Привет, любимая!

Резонно! Мне уже было немного стыдно за свою проповедь. Ладно, буду вежливей, если ему так хочется. Переломлю на десять минут свой исключительно мягкий характер. Но не больше, чем на десять минут. Нечего испытывать мое терпение.

— Давайте решим ваши проблемы, — предложила я более миролюбиво. — И расстанемся друзьями. Что вы хотите?

— Берете быка за рога? — он усмехнулся. — Не терпится меня выставить? Хм ... Хорошо. Отдайте папки с документами, и я уйду.

У меня из прически выбилась вьющаяся прядка и упала на щеку. Поправлять было лень. Уж не на локон ли мой он так заглядывается?

— Какие папки? Все документы я ему в чемодан положила.

— Вы не поняли, — ответил мне мой деверь, с заискивающей улыбочкой протягивая пустую чашку.

Еще кофе? Однако ... Я опять налила ему кофе. Теперь уже без фокусов.

— Три красные папки, — пояснил он, с любопытством глядя на меня. — Там записи, истории болезней, рентгеновские снимки. Ну, все такое ... Михаил оставил их здесь.

Теперь я поняла о чем речь. Эти папки валялись на шкафу. Сама их туда зашвырнула. На них, наверное, пылищи ...

— А что же он сам за ними не зайдет?

Сказала и внутренне сжалась. К чему, спрашивается, ляпнула? Сейчас получу в ответ, что меня видеть не хотят.

— А он не может. Он в Африке. Их туда надо переслать.

Боже, подумать только, куда он от меня спрятался. Ближе места не нашел?

— Как он в Африке-то оказался? С клубом кинопутешественников?

— Вы напрасно иронизируете, — нахмурился деверь. — Он там по контракту. На три года. Стажируется, если можно так сказать. В тяжелых, между прочим, условиях. Достойно представляет ...Союз нерушимый...

Хорошо, что ему не взбрело в голову в Афган рвануть. Африка — это еще по-божески. Там не стреляют. Но слушать о Рыжем невыносимо.

— Ладно, — я встала. — Сейчас принесу вам эти папки.

Он поднялся вместе со мной. И пошел следом. Как телок на привязи.

Ха! Пыли на этих папках действительно было невпроворот. Роман Анатольевич дождался, когда я их вытру мокрой тряпкой. Взял и сразу пошел в прихожую. Молодец! Понял абсолютно все, что хотели ему объяснить.

Он неторопливо надел роскошный плащ. Небрежно накинул на шею шелковое кашне. Уже в дверях повернулся ко мне.

— Аля! Возьмите мою визитку. Мало ли что понадобится? Только домой не звоните. Жена у меня ... Ну, вы понимаете ... Звоните на работу.

Ага! Разбежалась. Завтра же и позвоню. Держи карман шире! Но визитку взяла. Никогда в жизни визитных карточек не видала. Только читала в книгах. Хоть в руках подержу.

— До свидания, — он церемонно кивнул. — Вы очень интересная женщина, Александра Владимировна. Теперь я понимаю брата намного лучше. И больше не осуждаю. Жаль, раньше у нас не было случая познакомиться.

Вот дурак! Я захлопнула за ним дверь. Уф-ф-ф... Ну и визит! Обалдеть. И пошла в комнату. Делиться с тетей Ниной.

* * *

— Это что такое? — сердито сказала я тетке.

— А что? — невинно спросила она, сияя глазами. — Ты о чем?

— Вот об этом! — я показала рукой на кухонный стол. На нем красовались две бутылки: водка и шампанское.

— Это Олег принес, — расплылась в улыбке тетя Нина. — Таня родила.

— Ох, — всплеснула я руками. — Кого?

— Девочку. Три шестьсот. Пятьдесят два сантиметра.

— А где же он сам?

— В магазин побежал. У нас хлеба не оказалось.

— Ты могла мне раньше сказать, что хлеба нет? — возмутилась я, раздевая в комнате сына. — Когда мы с Ванечкой гулять пошли?

— Я и сама забыла, что хлеба нет.

