Энори в задумчивости подошел к окну и стоял так довольно долго — Кайто начал терять терпение, хотя слуги поставили перед ним закуски и прохладительные напитки, среди которых была любимая сливовая наливка. Но он понимал — отец велел бы наблюдать и не торопить. Наблюдать получалось плохо: что можно вынести из того, что Энори стоит и молчит?

— Я приду, — сказал он наконец, когда Кайто совсем потерял терпение.

Жена Тори, женщина кроткая и молчаливая, своего мужа знала, и оброненную им реплику случайной не сочла. Так, вроде бы вскользь, он доносил до ее сведения, что знать ей о возможной свадьбе все-таки надо. А значит, она в самом деле возможна.

Женщина долго думала, говорить ли дочери. Родители имели полное право назвать только день, когда та войдет в чужой дом, и вопрос был решен. Но она любила Майэрин, свою старшую, и не хотела устраивать ей подобных сюрпризов.

Девушка, завернувшись в домашнюю накидку из синего льна, читала стихи древнего поэта, когда мать вошла к ней. Доверчиво улыбнувшись, подняла глаза и вслух зачитала особо понравившиеся строки. Но, видя, что мать осталась равнодушной к поэзии, замолчала в ожидании.

— Тебе уже шестнадцать, — начала женщина, и в глазах дочери увидела полное понимание.

— Я давно жду, что вы решите, — в голосе слышалась грусть и некоторое опасение. Майэрин любила родителей, и, хоть испытывала порой страх перед будущим, в душе верила — отец сделает выбор, который будет хорош для нее.

— Только разговоры, дочка. Только разговоры... сестры не должны узнать ничего.

Майэрин, услыхав имя, потемнела лицом и отложила свиток со стихами.

— Это серьезно?

— Я не знаю, что будет в конце концов, но отец раздумывает над этим. Значит, может и решить...

— Я готова была стать хорошей женой, но теперь лучше буду молиться с утра до вечера Заступнице, может, она пожалеет меня.

— Неужели тебе так значимо происхождение?

— Матушка! Я бы за лесоруба вышла замуж, если так надо, отец знает, что нужно Дому, но...

— Чем тогда он плох тебе? Что волшебная сила, то к лучшему: защитником будет надежным, — сказала женщина, и опаска звучала в голосе ее.

— Нет, — Майэрин покачала головой, плотнее кутаясь в накидку, несмотря на теплый вечер. — Его сила тут ни при чем...

— Сердце молчит? По пальцам одной руки можно пересчитать выходивших замуж по любви... ничего, живут хорошо. Даже если забыть про дар, он куда лучше многих, да и по годам подходит тебе.

— Я готова была... но не за него!

— Человек, которого вся провинция любит, тебе неугоден? Обычные страхи, дочка. Если бы другого кого назвали, тоже бы причины нашлись... Майэрин возразить не посмела, но в эту ночь не спала долго. Служанка сказала, что Энори посетил их дом, и мать не пришла утешить — мол, все эти планы в прошлом. Решение зрело, но требовалось все мужество, дабы его осуществить. Тихая, робкая, она прежде и помыслить о таком не могла — но сейчас решила противиться до последнего.

Облегчение Нээле ощутила быстро — синяки почти не болели, помогли травяные примочки. Только вот голова... Но спала довольно спокойно. Когда проснулась, отважилась спросить, который день и час. Еще не поздно, сказал ей рассудок затем.

Посмотрела на песочные часы, поставленные рядом с ее ложем. Такую заморскую диковинку как-то видела на родине, в Озерном — крохотные, не то что солнечные или водяные, они позволяли отсчитать полчаса. Сейчас песок в них был неподвижен; девушка робко перевернула колбу, и желтая струйка устремилась вниз, зазмеилась по дну, приковывая взгляд, затягивая в себя.

Нээле обхватила колени руками, не обращая внимание на занывшие синяки. Уставилась на песок, будто и впрямь проваливалась в него.

Какая необычная вещица... и страшная.

