"Дудки они у меня ее получат!"
В кабинет шефа, без стука, влетел еще один мой хороший друг.
Госпожа Анна Кройц.
Уже с видимым "пузиком" и все так же прячущаяся от папаши ребенка. И молчащая в трубочку, о том, кто же это! Впрочем, Марша вернется — натравлю ее на Анну. Есть, конечно, опасность... Но...
Плюхнувшись на сиденье напротив меня, Анна потянула носом в сторону кофе, но шеф ее опередил — перед Анной возникла чашка "шиповникова" отвара.
Вот не дано мне стать начальником. Глядя на шефа, я просто поверить не мог, как тот умудрялся держать в голове столько информации, привычек своих сотрудников и ничего не перепутать!
Сделав глоток, Анна передернула плечами и "сердито" засопела.
— Что прилетела? — Без "Здравствуй и привет", поинтересовался шеф.
— Соскучилась! — Анна показала язык и обратилась ко мне. — Знаешь, Сайд... Вечно забываю тебя пнуть, за твоих "пяток" редких! Слабо было сказать, что остальные — "Уники"?! Скотина! Я же в первый день так подставилась!
— Анна! Ну, виноват я, виноват... Исправлюсь! Наверное...
— Ага... Твое счастье, что ты жену привез... — Анна сделала еще глоток. — Так, чего я принеслась, то... Сапфирр появился. Самолет гробнул.
— Какой самолет? — Страшное предчувствие резануло по сердцу.
— "Боинг", рейс 0173 до... Сайд?!
Мир сжался до размеров спичечного коробка и снова развернулся.
Красная пелена, упавшая вдруг, отступила.
Помотав головой, начал старательно дышать, вентилируя легкие.
Кабинет дрожал и мерцал, слева, под панелями прятался пулемет, сверху — "два нелетальных" ствола. За окном — мерцал город, перемигиваясь огнями светофоров и суетой фар.
Анна молчала.
Шеф сидел как истукан, с кем-то общаясь по лайну.
В кабинете под нами шла дружеская пирушка — надо будет зайти, напроситься на чашку коньяка — справа, взволнованное запросом шефа, гудело наше "информбюро", собирая данные и готовясь провесить проход к точке падения самолета и приступить к спасению... Если есть кого спасать.
Судя по экранам, там сейчас ветрено и вода — ледяная... Счет идет на минуты. Потянулся, разыскивая в мешанине волн любимое сознание.
Тишина и покой.
Мимоходом, зацепился за крик, заглушаемый ветром, и скинул точку "провешивающему".
Мгновение и в "проход" хлынула вода и тело человека в легкой белой рубашке.
Операционное поле заполнили медики и оперативники — лиха беда начало — первая точка есть, а значит уже можно начать прочесывать воды, в поисках биологических объектов.
Еще сознание и снова поток воды, в этот раз окрашенный красным — раненный.
"Опера", прочесывающие квадрат, тоже начали выдавать координаты.
Сперва — по одному. Потом — двое, трое. Следом — целый ряд "Боинга", с пристегнутыми к сиденьям пассажирами.
Сознание разделилось — одной частью я ощущал спокойствие, другой — наблюдал за происходящим в зале, страшась увидеть... Третью часть, словно засасывало глубиной.
Отступил страх, пропал покой.
Осталась глубина и холод.
Кабинет шефа стал стираться, словно песочный замок, на берегу океана. Волна за волной, синие, холодные. Все тоньше стены замка, все меньше защитников его.
Океан, извечный страх и колыбель человечества, всегда собирает свою жатву.
Горячая боль, обожгла лицо. Еще раз и еще, до текущей из носа и разбитых губ, крови.
Глубже! Если нет здесь, значит она — глубже!
И снова боль.
От удара Анны, отлетел вместе со стулом и больно ударился затылком.
Вытер лицо и рассмотрел ладонь — вся в крови.
Анна совершенно не сдерживалась, когда била меня по морде, возвращая в бренный мир.