Как можно забыть про отсутствие хлеба? Ведь едим в основном хлеб. Масла не достанешь. Сыр и колбаса — не по карману. Ими в доме давно не пахнет. На столе каждый день хлеб и рыба, как у древних греков. Жить становится все труднее. Кругом километровые очереди. Денег нет. Но и тетя Нина, и отец настаивали, чтобы я досидела с ребенком положенный год. Я злилась, ругалась. Тем не менее, отдавать Ванечку в ясли не поднималась рука. Правда, кое-какой выход нашелся. Договорилась в ЖЭК-е и теперь по вечерам за восемьдесят рублей в месяц я мыла два соседних подъезда в нашем доме. Быстро начала худеть. Необходимость покупать новую одежду отпала сама собой. Уже и старые вещи болтались на мне, как на вешалке. Отец с Евгенией помогали нам, чем могли. Да у них и самих доходы не бог весть какие. Иногда мне очень хотелось разреветься. Чем дальше, тем труднее приходилось. Ванечке была нужна шубка, валенки, много чего еще. Я просто выбивалась из сил. Оставалось только, сцепив зубы, не замечая, что жизнь отвратительна, продолжать тянуть свой воз. Когда хотелось плакать, я заставляла себя смеяться. Календари больше не существовали. Отсчет времени велся мной по событиям, выпадавшим из рядовых будней.

— Привет, — сказал Олег, появляясь в прихожей с огромной теткиной сумкой в руках. Из сумки торчали свертки.

— Олежка! — я бросилась к нему. — Поздравляю! Вы такие молодцы!

— Позвони отцу, — скомандовал он, передавая мне сумку. — Пусть они с Евгенией заберут Ваньку. Я взял отгул. Ух, напьемся!

Я счастливо засмеялась. У нас так давно не было никаких настоящих праздников.

* * *

Девочку назвали Александрой. В мою честь. И я от гордости пол года задирала нос. Они летом крестили дочку. Это наводило на мысль, а не крестить ли и нам Ванечку? Ему шел второй год. Тетя Нина был "за" обеими руками. Меня мучили сомнения. Я не так давно вышла на работу. Что там скажут, если узнают? Например, Валька Прохоров, наш профсоюзный деятель, способен пронюхать об этом моментально. Конечно, крещение сына может сойти с рук. На дворе не семьдесят четвертый год, а восемьдесят четвертый. В последнее время многое людям сходит с рук. Но кто его знает? Я никак не могла сориентироваться. На работе происходили изменения, видные невооруженным глазом. Все вдруг увлеклись политикой. В курилках и коридорах громко обсуждались такие вещи, о которых раньше и подумать было страшно. Гуляли анекдоты — один хлеще другого. Все вдруг увлеклись политикой, кроме разных тетех вроде меня. Никогда не интересовалась ничем подобным. Величайшее событие последних лет, — смерть Брежнева, — прошло мимо моего сознания. Голова была забита совсем другими проблемами. В памяти от того времени осталось только одно: удивление при виде того, как страшно отец и тетя Нина паниковали — умер Брежнев! Ну и что? Умер и умер. Не вечно же человеку жить. И так всем давно надоел. Про Андропова я могла и не узнать, если бы тетя Нина, вернувшись однажды из магазина, не рассказала про облаву в универсаме. Черненко же совсем не стоил моего внимания. Однажды я видела по телевизору, как он вручал награды в Георгиевском зале. Этот божий одуванчик шатался от дряхлости. И без всякого ветра. Не сегодня, завтра покинет сей бренный мир. Нам с тетей Ниной от этого ни тепло, ни холодно. Зарплату все равно не повысят. Сослуживцы мои были иного мнения. Они яростно спорили при первом удобном случае. В разговорах проскакивала сногсшибательная информация. О некоторых вещах я раньше даже не подозревала. Начала прислушиваться к этим спорам. Иногда спрашивали и мое мнение. Вдруг стало ясно, насколько сильно я отстала от жизни. Ничего не понимаю. Ничего не знаю. Не о чем с людьми поговорить. Деревня деревней. Всегда считала, что главное — добросовестно работать, остальное — не моего ума дело. Теперь до меня доходило, что это не так. Пора собой всерьез заняться. Окончательно я это поняла, когда тетя Нина в декабре отмечала свой день рождения. Никогда не отмечала, а тут... Пятьдесят лет, как-никак.