Девушке принесли поесть, но она отпила лишь пару глотков воды, и то с трудом. Раз заглянул врач, так и не сумевший уговорить ее съесть хоть что-то, какая-то полная женщина, видно, одна из служанок, принесла ей питье на молоке, сладкое и душистое, но девушку замутило даже от запаха, а первый глоток стал единственным. Потом появился ее спаситель, уселся рядом с ней на кровать, не интересуясь, прилично ли это, и велел есть.

Ему она отказывать не решилась, понимая, что пища в ней все равно не задержится и будет совсем ужасно, однако ничего не случилось.

— Ты хотела моей помощи, — сказал он затем. С кровати так и не поднялся, их разделяло сейчас расстояние в пару ладоней.

— Может быть, вы позволите, поможете мне... хотя бы увидеть его?

— Только увидеть?

— Я бы хотела... сказать...

— Ты и Кэраи просила об этом?

— Там я не решилась...

— Посмотри на меня.

Подняла глаза, с надеждой, он так по-доброму говорил...

— Нет. И зачем? Думаешь, ему есть до тебя дело сейчас?

— Но я...

— Хочешь высказать, как тебе жаль? Вряд ли ему нужны твои извинения. Возможно, он десять раз уже пожалел о содеянном, и ты хочешь снова напомнить? Сделать легче себе?

Голос был мягким, а слова жалили, как дикие пчелы — слышала, их укус особо жестокий.

Она снова заплакала, беззвучно, сама не поняв, почему лицо стало мокрым. Ощутила теплое прикосновение, кольцо рук, в которых было надежно, почти спокойно. Никуда и не надо, остаться тут навсегда, или насколько он сам позволит. Если бы... так и не удавалось смириться с тем, что будет всего через день.

— Посмотри, — Энори коснулся ее подбородка, развернул голову к песочным часам. — Чувствуешь, как движется время? Пока не следишь за ним, кажется, ничего не изменилось, но если следить за струйкой, все понимаешь...

Выпустил девушку, отстранился, сразу холодно стало.

— У тебя есть дар, — негромкий голос казался шелестом песчинок, только в другой, огромной колбе, где находились и она, и Энори. — Ты можешь увидеть то, что было или будет...

— Как ты? — спросила она безучастно.

— Не стоит сравнивать. Но не зря ведь лесная хозяйка пыталась оставить тебя помощницей? Да, мне рассказали об этом.

— Я не знаю...

— Зато я знаю.

Снова коснулся ее волос, едва ощутимо: так пытаются приручить к руке испуганного зверька, лишенного возможности вырваться.

— Глянь — правда, песок словно тянет смотреть и смотреть? Не было ничего, а каждая песчинка мала, но вот уже насыпалась горка... — он говорил теперь совсем тихо, и она не очень уже понимала, ушами ли слышит голос или он звучит у нее в мыслях.

— Попробуй увидеть пути к спасению. Увидеть, а не придумать. Потом расскажешь мне.

— Я не смогу, — умоляюще вскинула глаза, но он лишь коснулся ее плеча и велел смотреть.

— Ты же хочешь помочь? От тебя все зависит. Смотри.

И выскользнул из комнаты.

Солнце по небу ползло. Чуть ли не с отвращением обозревало горы, заросшие соснами, поля и человечьи поселения — тяжко совершать один и тот же круг за годом год. Недолго отдохнуть в заоблачном доме, среди сестер, сияющих красотой — и снова пускаться в путь...

Серебристый свет за окном сменился оранжевым. Все это время Нээле то замирала, то поднималась, испытывая потребность куда-то бежать, но добиралась лишь до окна — ажурные, невесомые решетки были закрыты.

За дверь попыталась выглянуть, но вышивальщицу охраняли, и учтиво попросили пока оставаться на месте. Да и не было сил идти, себя-то зачем обманывать. Оставалось только следить за песчаной струйкой и переворачивать часы. Непонятно, что было страшнее: перевернуть и подчиниться бегу времени или, дождавшись, пока все осыплется, оставить как есть. Может, тогда ее наказала бы Опора-Время, вечная Черепаха...

