Я не стала отвечать, но ускорила шаг, и только почувствовав острую боль в боку, немного замедлилась. Если Лиззи, пока была одна, еще не родила и не истекла кровью или никакой другой катастрофы не случилось, то иметь в качестве помощницы 'тетушку Монику' — вторую жену мистера Вемисса — будет кстати. Моника Берриш Вемисс была немецкой дамой, плохо и оригинально говорившей по-английски, но обладала безграничной храбростью и здравым смыслом.
У мистера Вемисса тоже имелось мужество, хотя и тихого свойства. Вместе с Кеззи он ждал нас на крыльце, и было очевидно, что именно тесть поддерживает своего зятя, а не наоборот. Кеззи заламывал руки и переминался с ноги на ногу, а мистер Вемисс, держа руку на плече парня, утешительно наклонялся к нему своим худеньким телом, и я слышала тихое бормотание. Увидев нас, они обернулись, и в их выпрямившихся спинах ощущалась внезапная надежда.
Из хижины послышался длинный низкий вой, и все мужчины застыли, словно на них из темноты внезапно выпрыгнул волк.
— Что ж, звучит она как надо, — сказала я мягко, и все они разом громко выдохнули. Мне захотелось рассмеяться, но я подумала, что не стóит, и распахнула дверь.
— Угх, — сказала Лиззи, выглянув из кровати. — О, это вы, мэ-эм. Слава Богу!
— Богу благодарить, ага, — невозмутимо согласилась тетушка Моника, стоя на четвереньках и вытирая пол тряпкой. — Теперь недолго, я надеюсь.
— Я тоже надеюсь, что нет, — сказала Лиззи, морщась. — ГА-А-А-А-А-Р-Р-Р-Г-Г-Г-Х! — набухшее тело выгнулось дугой, а ее лицо, перекосившись в гримасе, стало ярко-красным. Она больше напоминала человека в судороге, чем будущую мать, но к счастью, схватка была короткой, и, тяжело дыша, Лиззи повалилась, как мешок. — В прошлый раз было не так, — пожаловалась она, открыв один глаз, когда я ощупывала ее живот.
— Каждый раз бывает по-разному, — сказала я, думая о другом.
Один быстрый взгляд заставил мое сердце подскочить: малыш больше не лежал бочком. С другой стороны... Он также не был расположен точно вниз головой. Ребенок не двигался — обычно во время родов младенцы и не двигаются. И если мне показалось, что я нащупала головку вверху, под ребрами Лиззи, то в расположении остального я не была абсолютно уверена.
— Дай-ка я посмотрю здесь... — завернутая в одеяло Лиззи была голой. Ее влажная рубашка, исходя паром, висела перед огнем на спинке стула, но кровать не промокла, и я догадалась: Лиззи, почувствовав, что плодная оболочка разорвалась, успела принять вертикальное положение до того, как воды отошли.
Я боялась смотреть, и потому громко с облегчением выдохнула. Главное опасение с тазовым предлежанием заключалось в том, что, когда разрывается оболочка, часть пуповины может выпасть, и тогда петля окажется зажатой между тазом и какой-нибудь частью тела плода. Но все было чисто, и быстрый осмотр показал, что шейка почти открылась.
Единственное, что оставалось делать сейчас — это ждать и смотреть, что покажется сначала. Я развязала свой сверток и, спешно засунув моток заостренной проволоки под стопку тряпок, расправила навощенный холст, затем вместе с тетушкой Моникой мы взгромоздили на него Лиззи.
Когда та в очередной раз жутко взвыла, Моника, моргнув, взглянула на низенькую кроватку, в которой посапывал маленький Родни. Посмотрев на меня — мол, все ли нормально — Моника взяла Лиззи за руки, тихонько бормоча ей что-то по-немецки, в то время как та кряхтела и поскуливала.
Дверь тихонько скрипнула, и, обернувшись, я увидела одного из Бёрдсли, который заглядывал внутрь: на его лице смешались страх и надежда.
— Уже родился? — хрипло прошептал он.
— НЕТ! — взревела Лиззи, резко сев прямо. — Убери свою физиономию с глаз моих или я откручу ваши маленькие яйца под корень! Все четыре!