Были отец с Евгенией, Олег с Таней и дочкой, да бабка Серафима притащилась из деревни.

Посидели мы хорошо. Тихо, по-семейному. Жаль, что отец с Евгенией уехали рано. Мачеха боялась ходить по улицам в сумерки. На прощание Евгения шутливо посоветовала:

— Вы бы детей сейчас помолвили. И так живете, как одна семья. Увидите, они сами вопрос решат, если вы вовремя не подсуетитесь.

— А что? Это идея! — громко воскликнул Олег и тут же пугливо обернулся на бабку Серафиму. Серафима Степановна давно уже похрапывала на теткином диване. Зря пугался, между прочим. Ее теперь и пожарная сирена не разбудит.

— За такую мысль надо выпить! — громким шепотом заявил Олег.

Я печально развела руками и подняла с пола пустую бутылку из-под "Рислинга". Он огорченно вздохнул. Татьяна настораживающего эпизода не видела. Она сидела на полу, рядом с детьми. Но и детей она не видела тоже. Взахлеб читала "Литературную газету", какую-то статью про Сталина. Ванечка играл в новый ярко-красный паровозик. Шурочка, которую так звали, чтоб не путать со мной, пыталась этот паровозик отнять и, стоя на четвереньках, капризно хныкала. Матери ее до детской обиды не было никакого дела.

Тетя Нина полезла за шкаф и вытянула оттуда пыльную бутылку вина. У нее всегда кстати обнаруживались винно-водочные заначки.

— Танюша, — позвала она, — иди к столу.

И, обтерев бутылку полотенцем, передала Олегу. Тот поколдовал над пробкой, торжественно разлил вино по бокалам.

— Татьяна! — возмутилась я. — Хватит просвещаться. Иди к столу. Выпьем за детей!

— А? Да ... сейчас ... — рассеянно отозвалась Таня, не отрываясь от газеты.

— Татьяна! — повысила я голос.

Она отложила газету на кушетку. Встала и прошла на свое место.

— Не понимаю, что ты шумишь, Аля? — добродушно спросила она.

— Да потому и шумлю, что кое-кто людей на газеты променял. Не ты газеты читаешь, а они тебя.

Она не торопясь села. Положила себе на тарелку заливной рыбы. Взяла в руки бокал.

— А ты сама газеты читаешь? Хоть иногда? — усмехнулась грустно.

— Ой, Тань, давай, не будем! — взмолилась я, чувствуя под ногами зыбкую почву. Книги читала. Даже много. В основном, по ночам. Но до газет руки совсем не доходили.

— Нет, почему? — Олег придвинулся ближе, отставив свой бокал в сторону. — Тема интересная. Главное, вовремя поднята.

— И ничего не вовремя, — надулась я, соображая, как лучше всего возвести оборонительные сооружения. Пугалась, когда Олег начинал меня воспитывать.

— Вовремя, вовремя, — хохотнул Олег, заметив мою реакцию. — Ты посмотри на себя. В кого ты превратилась?!

— В чучело огородное, — ответила за меня Таня. — Газет не читает. Что в мире происходит — не догадывается. В театры, кино, на выставки не ходит. Жизнью не интересуется. Себя совершенно запустила. Посмотри, Олег, ее роскошные локоны сто лет назад в паклю превратились.

Ты посмотри! Целой гневной филиппикой разразилась. Тоже мне, Цицерон нашелся.

— Мне некогда, — начала я заводиться. — Заниматься собой времени нет... И желания.

— Вот с этого бы и начинала, — иронично заметил Олег.

— Ты о себе совсем не думаешь, — неожиданно вмешалась тетя Нина.

Я смотрела на нее и ничего не понимала. Вот предательница. Она же лучше других знает, насколько мне приходится туго. Ведь я ее освободила почти от всех домашних обязанностей. Не дай бог, опять заболеет.

— Говорить скоро разучится. И смеяться совсем перестала, — сообщила тетя Нина Олегу тоном прирожденной ябеды.