Наконец стемнело, и песка почти не было видно. Служанка пришла, зажгла лампу. Нээле тут же перенесла стеклянную колбу поближе к ней; тронуть лампу боялась, она принадлежала этому дому, а песок принадлежал ей самой, составлял одно целое с девушкой. Села рядом, и больше не шевелилась, только пыталась взглядом замедлить падение песчинок. Когда уже начала различать каждую, когда они стали размером сперва с просяное зерно, затем с горошину, ощутила, что в комнате кто-то находится.

Энори развернул ее в сторону, разрывая связь с песчаной струйкой, и Нээле испугалась — она же не сможет вернуться обратно! Взял ее ладони в свои; девушка едва могла шевельнуться, и руки были словно онемевшие, но тут почувствовала холод, будто в ручей их окунула. На миг испытала ужас, по сравнению с которым даже исчезновение струйки не значило ничего. Энори, не отпуская, пристально глянул на нее. Затем подхватил и куда-то понес.

Понять, что вокруг, девушка не успевала — двери мелькали, решетки, увитые зеленью, унизанные бусинами нити, свисающие с потолка. Дом, похоже, еще роскошней того, где она недавно жила. Вскоре остановились у тяжелого занавеса из плотного шелка.

— Что это? — силы Нээле остались там, на дне колбы, и единственное, что еще могла — это спрашивать, интереса не ощущая.

— Там мои цветы. Иди, посмотри, — опустил ее на пол и чуть подтолкнул вперед.

Невольно ожидала увидеть белое, в тон его одежде — но словно обрушился водопад всех оттенков зелени, а потом показалось, будто внутрь радуги ее поместили. Цветы были повсюду, среди нежно-салатовой и темно-глянцевой пене листьев. Похожие на сомкнутые ладони и звезды, красные, серебристые, бронзово-желтые, они поднимались от пола и свисали со стен.

Девушку окутало облако ароматов: запах умирающего болота тянулся из одного угла, а из другого веяло свежестью нагретого солнцем высокогорного луга. Ощутила, как что-то ложится в ее ладонь, подняла — увидела сизые колокольчики. Невольно поднесла их к лицу, вдохнула: неожиданно в ее легкие и разум ворвался снег и горный ручей.

Нээле замерла, понемногу чувствуя, как оцепенение отпускает.

— Цветы способны враждовать не хуже людей, но не эти, не здесь. Восемь лет я слежу за ними — их привозили купцы отовсюду...

Странной была комната: не то цветник, не то чаща. Три деревянных столба, обтянутые сеткой из толстой веревки, и у невысокого потолка натянута сетка: ее обвивали ползучие и висячие растения, а то тут, то там закреплены были глиняные плафоны.

— Посмотри. Вот эти вызывают в душе веселье, эти — пробуждают в людях желание, а эти, — он тронул венчики, похожие на темно-багровые, почти черные орхидеи, — эти помогают заснуть. И вот, гляди... — он качнул соцветие-кисть: множество белых звездочек с пурпурной сердцевинкой; от них исходил аромат одновременно тягучий и дразнящий. Нээле потянулась понюхать, Энори отстранил девушку, сказал со странной улыбкой:

— Нельзя. Они малы, но одной капли сока, попавшей на одежду или кожу так, чтобы человек мог чувствовать аромат, хватает, чтобы видеть не то, что есть на самом деле.

— Я слышала про цветок, заманивающий насекомых своим запахом и яркими красками — и пожирающий глупых жертв... здесь таких нет?

— Знаю про такие цветы... их нет в наших землях. Те, что растут у нас на болотах, невзрачны и слабы, нет смысла нести их сюда, — в его голосе впервые прозвучало нечто похожее на сожаление. А лицо, когда глядел на цветы, было задумчивым, взгляд почти любящим и самую малость грустным.

Нээле начала говорить и едва не замолкла, почувствовав себя неловко, будто в чужую беседу вклинилась:

— Однажды еще ребенком я заметила змею в траве. Она показалась мне серебряной струйкой. Смертельно ядовитая, я тогда уже знала об этом. Но хотелось смотреть...

