| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
С 1758 года рисовый сбор взимался непосредственно за счет компании, но было обнаружено, что это привело к большим убыткам из-за нечестности комиссаров, которые должны были оценивать урожай. Поэтому ван дер Грааф снова начал отдавать налог на откуп.
Большой интерес вызвали выращивание и производство хлопка, и в 1793 году некий Джон Вервик, который утверждал, что имеет опыт работы в Южной Индии, предложил план по развитию хлопководства в Джафне. Он требовал для себя процент от прибыли и полной свободы действий в отношении рабочей силы всякий раз, когда он был вынужден "обращаться с ними без всякого снисхождения за плохое поведение". Ткачи были привезены и поселились в Чилаве, Коломбо и Матаре, и большое количество ткани производилось в Баттикалоа, Манаре и Путталаме, но основную часть хлопка приходилось получать от Семи Коралов и Нувара Калавая. В Калутаре была открыта сахарная плантация, и полковник де Мерон производил сахар и ром между Коломбо и Галкиссой.
Хотя ван дер Грааф сократил количество полков наемников до двух, тем не менее, возросшие военные расходы продолжали оставаться серьезным препятствием для прогресса. Директора настаивали на получении дохода из всех мыслимых источников, но расходы всегда превышали доход, полученный на местном уровне, и дефицит приходилось покрывать за счет прибыли от торговли корицей в Европе, которая предназначалась для выплаты дивидендов.
Ситуация усугублялась некомпетентностью чиновничьего аппарата; беды, столь частые в колониях в целом, изобиловали при голландцах, и Цейлон считался удобным местом, куда можно было легко "сплавить" тупиц, распутников и банкротов, имевших влияние на директорат Компании. Согласно древнему сингальскому обычаю, при назначении староста платил мудальяру, чье влияние позволило ему получить должность. Эта практика приобрела скандальные масштабы, но губернаторы и дисавы, которые, в свою очередь, ожидали и получали от мудальяров знаки благодарности, аналогичные по своей природе, но соразмерные их собственному более высокому положению, сочли удобным закрыть глаза на нее. К счастью, положение дел еще не усугубилось из-за лишения старост их бадаведили.
Фальк и после него его преемник изо всех сил пытались побороть эту практику, но вес всего административного аппарата был брошен на чашу весов против них. Оба этих способных губернатора много сделали для улучшения финансов, настаивая на честности во всех департаментах, вводя разумный порядок в администрации, борясь с расточительностью и упрощая сбор доходов. Их усилия увенчались изрядным успехом, и ван дер Грааф смог уменьшить напряжение, вызванное военными расходами; утверждалось, что он увеличил местный доход наполовину.
Принимая все во внимание, положение сингальцев, живших на голландской территории, улучшилось после изгнания португальцев. Число подданных Компании увеличилось, но все еще почти не подлежало сомнению, что оно составляло менее полумиллиона. Бедность крестьян по-прежнему была очень велика; денег было мало, и почти вся торговля находилась в руках бюргеров. Компания, несомненно, была требовательным хозяином, но она гарантировала неоценимое благо мира. Ужасные истории португальских времен теперь стали воспоминанием о прошлом, и сельский житель был уверен, что хотя бы часть его труда достанется ему самому. Он имел достаточную степень личной безопасности и разумную вероятность в беспристрастном отправлении правосудия. Его дети имели возможность немного научиться читать и писать, и никто не мог произвольно выгнать его из жилища. Это было большим плюсом.
В случае с высшими сословиями эффект был больше. Их социальные манеры и обычаи менялись, но не с такой быстротой, как при португальцах. Межрасовые браки, которые были столь обычным делом во времена последних, больше не поощрялись; и сомнительно, чтобы хоть дюжина сингальцев взяла себе жен из числа голландок.
С начала века смешанные браки официально не поощрялись, поскольку считалось, что у двух поколений европейцев, сменившихся после оккупации Галле в 1640 году, родилось достаточно дочерей, чтобы удовлетворить требования голландцев. Ни один респектабельный сингалец, за исключением, пожалуй, одного или двух побывавших в Европе, не носил европейский костюм; в 1741 году две знатные старые девы лишили наследства молодого человека, который был их ближайшим родственником на основе того, что он перенял европейскую одежду и манеры. Маха Мудалияр все еще появлялся перед губернатором босиком и никогда не садился в его присутствии.