Я отвернулась от них. На глаза навернулись слезы. И тетка туда же! С чего это они за меня взялись? Да я только и делаю, что думаю о себе. Немного иначе, правда. Вероятно, не с того бока, если близкие ополчились. Втихомолку оглядела себя, вздохнула. Они ведь правы. Совсем опустилась. Рыжий бы меня не узнал. Вон, Олю Скворцову позавчера встретила. Однокурсницу. Не узнала сначала ее, такой элегантной женщиной она стала. Уже на место ведущего инженера в своем КБ метит. А я чуть ли не в чертежницах сижу. Да как быть-то? Или карьерой заниматься, или семьей. Кто о Ванечке с теткой позаботится? Пушкин? Деньги нужны или нет? Не отказываться же от мытья подъездов в ущерб самым близким и дорогим?

— Я о семье думаю. Это все равно, что о себе.

— Ничего не о себе, — отрезала тетя Нина. — Тебе еще свою жизнь устраивать надо. Замуж выходить. Ванечке отец нужен.

Тетка сказала, и сама испугалась своей смелости. Даже голову в плечи втянула. За столом повисло тягостное молчание.

Они что, думают, без мужика нормально ребенка не выращу?

— Для начала с Рыжим надо развестись, — мрачно ответила я. И ушла на кухню. Выползать из того проклятого отчаяния, в которое толкнули меня теткины слова. Ведь не отболело еще... Два года... Третий год уже пошел, а не отболело...

Вечер был безнадежно испорчен. Олег с Таней оставались после теткиной диверсии недолго. Одели Шурочку и тихо ушли. Я с ними не прощалась. Не могла. Так и сидела возле плиты, уткнувшись лбом в стенку. Тетя Нина меня не трогала. Сама уложила Ванечку спать. Грязную посуду составила в одну кучу на кухонном столе. И привалилась под бочок к бабке Серафиме.

Я все сидела на кухне. Сварила себе кофе. Взяла сигареты. Олег забыл их на подоконнике. Не курила лет с двадцати, а тут вдруг захотелось.

Ребята, конечно, правы. Чучело огородное. Чучело и есть. А для кого мне теперь собой заниматься? Рыжего-то нет. И не будет. Ребята правы. Но и я права. Или нет? Кто его знает ... Вот, если так разобраться, то не нужны мне были, по большому счету, ни театры, ни газеты, ни парикмахерские. Я жила одной только любовью. Сначала к Рыжему. Теперь к Рыжему и его сыну. А разве вся наша жизнь не состоит из любви? К людям. К месту. К делу. Любовь мне давала больше, чем газеты и спектакли. Может, слишком рано она меня нашла, эта любовь? И ничего-то я в жизни не добилась. Ну, ничегошеньки. Никем не стала. Потому, наверное, и Мишка от меня ушел. Скучно ему показалось со мной. С домохозяйкой по призванию. Да, нет, какое там призвание? Ведь это я — для него. Для него от себя отказалась. Да? Ну и что из этого получилось? Ничего из себя не представляю. Теперь вот для Ванечки выворачиваюсь. А он вырастет и уйдет? Скучно с тобой, — скажет, — мать!

* * *

Олег принес мне билет в театр. Через месяц после теткиного дня рождения.

— Мы тоже идем, — радостно сообщил он.

— А Шурочку с кем же? — всполошилась я. — Твои-то отказываются. Татьянины и вовсе не могут.

— С Шурочкой Светка посидит, — легкомысленно бросил он. Не раздеваясь, прошел на кухню — глотнуть из чайника кипяченой воды. Сам сырую не пил и меня терроризировал.

Я задержалась в прихожей. Задумалась. Давно что-то было не слышно этого имени: Светка.

— Ты чего там застряла? — крикнул Олег. — Давай, я тебе быстро всю информацию выдам и помчусь. Таня ждет.

Я прошла к нему. Он жевал кусок хлеба, запивая водой из чайника.

— А где тетя Нина?

— Они с Ванечкой к соседке пошли, валенки мерить. Да ты присядь. Что толку от сухомятки? Я тебе сейчас борща налью.

— Некогда, — он сделал последний глоток. — Слушай сюда. Идем в субботу. Начало в семь. Встретимся у метро. Или у нас. Созвонимся тогда.

Пошел в прихожую. Я — за ним.

— Подожди, Олег. А разве Света может? У нее же такая бурная светская жизнь. Ты сам говорил.

Он обернулся в дверях.

— А чем ей теперь заниматься? Андрей от нее ушел. Детей нет.