— Так бывает, смотришь и не можешь отвернуться или закрыть глаза...

Прикоснулся к одному из венчиков, похожих на вытянутую чашу, подержал в пальцах, перевернул. Девушку накрыл приступ дурноты: показалось, он держит колбу песочных часов. Но нет, в его пальцах было уже что-то иное, сиренево-пенное соцветие; он велел не просто вдыхать их горчащий аромат, но и проглотить несколько бутонов. Вкус тоже был горьким, и вяжущим. Ощутила, как руки и ноги немеют, кружится голова; испугалась что упадет, порушит весь этот цветник.

Хотела сказать об этом, но не успела.

Увидела лесную дорогу — и человека, стоящего у обочины. Видела со спины, но одежда была простой, и распущены волосы. А потом ей почудились голоса, и шаги множества людей, и лязг железа — приближался отряд.

Нээле судорожно вдохнула, и поняла, что видит уже чьи-то руки, играющие на ахи. Женские руки, ухоженные. Тайлин? Но браслеты и кольца неведомой женщины казались дороже, чем все вещи Тайлин вместе с повозкой и лошадьми. Нээле в этом не разбиралась, но в этот миг знала.

Потом была крепость, стремительно приближалась стена, сложенная из огромных камней. Кем была девушка? То ли всадником, то ли самой лошадью, что бешено мчалась, то ли тараном. Вот-вот и будет удар...

Нээле зажмурилась — и ощутила тепло ладоней на своих плечах, затем одна рука обвилась вокруг ее талии, совсем близко не притягивая, но и не отпуская. Густая пушистая прядь — чужая — скользнула по ее щеке.

Девушку бросило сразу в холод и в жар, она рванулась вперед, расцепляя полукольцо объятия, и чуть не упала на кустики орхидей.

— Осторожно, им не нравится, когда на них падают, — Энори поддержал ее, развернул — его глаза смеялись. Наконец осознала, что ни стены крепостной нет, ни загадочной женщины.

Но видение испугало ее, а человек рядом испугал еще больше. Снова ощутив прикосновение, девушка резко подалась в сторону. На сей раз ей удалось удержать равновесие, хоть и с трудом.

— Какая ты неловкая, — он не был ни сердит, ни разочарован. Казалось, его позабавили эти метания.

Развернулся так быстро, что Нээле отшатнулась — но не в ту сторону, не успев понять, как он движется. И на миг вновь очутилась в кольце его рук — невесомом, тут же разомкнувшемся.

— Не выпускай иголки... не собираюсь причинять тебе вред. И перестань падать, иначе я так и не смогу тебя отпустить.

Девушка не в состоянии была что-то сказать, только чувствовала, как полыхает ее лицо. Уже только об одном мечтала — сбежать из этого цветника. Кажется, открой он сейчас дверь, Нээле стрелой полетит, и ни следа недавнего оцепенения.

А он смотрел странно — и пока вел ее в комнату, и когда обернулся потом на пороге. Внимательным был взгляд, и удовлетворенным. Это снова испугало, и с тем обрадовало — хорошо, что доволен, лучше его не сердить... но чем? Понять не могла...

За сутки, пока господин не мог проснуться, Ариму, казалось, постарел лет на десять. Достаточно было сейчас на него посмотреть, чтобы оценить его привязанность и верность. Но уж теперь от кровати хозяина он отходил разве что к двери, и, похоже, ни спать, ни есть не собирался, а угрозу увидел бы даже в случайно зашедшем котенке. Может и прав был бы, в доме не водилось кошек, и появление чужой...

— Каких бы ядовитых цветов ни набросали в то питье, они были куда приятней этой отравы, — пробормотал Кэраи, передавая ему пустую чашку. Микеро, конечно, врач, которого уважает весь город, но это лекарство все-таки дрянь редкостная.

Кроме врача, Ариму никого не пускал в эту комнату. Даже у слуг все принимал через порог.

— Вашего брата уже известили, Энори ему написал.