Дверь тут же закрылась, и Лиззи, пыхтя, расслабилась.
— Ненавижу их, — сказала она сквозь сжатые зубы. — Чтоб они сдохли!
— М-м-хм-м, — сказала я сочувственно. — Ну, я уверена, что, по крайней мере, они страдают.
— Отлично, — в считанные секунды от ярости она перешла к сентиментальности, и из ее глаз полились слезы. — Я умру?
— Нет, — сказала я так ободряюще, как только могла.
— И-И-И-А-А-А-А-Р-Р-Р-Р-Р-Г-Г-Г-Г-Г!
— Gruss Gott! (Помоги, Господи! (нем.) — прим. пер.) — крестясь, произнесла тетушка Моника. — Ist gut? (Это хорошо? (нем.) — прим. пер.).
— Ja (Да, (нем.) — прим. пер.), — сказала я также успокаивающе. — Есть ли здесь какие-нибудь ножницы?
— О, ja, — ответила она, потянувшись к своей сумке, откуда достала пару крошечных, очень потертых, но когда-то позолоченных ножничек для вышивки. — Фам это нушно?
— Danke (Спасибо (нем.). — прим.пер.).
— ЧЁ-О-О-О-О-Р-Р-Р-Р-Г-Г-Г-Г!
Мы с Моникой обе посмотрели на Лиззи.
— Не переусердствуй, — сказала я. — Они напуганы, но не идиоты. Кроме того, ты пугаешь своего отца. И Родни, — добавила я, взглянув на небольшой холмик постельного белья в кроватке.
Тяжело дыша, она умолкла, но смогла кивнуть и даже слегка улыбнулась.
Затем дела очень ускорились: Лиззи и правда была быстрой. Я проверила ее пульс, затем шейку, и почувствовала, как мое сердце застучало в удвоенном темпе, когда рука коснулась того, что явно было крошечной ножкой на своем пути наружу. Может, я смогу достать вторую?
Я взглянула на Монику, оценивая ее силу и размер: жилистая, словно плеть, но недостаточно крупная. Лиззи же, наоборот, была размером с... ладно, Йен возможно, не преувеличивал, думая, что там могли быть близнецы.
И, несмотря на влажную духоту в хижине, волосы у меня на затылке зашевелились от бросающей в дрожь мысли, что детей все же могло быть двое.
'Нет, — твердо сказала я сама себе, — это не так, ты знаешь, что это не близнецы. И с одним проблем будет более чем достаточно'.
— Нам, похоже, понадобится кто-нибудь из мужчин, чтобы помочь держать ее за плечи вертикально, — сказала я Монике. — Приведите одного из близнецов, пожалуйста.
— Обоих, — выдохнула Лиззи, когда Моника повернулась к двери.
— Одного будет...
— Обоих! Н-н-н-н-н-г-г-г-г-х-х-х...
— Обоих, — сказала я Монике, которая деловито кивнула.
С порывом холодного воздуха появились близнецы, на лицах которых застыли одинаковые румяные маски тревоги и волнения. Мне не пришлось им ничего говорить, потому что, словно пара железных опилок к магниту, они сразу же направились к Лиззи, которая с трудом села. Один из близнецов опустился позади нее на колени, и когда отпустила последняя схватка, принялся нежно разминать ей плечи. Его брат сел рядом, обхватив поддерживающей рукой то, что когда-то было ее талией, а другой рукой приглаживая назад со лба ее взмокшие от пота волосы.
Я попыталась укрыть ее плечи и выступающий живот одеялом, но она, разгоряченная и раздраженная, оттолкнула его: от кипящего котелка и пота от наших усилий в хижине было влажно и жарко. 'Что ж, очевидно, близнецам несколько лучше знакома ее анатомия, чем мне', — подумала я и передала ватное одеяло тетушке Монике. В рождении ребенка не было места скромности.
С ножничками в руках я встала рядом с ней на колени и быстро надрезала промежность, ощутив на своей руке крохотную струйку крови. В обычных родах мне редко приходилось такое делать, но сейчас необходимо было пространство для манипуляций. Я прижала одну из чистых тряпочек к надрезу, но кровотечение было незначительным, а внутренние поверхности ее бедер уже и так были все в крови.
