| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Проходи, Сергей. Присаживайся, — полковник указал на стул против своего стола. — Евгений, ступайте, пообедайте, перерыв как-никак. Вовка, ты посиди пока в коридоре. Мы с Сергеем пообщаемся немного "тет-а-тет"...
Дэн вышел. Кэп на секунду задержался перед зеркалом, поправляя берет, шепнул Серёге:
— Кепку сними.
Комната опустела.
— Ну, и как тебе здесь? — вопрос был странный. Что имел в виду полковник? "Триста четырнадцатую"? ОСпН "Скаут"? Или — армию в целом?!
— Не знаю. Пока, вроде, нормально... — как вести себя с Романовым, Серёжка не знал; новое "социальное положение" — военный — ставило его в тупик.
— Хочу сразу уточнить, Сергей, ты — пока ещё не курсант, — Серый удивился: весь комплекс "агитационных мероприятий", проведённый триста четырнадцатой за эти пять дней, убедил Серёжку, что он надел форму, и — уже всё, свершилось... — Курсантом ты станешь, дав своё согласие после вот этой беседы. И сказав "да", ты загонишь свою жизнь в определённые рамки. По крайней мере — на полгода. А в перспективе — до восемнадцати лет, — Романов на секунду замолчал. — По результатам тестирования, медосмотра, по мнению ребят из группы, ты, Сергей, подходишь нам. Это важно, но главное, — подходим ли мы тебе. Главное — твоё согласие. Ты был в Пантеоне?
— Нет.
— Тогда давай прогуляемся. Ты не против?
— Да нет... — поведение Романова было абсолютно непонятно. Это армия или как?!
Полковник встал, надел фуражку и посмотрел на Серёгу, что, мол, пойдём? Вышли в коридор. Сидящий там Кэп, похоже, такому развитию событий не удивился.
Что такое "Пантеон", Сергей не знал.
...Как выяснилось, Пантеон располагался в отдалённом углу базы. От основной, "рабочей" части его отгораживала лесополоска буйствующей зелени; к нему вела дорожка-аллейка, замощенная бетонными плитами.
Странное место. Классические определения — "кладбище", "колумбарий" — сюда не годились. "Пантеон"? — тоже вряд ли... Углом сошлись две серые бетонные же стены, одна — гладкая, другая — вся в ячейках, как соты; и как соты — одни ячейки были запечатаны крышками-дверцами, только не восковыми, — мраморными, а другие — зияли пустотой, готовностью принять в себя... Принять — что?! — Урны с прахом — настоящим или "условным" — землёй с места гибели...
А с мраморных дверок глядели пацаны — из-под стекла, с цветных фоток, очень качественных фоток... Пацаны в форме и в гражданке, — спокойные, деловые и — гораздо чаще — весёлые, беззаботно хохочущие. Рядом на каждой крышке-дверце золотились имена, фамилии, даты — всё как положено.
Но сначала Сергей не заметил ни позолоты, ни цифр, — всё это он разглядел позже. В первый момент он просто почувствовал себя под взглядом многих пар глаз. Не жёстких, "прицельных", как у Яна, — это были живые, очень живые, очень доброжелательные взгляды очень живых людей. Это было странное, жутковатое ощущение, — Серёжка ощутил некое присутствие; он понял, куда его привели; он почувствовал, — не читая надписей, — что всех этих ребят нет в живых; и при том он ощущал, что все эти пацаны — более чем живы... "А может — торжественные похороны..." — вновь всплыла в памяти фраза Кости. Но теперь эта фраза уже не показалась ему такой жуткой, как в прошлый раз. Почему? — Этого Сергей не смог бы объяснить...
Кэп с Романовым сели на скамейку около гладкой стены, предоставив Серёжке свободу действий.