— Спасибо! — Я снова приставил стул к столу и принялся размазывать кровь по лицу, все еще не сообразив достать носовой платок, который сегодня, с утра, сунула в карман Марша. — Я вернулся.
Жутко хотелось жрать. И спать. И напиться.
Сделал глоток кофе и удивился — кофе оказался холодным.
Посмотрел на часы.
— Поисково-спасательные работы длятся уже полтора часа. — Правильно истолковала мой жест Анна и хотела что-то добавить, но махнула рукой.
В нагрудном кармане рубаки, закрытом на кнопку, прыгала на вибре сотка. Трясущимися руками, достал телефон, пачкая рубашку в крови.
Номер неизвестный, на четыре тройки и девятку.
— Сайд. Говорите. — Я приготовился услышать все, от соболезнований и до...
— Сайд! Сайд, миленький! — Голос Марши в трубке оказался тем прутиком, что едва не сломал хребет верблюду. — Не волнуйся за меня! Сайд! Я, на рейс опоздала! Я проспала, Сайд! Милый, не беспокойся, я в порядке! Я просто — проспала! Проснулась, а тут... Я сразу Тебе звонить! Пришлось карточку купить, новую... Слышишь, милый, не молчи! Я знаю, я дура...
— Как же я тебя люблю, моя соня! — Только и смог я сказать в трубку, как меня настиг "откат".
Само понятие "откат", которое любят фантасты всех времен и народов, это единственное, что они предсказали очень точно. Только, природа у отката, не имеет отношения ни к физиологии, ни к энергетикам разных мастей, а к — психологии!
Тело оператора "конструктов", даже самого слабого, первого уровня, способно создать девятиэтажку, с полным комплектом мебели и замков. Только это самое тело, подохнет от офигения и переоценки собственной значимости. Сил, энергии — хватит. А понимания — нет! Вот и учат нас, в первую очередь не здраво оценивать собственные силы, коих в человеке больше чем в табуне лошадей, под капотом БелАЗ-а, а собственную психологическую гибкость. В свое время, Лиззи, чтобы я сделал маленький шажок вперед, после многолетнего топтания на месте, выбила у меня из под ног табуретку, выстрелила из допотопного револьвера и облила бензином.
Вмиг, организм захотел жить и все стеночки, что возводила психика, оказались сметены и рассыпаны в прах. И пусть веревка была надрезана, на полу лежал мат, револьвер был заряжен холостым, а от бензина остался только запах, но я то, всего этого не знал!
Я оказался готов сделать шаг.
А вот оставшаяся в живых Марша — прямое подтверждение того, что я готов и дальше шагать по жизни с гордо поднятой головой и в обнимку с любимой женщиной — едва не отправила меня на больничную койку, зараза любимая!
После моего "отключения", шефу пришлось применить все свое красноречие, доказывая, что со мной все в порядке и отрубился я от счастья и, нет, возвращаться не надо, минут через 30, максимально — час я ей перезвоню, сам.
Потом, в том же самом, Маршу убеждала уже Анна, а меня, в это время, старательно "откапывали" и "обкалывали", прямо в кабинете шефа.
Снедаемая сомнениями, Марша вылетела следующим рейсом на родину, давая мне шанс прийти в себя, а остальным, в очередной раз высказать всё, что они обо мне думают.
Думали не так уж и много, но очень эмоционально...
Марше я перезванивал уже из больничной палаты, куда меня определили на сутки — побыть под присмотром врача.
Первое, что пришло мне в голову, когда я проснулся утром, в чужой постели, это то, что теперь Безобразу я объявляю личную вендетту! Ибо — задолбло!
Второе, как то неожиданно странно всплыл наш разговор с шефом... Что он там говорил по поводу " редкоземельного вещества, используемого, в очень узкоспециализированных отраслях."?
С кровати не слез — слетел, в предвкушении разговора, что наклевывался...
Вернувшись домой, позвонил Марше и нарвался на ее папочку — моего будущего тестя.