Прочные дома заняли место глинобитных мазанок их дедов, и это было особенно характерно для таких городов, как Коломбо и Матара. В этих домах можно было увидеть хорошую мебель из кальмандра и черного дерева, хотя и в ограниченном количестве; хороший фарфор и превосходное венецианское стекло тех времен до сих пор привлекают коллекционеров в чуланы их потомков. Драгоценности, которые носили женщины, и качество которых деградировало при португальцах, теперь были заменены удивительно искусными копиями европейских образцов, украшенными бриллиантами и изумрудами. Шкатулка из слоновой кости или панциря черепахи, инкрустированная золотом, была столь же необходимой принадлежностью для знатной дамы, как серебряный чайный сервиз в наши дни.
Рисовые поля по-прежнему составляли важнейший вид земельной собственности; однако количество кокосовых плантаций быстро увеличивалось, хотя размер отдельных земель был невелик; плантация площадью в сто акров считалась необычно большой. С 1780 года большой спрос на араку привел к значительному увеличению количества винокурен на побережье, а их владельцы заработали много денег. К 1796 году цена на орехи выросла до 12 риксдолларов за тысячу, хотя высокая стоимость транспортировки в Коломбо сказалась на прибылях.
Голландец любил свою еду, и его жена хорошо ее готовила, а более богатые сингальцы старались не отстать от них в этом, хотя и на большом расстоянии. Мы читаем о сингальских поминках, где, согласно "моде Коломбо", скорбящим подавали "вино, пиво, бекон, сыр, масло, хлеб, джин, бренди, другие виды вина и сладости". На их столах можно было увидеть серебряные ложки и вилки, а их комнаты освещались не только высокими медными лампами, которые все еще используются, но и стеклянными шарами, подвешенными к крыше и содержащими фитиль, плававший в кокосовом масле. Рабы в основном использовались в качестве домашней прислуги, хотя, возможно, не в такой степени, как среди европейских чиновников; двадцать один из них был упомянут по имени в завещании Абаясинхи.
На свадьбах и похоронах, которые проводились в соответствии с христианскими обрядами, обычно соблюдались обычаи голландцев, и корончи, или коронация невесты по ее возвращении из церкви в родительский дом, обряд, существующий до сих пор, — это пережиток тех времен. Однако среди нехристиан продолжались старые сингальские брачные церемонии; невесту и жениха возводили на поруву (Широкий деревянный помост, на котором совершаются основные свадебные обряды у сингальцев. — Aspar), покрытую белым коленкором, которую посыпали рисом, и после того, как жених дарил невесте золотую цепочку и ткань, их большие пальцы связывали нитью, а затем новобрачных поливали водой или молоком. Между ними, как правило, также совершался обмен кольцами.
Одна только Джафна не продвинулась на волне процветания, хотя даже в то время она имела репутацию провинции, где чиновники могли быстрее всего сколотить самые большие состояния; ее население, несмотря на непрестанное трудолюбие, становилось все беднее, и в погашение долгов здесь было продано больше земель, чем в любой другой части страны.
Вероятно, менее полумиллиона душ составлял тот остаток сингальцев, который все еще хвалился номинальной независимостью под властью дравидийского монарха. О нем мало что можно было сказать, кроме того, что он все еще существовал, ибо борьба Востока против вторжения Запада, которая велась так долго и так упорно, почти закончилась. Законы и обычаи не изменились с тех пор, как был заброшен Котте, и Алагияванна воспевал славу Ситаваки в правление Раджи Синхи. Застой, интеллектуальный, материальный и моральный, угнетал его, как кошмар; жизнь была долгим тяжелым прозябанием, утомительной борьбой за еду и немного одежды, облегчение которой приносила только радость от посещения храма, с его богато раскрашенными, а иногда и красивыми фресками. Уют и изящества жизни были неизвестны; о том богатстве, которое можно было найти на морском побережье, здесь и не слышали. Торговля была крайне скудной, и та немногая, что существовала, монополизировалась людьми, находившимися у власти; средства связи были самыми примитивными; мануфактур практически не существовало, а количество монет в обращении было строго ограничено; денежный доход короля, вероятно, был меньше, чем у некоторых мудальяров, служивших Компании.
Общественные работы были почти неизвестны, хотя многое было сделано для религиозных построек. Сингальцу было мало на что надеяться и не к чему стремиться; у него не было стимула выращивать больше продуктов, чем было необходимо для удовлетворения самых элементарных жизненных потребностей; он был полон благодарности, если сама его жизнь была в безопасности, а его плантация избежала разграбления; он был счастлив, если ему удавалось заработать мелкую монету, продав свои орехи. Помимо этого, у него не было никаких перспектив. Это удручающая картина, но наследие великого прошлого сохранило в себе семена будущих возможностей.