Это и правда была ножка. Мне были видны пальчики, длинные, как у лягушонка, и я автоматически взглянула на ноги Лиззи, крепко упертые в пол по обе стороны от меня. Нет, ее пальцы были короткими и компактными — значит, это от близнецов.
Сырой болотный запах околоплодных вод, пота и крови, словно туман поднимался от тела Лиззи, и по моим собственным бокам струился пот. Наощупь проникнув вверх, я пальцем захватила пяточку и вытянула ножку вниз, чувствуя, как в самом ребенке, в его плоти, пульсирует жизнь, хотя сам малыш не шевелился, беспомощный в захвате рождения.
Другая... мне нужна другая ножка. Торопливо ощупывая между схватками брюшную стенку, я снова скользнула рукой вдоль появившейся ножки внутрь и нашла малюсенькие выпуклости ягодиц. Быстро поменяв руки и закрыв глаза, нашла изгиб согнутого бедра. Чертов ад, похоже, что колено ребенка подтянуто прямо к подбородку... вот, среди хлюпающей жидкости нащупывалась податливая жесткость крошечных хрящевых косточек, натяжение мышцы... нашла пальчик, второй, обхватила другую лодыжку и когда спина Лиззи выгнулась, а ее нижняя часть приблизилась ко мне... сердито крикнула: 'Держите ее! Обхватите ее!' — и вытянула вниз вторую ножку.
Тяжело дыша, хотя напряжение и не было физическим, я открыла глаза, и, отодвинувшись, села. Маленькие ножки один раз по-лягушачьи дернулись, а затем вытянулись, показавшись наружу во время следующей схватки.
— Еще разок, милая, — прошептала я, держа руку на напряженном бедре Лиззи. — Давай еще разок так же.
Лиззи достигла той точки, когда женщине уже все равно, выживет ли она, умрет ли, или разорвется на части: рычание из самых недр земли — и нижняя часть тельца малыша медленно выскользнула наружу. Закрученная вокруг животика пуповина пульсировала, словно жирный фиолетовый червь. Я не сводила с нее глаз, думая: 'Слава Богу, слава Богу!', — а потом осознала, что тетушка Моника пристально вглядывается поверх моего плеча.
— Ist das яички? (Это яички? (нем.), прим. пер.) — спросила она, озадаченно указывая на гениталии ребенка.
Обеспокоенная пуповиной, я не тратила времени на то, чтобы посмотреть, но теперь взглянула вниз и улыбнулась.
— Нет. Ist eine Madchen (Это девочка (нем.), — прим. пер.), — сказала я. Половые органы малышки были отекшими, они и правда выглядели довольно похожими на экипировку маленького мальчика, потому что клитор выдавался из опухших половых губ, но это был не пенис.
— Что? Что такое? — спросил один из Бёрдсли, наклоняясь вниз, чтобы посмотреть.
— У фас есть маленький дефочка, — улыбаясь вверх, сказала ему тетушка Моника.
— Девочка? — ахнул другой Бёрдсли. — Лиззи, у нас дочка!
— Не заткнешься ли ты, на хрен?! — огрызнулась Лиззи. — Н-Н-Н-Н-Г-Г-Г-Г-Г!
Именно в этот момент проснулся маленький Родни, который, вытаращив глазенки и открыв ротик, резко сел. Тетушка Моника тут же поднялась и подхватила его из кроватки до того, как он начал кричать.
Сестренка Родни неохотно, по дюймам, проделывала свой путь в мир, подталкиваемая каждой схваткой. Я считала про себя: 'Один гиппопотам, два гиппопотама...' После выхода пуповины до благополучного появления рта и первого вздоха у нас есть не более четырех минут, после чего мозг будет поврежден из-за недостатка кислорода. Но я не могла просто вытянуть девочку, боясь повредить ей шею и головку.
— Тужься, милая, — сказала я спокойным голосом, обеими руками обхватывая колени Лиззи. — Теперь изо всех сил.
'Тридцать четыре гиппопотама, тридцать пять...'
Все, что нам теперь было нужно — это чтобы из-под тазовой кости появился подбородок. Когда схватка завершилась, я спешно скользнула рукой вверх и нашла личико ребенка. Положив два пальца на верхнюю челюсть, я почувствовала, что начинается новая схватка и сжала зубы, ощутив, как сильно тазовые кости прижимают к черепу малышки мою руку, но не убрала ее, опасаясь потерять сцепление.