Серёга двинулся вдоль стенки, теперь уже вчитываясь в имена и даты, вглядываясь в лица. На большинстве крышек были одиночные фотографии, но на четырёх он увидел "семейные" портреты — группы целиком. Хотя и не на всех четырёх — целиком: на одной фотке один из персонажей присутствовал в виде небесно-голубого силуэта, ещё на одной таких силуэтов было два. "Это — уцелевшие," — понял Сергей. Он шагнул дальше, и его взгляд упёрся в последнюю запечатанную ячейку. Из стеклянного зазеркалья на него смотрел раскосый прямоволосый смуглый пацан, а с плеча его свисал гибкий тёмно-золотистый зверёк, скалясь в объектив. Мальчишка придерживал мангуста рукой и улыбался гораздо сдержаннее, чем его любимец, — монголоидные лица вообще менее эмоциональны. "Ли Александр Андреевич. 29.V.1993-03.III.2010." — прочитал Серёжка. Он поднял глаза вверх: над стеной колыхались зелёные ветви, сквозь них просвечивало небо. Звуки как-то не воспринимались, только шелест листьев да крики птиц, а больше — ничего. Странно... Словно этот уголок находился в каком-то совершенно другом мире... Сергея вдруг пробила дрожь: да что же это?! Он опустил глаза и снова встретился взглядом с пацаном на фотографии. И отвёл их, не сумев выдержать этот взгляд.
Медленно, очень медленно Сергей повернулся к скамейке, где сидели... Нет, уже сидел — один Кэп. Романов исчез, неизвестно, когда и как. Вовка смотрел на Серёжку серьёзно и печально, совсем, как тогда, когда рассказывал о парне, которого ранило. А ведь здесь того парня не было, он выжил, хотя и "отвоевался", как выразился Кэп.
Сергей подошёл к Вовке и потянул его за рукав, — к "выходу" — молча. Ему очень не хотелось говорить. Кэп встал и направился по бетонной тропке — непонятно, к штабу или к модулю, да и не важно, в общем...
Если сначала это место спокойно, даже ласково, приняло посетителей, то сейчас оно выталкивало, отторгало, словно вода кусок пенопласта, — это Серёжка очень хорошо почувствовал. От всей этой мистики у него слегка кружилась голова и звенело в ушах, он вдруг позабыл, что он теперь — такой в доску военный; волна ужаса накрыла его, и он, как самое что ни на есть перепуганное дитя, вцепился в руку Кэпа. И, что самое интересное, Вовка позволил ему это.
Так и дошли до середины аллейки. Тут, наконец, Кэп остановился, аккуратно разжал Серёгину кисть, потёр руку, — на ней остались следы Серёжкиных пальцев, — и пошёл дальше, всё так же молча. Сергей оглянулся, — издали фотки смотрелись размытыми яркими пятнами на сером фоне, — и рванулся вперёд, догоняя Вовку.
* * *
— Я согласен. Я ведь уже сказал, что согласен, — Серёга разглядывал носки своих ботинок. — Товарищ полковник, разрешите идти?
— Идите. Вольдемар, задержитесь-ка на минутку. Евгений, проводите курсанта Вересова к месту проживания.
"Уже "курсант"?!" — Сергей вскинул глаза на Романова, и у него само собой вырвалось:
— Есть! — он выпрямился, козырнул, почти правильно развернулся (почти — через правое плечо, растяпа!) и покинул комнату.
Дэн вышел за Серёгой. Романов улыбнулся им вслед и посмотрел на Вовку. Кэп тоже улыбнулся, но вымученно:
— Владимир Борисович, Вы уверены..?
— Вовка, если бы я не был уверен, я не стал бы этого делать. Не забывай, твой Джо — один большой эксперимент; эксперимент на живом человеке, как это ни страшно звучит; конечно, сейчас он попросту "упёрся", в нём говорят, в общем-то, самые лучшие чувства и прекрасные порывы: благодарность, верность слову. Большая редкость в наше время. И в таких условиях. Ну, и тяга к комфорту не в последнюю очередь конечно, чувство защищённости. Но он может и передумать — даже сейчас. Очень даже может.
— А когда будет ясно, что не передумает?
— Вероятно, к завтрашнему утру. Сейчас, как вернёшься "домой", скажи, что утром его отправят на учебку.
— И что?