А ничего, чувствую — еще не раз выпьем, с тестем... Понравился мне ее бодрый старичек — и чувство юмора, вполне и суждения — здравые.
Одно плохо — дочку, кажется, боится.
Поворковав, с полчасика, отправился на работу, "работать".
Первой, принесла свои глубочайшие соболезнования, Альба.
Я так и не понял, имела ли она в виду, что Марша выжила, или просто была не в курсе, что Марша выжила?
Сказав "спасибо", в любом случае — человек старался, отправился на занятия.
Сегодня у меня было шесть занятий с разными группами и два со своей собственной.
По дороге остановила Стелла и предложила перенести занятия.
Снова сказав "спасибо", пошел в аудиторию.
Студенты сегодня были дисциплинированы, внимательны и послушны, аж страшно стало — куда пропали "отроки во вселенной", полные юношеского максимализма, жеребячьего задора и молодецкой удали?!
Искусанные губы, думаю, добавляли мне трагичности вида.
Мои тоже добили — по своим местам скользнули, как мышки! На вопросы отвечали спокойно и не громко, словно боясь разрушить атмосферу трагедии. Ни шепотка, ни единого затылка...
На втором занятии, собрав работы, отпустил их по "домам".
Должно же быть хоть какое-то вознаграждение, за примерное поведение?
Да и смеяться в туалете, точнее — ржать, конечно, не стоило, но... Люди, пожалуйста, я вас так люблю, с вашей внимательностью...
Из двухсот человек пассажиров, "Фемида" успела вытащить сто пятнадцать — живыми и здоровыми, сорок семь — ранеными.
Носовую часть самолета до сих пор ищут.
Вернувшись домой, снова разложил документы, что "присвоил" из закрытого отделения.
Слишком много информации там было обо мне...
И о городе, который я ненавижу, всеми фибрами души!
Перелистывая старые дела и перекладывая фотографии людей, пошедших в разработку — поражался своему городу. Самый высокий процент "мертвых", по всей нашей "банановой" стране! Причем, исключительно у рожденных до 80-го года. Потом, как отрезало!
Как ни крути — проклятое мы поколение, рожденное в 77 — 79 -х годах... Все, что нам досталось — начальное образование. И — мечта.
Яркая, манящая и такая недоступная...
Восемьдесят девять тысяч "мертвых", на триста тысяч населения города...
В живых, на данный момент — тридцать две тысячи.
Самое страшное для нас, в тот год — мы поняли, как относятся к нам люди.
Мы теряли друзей, бродили по темным улицам, напивались и уходили.
Правда, страшно.
Слышать, как тебе говорят: "ты — самый-самый" и добавляют в уме: "большой чудак"!
Через букву "М".
Мы читали мысли, резали себе вены и открывали газ, слушали родных и шли топиться или вешаться, потому что быт во лжи — уже достал...
Во всех этих документах, виделась растерянность и недоумение — как помочь тем, кто помощи не просит? Кто упрямо лезет мыть окна на девятом этаже и разгоняется на свежекупленном авто...
Перелистывая документы, отсматривая файлы на своем старом стационарном компе, постоянно возвращался к тому, что я пропустил нечто важное.
Сигареты и кофе. Кофе и сигареты.
Как слова старой песни, чередовались и скрещивались у меня столе два этих "продукта".
За пару часов, что я вернулся домой и засел за работу, атмосфера в квартире превратилась в плотное дымное марево, отвратительно воняющее никотином. Даже аромат кофе уже не спасал дело.
Пришлось выползти на лестничную площадку, где Валентин, заботливо поставил пепельницу, оставив в квартире настежь открытые окна и балконную дверь.
Впервые, за всю свою "курительную" жизнь, я курил в квартире. Да и на лестничной площадке, если честно, я тоже не частый гость. Курю, по привычке, на балконе.
"Может, бросить, к чертовой матери?!" — Задавил я сигарету и закрыл пепельницу крышкой. — "Надоело..."
