и Роджер невольно глянул на лист бумаги. — Он имеет в виду...
— Чарльза Стюарта? Он просто не может иметь в виду никого другого.
Она взяла письмо и прочитала постскриптум уже, наверное, в десятый раз.
— Если он действительно имеет в виду Чарльза Стюарта, тогда имущество...
— Он нашел золото. И Джем знает, где оно? — Роджер не мог поверить этой последней подсказке и поэтому поднял глаза к потолку, над которым спали его дети, укутанные в добродетель и мультяшные пижамы.
Бри нахмурилась.
— Джем? Это не совсем то, что сказал Па и если он действительно знает... — это ужасно большой секрет, чтобы доверить его восьмилетнему мальчику.
— Это правда.
'Восьмилетний или нет, Джем был очень хорош в хранении тайн', — подумал Роджер. Но и Бри была права — ее отец никого и никогда не обременит опасной информацией, не говоря уже о своем любимом внуке. Конечно, на это должна быть уважительная причина, и постскриптум давал понять, что эта информация была послана только на случай необходимости и непредвиденных обстоятельств.
— Ты права. Джем ничего не знает о золоте — только о том Испанце. И я не знаю, кто это может быть. Он никогда не упоминал ничего подобного при тебе?
Покачав головой, Бри повернулась, когда внезапный порыв ветра дохнул сквозь занавески в открытое окно ароматом дождя. Она поднялась и поспешила закрыть его, затем побежала наверх, чтобы закрыть окна и там, махнув Роджеру, чтобы тот посмотрел на первом этаже. Лаллиброх был большим домом, при этом необычайно хорошо оснащенным окнами. Дети все время пытались сосчитать их, но никогда одно и то же число не получалось дважды.
Роджер полагал, что мог бы как-нибудь пойти и посчитать их сам, решив этот вопрос раз и навсегда, но не хотел этого делать. У дома, как у большинства старинных зданий, была своя индивидуальность. Лаллиброх, разумеется, был уютный, большой и добротный дом, комфортно, а не грандиозно построенный, с эхом поколений, перешептывающихся в его стенах. Но так же, без сомненья, это было место со своими тайнами. И несколько спрятанных окон было вполне в довольно игривом духе этого дома.
Окна на кухне, теперь оборудованной современным холодильником, плитой марки 'Ага' и неплохой сантехникой, но все еще со старинной, гранитной столешницей, покрытой следами сока смородины, кровью дичи и домашней птицы, все были закрыты. Тем не менее, он прошел через кухню и буфетную. Свет в глубине холла был выключен, но Роджер увидел решетку на полу около стены, которая обеспечивала доступ воздуха в убежище священника.
В дни после восстания его тесть недолго скрывался в нем — до своего заключения в тюрьму Ардсмуир. Роджер спускался туда всего однажды, когда они купили дом, и тоже ненадолго, выйдя из сырого помещения с полным пониманием того, почему Джейми Фрейзер принял решение жить в глуши, у отдаленной горы, где была свобода передвижения в любом направлении.
Годы скитаний, заключения, лишения свободы... Джейми Фрейзер не был политической марионеткой, и он знал лучше, чем большинство, какова была истинная цена войны, независимо от ее предполагаемой цели. Но Роджер видел, как его тесть, смущаясь, время от времени потирал свои запястья, где следы от оков давно исчезли, но память об их тяжести еще осталась. У Роджера не было ни малейшего сомнения: Джейми Фрейзер будет жить свободным, либо умрет. И на мгновение, с тоской, которая точила его кости, ему так захотелось оказаться там, чтобы сражаться рядом с тестем.
Начался дождь, и Роджер услышал его стук по шиферным крышам дворовых построек. Через секунду дождь внезапно разошелся не на шутку, окутывая дом туманом и водой.
— Ради нас... и наших потомков, — сказал он вслух, но тихо.
Это была сделка, заключенная между мужчинами — негласная, но полностью понятная. Ничто не имело значения, кроме того, чтобы беречь семью и защищать детей. И если за это нужно заплатить кровью, пóтом или душой — то цена будет заплачена.
— Oidche mhath, (спокойной ночи (гэльск.), — прим. перев.) — сказал он, кивнув в сторону убежища священника. Спокойной ночи тогда.
Он побыл еще немного в старой кухне, чувствуя объятия дома и его надежную защиту от грозы. 'Кухня всегда была сердцем дома', — подумал он и обнаружил, что теплота плиты так же комфортна, как когда-то огонь в теперь уже пустом очаге.
Роджер встретил Брианну у подножия лестницы. Она уже переоделась для сна, но не для того, чтобы спать. Воздух в доме всегда был прохладен, а когда начинался дождь, температура опускалась еще на несколько градусов. На ней была не теплая пижама, а выглядевшая обманчиво невинно тонкая длинная ночная рубашка из белого хлопка с небольшой красной лентой, продетой сквозь нее. Белая ткань облегала ее грудь, словно облако вершину горы.
Он сказал ей об этом, она рассмеялась и не стала возражать, когда он прямо поверх тонкой ткани положил на ее грудь свои руки и соски в его ладонях затвердели, словно пляжная галька.
— Наверху? — прошептала она, и, прижавшись к нему, пробежала кончиком языка по нижней губе Роджера.