— Всё. К рассвету он либо попытается удрать, либо окончательно останется. Надеюсь на второй вариант — процентов восемьдесят. Но и от "козлиных прыжков в сторону" никто не застрахован. Тем более — после такого потрясения, — не очень-то это "прыжки" и, тем паче, не очень-то "козлиные"... Всё, Вовка, ступай. Будем надеяться на благоприятный исход, нервы у парня, вроде бы, приличные. До завтра.
— До завтра, Владим Борисыч...
7. ДЖО. ВЕК ЖИВИ — ВЕК УЧИСЬ
Большинство учеников "Кречета" попадают в школу в начале сентября. Серёжка попал на учебку в конце августа.
Для него-то — даже хорошо: ему было, что навёрстывать. У большинства курсантов, как бы плохо они ни учились в школе, всё равно запас знаний бывает не меньше, чем класса на три. У Сергея суммарное образование тянуло максимум на полтора года средней школы: он умел довольно прилично читать и немного — писать (лучше всего — печатными буквами; когда Серый пытался перейти на письменные, то получалось та-а-акое..!); он умел считать, в смысле подсчитывать, но представление об арифметических действиях у него было смутное. И всё. С "детских" лет (то есть, до исчезновения матери) он помнил какие-то сказки, песни, стихи, загадки, поговорки... Что-то — от неё, что-то — от сослуживцев отца. Но помнил он это отрывочно; такая информация хранилась по дальним углам его памяти, — а память у него была прекрасная, — и всплывала время от времени. Единственное, что он умел делать хорошо — это бегать и прятаться.
И, разумеется, лишняя неделя на учебке для него лишней не оказалась. Словесница и математик, взявшие его в оборот с первого сентября, начинали с ним почти с нуля, но результаты были вполне обнадёживающими. Хуже обстояло с английским: у Серёги в голове получилась мешанина из русских и английских букв, и в результате дело чуть не дошло до нервного срыва, но потом англичанка сообразила, что пока лучше учить детёныша на слух, и всё устаканилось.
Со второй недели начали прибывать новобранцы, среди которых Сергей немедленно почувствовал себя старым и опытным. Правда, это ощущение продержалось недолго: скоро надоело разъяснять вновь прибывшим, что к чему, да и роль гида-сказителя охотно взяли на себя другие — те, для кого гидом был он сам.
С началом регулярных учебных занятий нагрузка у Серёги выросла немерено: он отсиживал шесть часов со всеми, а на часах самоподготовки топал на индивидуальные, отнимавшие почти всё оставшееся время. Когда делать уроки, было неясно, он их и не делал, что, конечно, сказывалось на успеваемости: по общеобразовательным предметам Серёжка перебивался с двойки на тройку. Словеснице становилось дурно от его ошибок; англичанка поджимала губы, слыша его "Ай дон'т кнов нафинг!"
Впрочем, с математикой пока всё было в порядке. Валерий Ефимович, математик, на весь урок клал перед Серёгой задачник и спокойно начинал заниматься с остальными, а Сергей решал задачи и примеры с фанатичным упорством; при непонятках Серёжка совался в лежащий тут же учебник; и уж только в случае "клинической загрузки" обращался к Валерию Ефимовичу.
Если по общеобразовательным предметам Серый плёлся в хвосте, то по спецам он, в силу своих "особых обстоятельств", бежал впереди одноклассников. В первом полугодии шестого класса спецпредметов, как таковых, нет; но у Сергея они были, съедая всё возможное свободное время.
"Особые обстоятельства" давали себя знать, как ни крути. Были спецпредметы с первого полугодия учёбы, большая нагрузка на полевых занятиях (причём, жил он со своим взводом, а значит, то, что относилось к третьему учебному взводу, по отношению к Серёге никто не отменял). Была опека со стороны триста четырнадцатой (прочим шестиклассникам подобное внимание со стороны скаутов светило только года через два), а стало быть — и увольнительные по воскресеньям сразу, а не через полгода (триста четырнадцатая в рамках опеки временами "умыкала" Джо на выходной). Был ещё и Крис.