Закрыв окно, поежился — февраль крутил мороз, присыпал его снежком и раскручивал вьюгу, полируя поземкой каток и плохо вычищенные дороги. Фонари едва пробивались сквозь стену снега, блеклые, желтушные и мерзкие. Тротуары и дороги академии, еще час назад полные счастливых и молодых парней и девчонок — пустели. Погасли окна в аудиториях и только в библиотеке, светится окно ночного абонемента. В библиотеке и в деканате. Стелла снова мучается от бессонницы. Или ругается с Альбой.
Или устроила очередное совещание, на которое я, по своему обычаю, не пошел. Все что надо — скажут утром, в двух словах, а терпеть бесконечные переливание из пустого в порожнее... Поболтать я могу и с Маршей! Ладно бы хоть диалог вели... Так ведь нет — обличительные монологи и добровольное поднятие рук.
Только повращавшись в учебном коллективе, понял смысл сразу трех пословиц: восточной — "Только скудоумный берется учить ребенка"; Советской — "Те, кого обидят Боги — подавайтесь в педагоги" и свежей, не давно узнанной — "Не учите ребенка — учите себя!"
Самые лучшие результаты срезов показывали именно те группы, в которых педагоги не "учили", а "делились", знаниями.
Чем ярче был препод, тем быстрее находил общий язык с группой. И тем больше его пытались шпынять и нагружать — старички.
Правда, тут уже нашла коса на камень...
С появлением Анны, многие молодые преподаватели занялись собой — имея пример глазами, сложно остаться равнодушной. А когда беременность стала явной... А "яркость" не уменьшилась! Началось паломничество в кабинет нашего тренера по рукопашному бою.
Странные такие существа — люди...
Неужели нельзя понять раз и навсегда простую аксиому: "Если вы не хотите делиться радостью, тогда идите в жопу с вашей горестью!"
Анна, как никто другой, легко и быстро смогла донести ее сперва до молодняка, а затем и до части преподавательского состава.
Жить стало на порядок легче.
"Сайд, тебе будет интересно!" — Шеф, сегодня просто сама сестра таланта!
Сообщение и растворившееся окно провешенного прохода.
Как был, в домашнем, так и прошел. От приглашения шефа, отказывается лишь самоубийца! Себя к таковым я не причисляю — жизнь только начинается!
Короткий коридор, освещенный искрами разного размера, цвета и формы, чуть выше меня и чуть шире в плечах — "экономичненько" и "симпатичненько", не скрою, шеф умеет удивлять — вывел меня в конференц-зал, освещенный лишь экраном на котором разворачивались графики и столбцы и скрытая в тени фигура докладчика, посверкивающая линзами очков.
— ... Действия Сапфирра укладываются в строгую систему холодного расчета математических переменных. Появление — не чаще одного раза в месяц, с вероятность плюс-минус два, максимум три, дня. Нанесение удара — по точкам, вызывающим наивысочайший резонанс, как политический, так и структурный. Чем больше сил тратит Сапфирр на удар, тем слабее удар в последующий месяц, либо отсутствие такового вообще. — Новый ворох формул и графиков на экране, из которых я смог понять, что периодичность появления Безобраза не зависит от физических или иных процессов. В это верилось с трудом. С дуру, я это я ляпнул...
Личность в очках печально вздохнула и предложила мне самому выявить, откуда взялась эта периодичность появления и как с этим бороться, раз уж я такой умный.
— Может быть... — Начал я, осторожно подбирая слова, боясь спугнуть странную мысль, бродящую по закоулкам и тыкающуюся по углам. — Может быть, закономерность зависит от скорости восстановления сил? Обращения или лунных фаз? Как один из гейзеров, что...
— Я уже понял! — Поднял руку докладчик, прерывая меня. — Представьтесь, пожалуйста, а то мне, с этого места, ни х... не видно!
— Сайд. — Я оторвал пятую точку от кресла на последнем ряду и помахал рукой.