— Нет, — сказал он и крепко поцеловал ее, укрощая ощущения. — В кухне. Там мы этого еще не делали.
Он овладел ею, склонив на старинную заляпанную таинственными пятнами столешницу. Звуки ее тихих прерывистых стонов чередовались с порывами ветра и дождя на старинных ставнях. Ощутив ее дрожь и то, как она плавилась, испытывая оргазм, он, слабея в коленях, медленно навалился сверху, хватая ее за плечи и прижимаясь лицом к ее пахнущим шампунем волосам. И старый гранит, гладкий и прохладный, оказался под его щекой. Сердце Роджера билось медленно, тяжело и ровно, напоминая удары в барабан.
Он был голый и от холодного сквозняка, появившегося неизвестно откуда, побежали мурашки по спине и ногам. Брианна почувствовала, что он задрожал, и повернулась к нему лицом.
— Холодно? — прошептала она. Ей было не холодно, она пылала, как тлеющий уголь, и Роджер не хотел ничего больше, как улечься в постель рядом с ней и переждать грозу в уютном тепле.
— Все хорошо. — он нагнулся и сгреб одежду, брошенную на пол. — Пойдем спать.
А снаружи дождь застучал еще громче.
— Животные отправились по двое, — тихо пела Бри, когда они поднимались по лестнице, — слоны и кенгуру...
Роджер улыбнулся. Он представил дом ковчегом, плывущим в бурном мире воды, но уютным внутри. Всех пó двое — два родителя, два ребенка.
...Возможно, когда-нибудь будет и больше. Здесь много места.
Лампа была потушена, а дождь все стучал о ставни, но Роджер пытался сопротивляться с одолевавшим его сном, все еще желая продлить момент удовольствия.
— Мы ведь не будем спрашивать его, да? — прошептала Бри. Голос ее был сонным, а ее легкая полнота согревала всю нижнюю часть его тела. — Джема?
— Его? Нет. Конечно, нет. Не нужно.
Он почувствовал укол любопытства — кто был тот испанец? И знание о кладе всегда было соблазнительно, но он пока был не нужен им — пока у них было достаточно денег. Будем считать, что золото по-прежнему было там, куда положил его Джейми... Хотя это было маловероятно.
Так же он не забыл последнее указание Джейми в постскриптуме.
Пусть он будет освящен священником — на нем кровь. Слова таяли, и поскольку он все время думал о них, то во сне увидел не золотые слитки, а старую, гранитную столешницу на кухне, темные пятна которой так глубоко въелись в камень, что уже стали частью ее. Их невозможно было ничем отчистить, не говоря уже о молитвах. Но это не имело значения.
Испанец, кем бы ни он был, мог хранить свое золото дальше.
Семья была в безопасности.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Кровь, пот и соленые огурцы
ГЛАВА 6
ЛОНГ-АЙЛЕНД
4 ИЮЛЯ 1776 года в Филадельфии была подписана Декларация Независимости.
24 ИЮЛЯ генерал-лейтенант сэр Уильям Хау прибыл в Нью-Дорп на Статен-Айленде и разместил полевую штаб-квартиру в таверне 'Роза и Корона'.
13 АВГУСТА генерал-лейтенант Джордж Вашингтон прибыл для усиления обороны в Нью-Йорк, который удерживали американцы.
21 АВГУСТА лейтенант Уильям Рэнсом, лорд Элсмир, прибыл в 'Розу и Корону' в Нью-Дорпе, доложив, хотя и с некоторым запозданием, о том, что он приступил к исполнению обязанностей самого младшего офицера штаба генерала Хау.
22 АВГУСТА...
ЛЕЙТЕНАНТ ЭДВАРД МАРКХЭМ, маркиз Клэрвелл, внимательно вгляделся в лицо Уильяма, предлагая ему, в свою очередь, к рассмотрению сочный неаппетитный прыщ на своем лбу, вот-вот готовый лопнуть.
— С тобой все в прядке, Элсмир?
— Отлично, — только и смог выдавить Уильям сквозь стиснутые зубы.
— Только выглядишь ты слегка... зеленоватым, — Клэрвелл, демонстрируя озабоченность, полез в карман. — Хочешь пососать мой огурчик?
Уильям едва успел добежать до поручней. Позади него послышались шуточки относительно 'огурчика' Клэрвелла: о том, кто мог бы пососать его, и сколько владелец 'огурчика' обязан будет заплатить за оказанные услуги. Все это перемежалось заверениями Клэрвелла, что его бабушка божилась — сквашенный огурчик предотвращает морскую болезнь, и способ явно работает, вот посмотрите на него — крепок, как скала...
Уильям заморгал слезящимися глазами и уставился на приближающийся берег. Море было не особенно бурным, хотя, без сомнений, надвигался шторм. Но это не имело значения, потому что во время коротких плаваний даже при самом легком колебании воды его желудок немедленно пытался вывернуться наизнанку. Каждый треклятый раз!
Его все еще мутило, но поскольку внутри уже ничего не осталось, он мог притвориться, что все нормально. Уильям вытер рот и почувствовал, что несмотря на дневную жару, он весь покрыт липким холодным потом. Он расправил плечи.