Курсантам любимцы позволялись с того же второго полугодия. Сергей и здесь был исключением: Крис попал на учебку вместе с ним. "Местом постоянной прописки" крысёнка (уже почти взрослого) был подсумок, выданный Серёге Фомой специально для этой цели ещё летом. Там Крис жил большую часть времени, иногда переселяясь в карман камуфляжа. Во время полевых недель крысёнок был вместе с хозяином в лагере, но на всякие замороченные вылазки типа преодоления полосы препятствий Серёжка Криса, конечно, не брал: жалел животинку. Одноклассники относились к крысу по-разному: кто-то любил животных и остро завидовал Серёге, кто-то побаивался, а один — Ванька Немцов по прозвищу Ганс — даже поменялся койками, чтобы быть подальше от Сергея с его "ручным кошмаром".
А вот в чём Серёга стоял в общем ряду с другими — так это в плане нарядов. "Залетать" в наряды Серёжка начал, как только оказался не один в своём взводе. И уж здесь никакое "особое положение" не спасало. А схлопотать внеочередной наряд можно было за что угодно: за невычищенную обувь, любое опоздание на две-три минуты, курение, выступление Криса — не к месту и не ко времени, возражение начальству (ещё бы! Сергей, правда, быстро научился отвечать "Есть!", в душе будучи категорически несогласным, но у некоторых хватало ума поспорить). Что же до курения, то Серёга злостным курильщиком не был, но мог подымить "за компанию". И так же — за компанию — схлопотать наряд. Когда об этом в начале января узнал Латыш, то Серый получил такую выволочку, после которой и десяток нарядов со всеми вытекающими последствиями казались праздником, ибо девиз Яна был "Курящий снайпер — мёртвый снайпер!", а уж залёт на почве курения "за компанию" — глупей не придумаешь! — Но, впрочем, пока всё это было в перспективе.
Появились новые друзья. Конечно, триста четырнадцатая была вне конкуренции, но это была как бы семья, которая всегда может посоветовать, помочь, прикрыть, а семья — она семья и есть... Ближе всех "однополчан" Сергей сошёлся с Алёшкой Коноплёвым по прозвищу Анаша (прозвище своё Лёха получил не только из-за фамилии, но и потому, что курилкой был тем ещё; курил он лет с пяти, и сигареты были у него всегда); Лёшка очень прилично рисовал — в стиле "комикс", это было его валютой, — рисунками Анаша расплачивался за репетиторство, ими же, по-видимому, зарабатывал и на курево. В наряды Сергей с Алексеем довольно скоро стали залетать вдвоём, что дало повод для приколов типа "мы с Тамарой по нарядам — парой", что звучало довольно двусмысленно.
Из всех возможных нарядов предпочтительнее всего были, конечно, кухонные. Бэзил — "обер-лейтенант кухонно-поварской службы", как он сам определял, если выразить эту фразу более-менее по-русски, был дядькой с юмором, хотя строгим и придирчивым, но особо садистическими манерами не отличался. К тому же о любых возможных осложнениях он всегда предупреждал заранее.
В первый раз Серёжка видел Бэзила ещё до начала учёбы. А ещё раньше слышал об этом "людоеде" от "братишек" по триста четырнадцатой. Увидев повара в первый раз, Сергей решил, что тот, пожалуй, не такой уж чёрный и страшный, как ему расписывали. Хотя, конечно, весо-габаритные показатели Бэзила впечатляли (росту в нём было около двух метров, в плечах — косая сажень, грудная клетка — размером с несгораемый шкаф, — всё это прекрасно просматривалось: выше пояса на поваре не было ничего, кроме фартука). Цвет кожи был скорее светло-коричневый, вроде швейцарского молочного шоколада; глаза — неожиданно тёмно-синие с очень белыми белками; волосы — "a la мелкий бес". На поясе брюк болтался устрашающий комплект всевозможных ножей, штук десять, от "палаша" длиной в руку и шириной в ладонь, до десятисантиметровой картофелечистки; кроме того, там же висели топорик для отбивания/рубки мяса и двузубая вилка сантиметров в сорок. В общем, можно было догадаться, откуда все эти каннибалистические легенды. Стоя на пороге кухни, Бэзил улыбался вполне дружелюбно, обнажая ровные, белые до голубизны зубы, — тоже можно при желании счесть за людоедскую ухмылку...
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