'Шестьдесят два гиппопотама...'
Схватка завершилась, и я потянула головку вниз, медленно, медленно, освобождая подбородок и выводя его за кромку таза...
'Восемьдесят девять гиппопотамов, девяносто гиппопотамов...'
Блестящий в свете огня ребенок свисал из тела Лиззи, синий и покрытый кровью. Он раскачивался между ее бедер, словно язык колокола — или тело висельника, но эту мысль я отбросила подальше...
— Не должны ли мы взять... — прошептала мне тетя Моника, прижимая к груди маленького Родни.
'Сто гиппопотамов...'
— Нет, — сказала я. — не трогайте это... ее. Пока не нужно.
Сила тяжести медленно помогала процессу рождения. Если потянуть, то можно повредить шею, а если головка застрянет...
'Сто десять гиппо... много их было, гиппопотамов', — подумала я, рассеянно представляя, как все их стадо шествует в долину, где они будут барахтаться в грязи, сла-а-а-авно...
— Давай, — сказала я, готовая прочистить ротик и носик, как только они появятся. Но Лиззи не стала дожидаться понуканий и с длинным глубоким вдохом и громким 'поп!' родила головку полностью и сразу, и ребенок упал в мои руки, словно спелый фрукт.
ИЗ ДЫМЯЩЕГОСЯ КОТЕЛКА Я ЗАЧЕРПНУЛА еще немного кипятка в тазик для умывания и добавила из ведра холодной воды. Теплая жидкость ожгла мои руки, потому что кожа между пальцами потрескалась от долгой зимы и от постоянного использования для стерилизации разбавленного спирта. Я только что закончила зашивать и очищать Лиззи, и кровь с моих рук уплывала по воде темными завихрениями.
Позади меня аккуратно укутанная Лиззи лежала на кровати в рубашке одного из близнецов, потому что ее собственная сорочка еще не высохла. Она смеялась в эйфории рождения и от того, что выжила. Расположившиеся по обе стороны от нее близнецы хлопотали, шепча что-то с восхищением и облегчением. Один из них поправлял взмокшие от пота светлые волосы, другой — нежно целовал ее в шею.
— У тебя нет жара, любимая? — с ноткой беспокойства в голосе спросил один. Это заставило меня обернуться и взглянуть: Лиззи болела малярией, и хотя приступов не было уже довольно давно, но, может, стресс родов...
— Нет, — сказала Лиззи и поцеловала Джо или Кеззи в лоб. — Я просто раскраснелась от того, что счастлива.
Кеззи или Джо с обожанием улыбнулся ей, в то время как его брат с другой стороны принял на себя обязанность целовать Лиззи в шею.
Тетушка Моника кашлянула. Она обтерла младенца влажной тряпицей и несколькими мягкими, пропитанными ланолином клочками шерсти, которые я принесла, и теперь завернула малышку в одеялко. Родни уже давно заскучал от происходящего, и, засунув большой палец в рот, снова заснул на полу возле корзины с дровами.
— Твоя фода, Лиззи, — с легкой ноткой неодобрения в голосе сказала Моника. — Он там пудет холодный прародитель. Und die Kleine (И маленькую (нем.), — прим. пер.) он захотеть увидеть, и ты, но не столько сильно эти... — она наклонила голову в сторону кровати, одновременно скромно отводя взгляд от игривого трио. После рождения Родни мистер Вемисс и его зятья осторожно восстанавливали отношения, но дело лучше было не торопить.
Ее слова наэлектризовали близнецов, и они вскочили на ноги. Один нагнулся и подхватил маленького Родни, обращаясь с ним с любовной непринужденностью, другой кинулся к двери, чтобы привести мистера Вемисса, в волнении забытого на крыльце.
Его худое слегка голубоватое лицо просияло от облегчения, словно зажглось изнутри. Коротко взглянув на маленький сверток и нежно его похлопав, он сердечно и радостно улыбнулся Монике. Но все его внимание было сосредоточено на Лиззи — так же, как и ее обращено к нему.