Существовал один вопрос, который препятствовал общему процветанию голландской колонии, и это был вопрос обмена. С самого начала Компания принимала в качестве валюты различные монеты. В обращении находились не только сингальские серебряные риди или ларины, медные масса и золотые фанамы, а также различные португальские монетные выпуски Гоа и Коломбо, но даже персидские, немецкие и испанские монеты. Самыми популярными были тонкие медные дуиты, которые выпускались различными провинциями Нидерландов и импортировались на Цейлон в больших количествах вместе с небольшой долей серебряных стиверов, шиллингов, флоринов и дукатонов. Золотые пагоды чеканились на монетном дворе Тутикорина, который находился под контролем Коломбо, а различные другие пагоды Южной Индии были приняты в соответствии с их металлической ценностью по сравнению с дукатоном. Местная медная чеканка состояла из толстых стиверов, тридцать из которых весили фунт, и с большой прибылью чеканились на острове, а также двухстиверных монет и долей стивера. Несколько серебряных рупий также выпустили Фальк и ван дер Грааф.
Товары, необходимые для проведения расчетов, ввозились в основном из Нидерландов и Батавии на судах Компании, и их стоимость оплачивалась за счет векселей тех стран, от которых Компания получала прибыль. Импорт из Индии частично уравновешивался экспортом с Цейлона, но оставалось отрицательное торговое сальдо, которое приходилось оплачивать золотом и серебром.
Количество драгоценных металлов в стране было крайне невелико, и ввиду финансовых затруднений, возникших после 1780 года, ван дер Грааф задумал выпустить бумажные деньги в виде банкнот под названием "Kredit Brieven", которые подлежали оплате на предъявителя медью по фиксированной ставке. Все платежи из казначейства производились этими банкнотами или медью, и за короткое время запас серебряных и золотых монет, доступных для экспорта в Индию, был исчерпан. Поэтому губернатор приступил к продаже этих монет на открытом аукционе, а через десять лет дукатон, который в соответствии с правилами Компании стоил всего восемьдесят стиверов, продавался уже за сотню. В то же время в случае денежного перевода в Голландию казначейство настояло на том, чтобы по крайней мере половину суммы нужно было передать в виде серебра.
Этот обмен производился по первоначальному курсу, и чиновники, переводившие свою зарплату в метрополию, получали прибыль; тогда как цена на зерно, хлопок и аналогичные предметы первой необходимости, импортировавшиеся из Индии, росла очень быстро, и местный потребитель сильно пострадал. Первоначально обменный курс был установлен по стоимости дукатона, но теперь медная монета стала настоящим стандартом, и обмен был скорректирован в соответствии с фактической стоимостью меди, содержащейся в стивере. Эта медь сильно обесценилась, и в 1787 году монеты стали чеканить из старых латунных ружей, которые были переплавлены для этой цели, что усложнило ситуацию.
К концу 1793 года на Цейлон стали доходить тревожные слухи о том, что Франция объявила войну Нидерландам и Англии, и ван дер Грааф с тяжелым сердцем снова обратился к тем военным вопросам, которые были так противны Компании. Имевшиеся в наличии силы состояли из 4000 пехотинцев, включая полки наемников де Мерона и Вюртемберга, с 700 артиллеристами. Были также два небольших отряда хорошо обученных ласкаринов под командованием Маха Мудальяра в Коломбо и Атапатту Мудальяра в Галле соответственно, а также некоторые мавры в Баттикалоа. Был отдан приказ держать форты в готовности к возможным боевым действиям, и Тринкомали был передан в распоряжение британских военных кораблей. Карикал и Пондичерри вскоре были заняты британскими войсками, но французские фрегаты курсировали в водах Индии; и ван дер Грааф при отправке 800 человек для помощи в защите индийского побережья должен был обратиться в Форт Св. Георгия за эффективной защитой на море.
Тем временем он получил назначение на пост генерального директора в Батавии, а 10 января 1794 года его тесть, ван Ангелбек, прибыл с Коромандельского побережья, чтобы сменить его на этом посту. Ван дер Грааф отплыл в августе, всего через четыре месяца после того, как он вместе с ван Ангелбеком препроводил тело своего доверенного лица Маха Мудальяра в могилу. Абаясинха умер в возрасте семидесяти пяти лет и был похоронен со всеми почестями, которые обычно оказывались его высокому положению; шестнадцать служащих Компании отнесли его гроб к могиле, над которой рота солдат произвела три залпа. На следующий день на его место был назначен Абаяратна, второй Маха Мудальяр.
Едва ван дер Грааф покинул страну, как начались неприятности с англичанами. Последние долгое время с завистью смотрел на богатую торговлю хлопковыми тканями Южной Индии, которую держали в своих руках голландцы, и теперь сделали смелую попытку заполучить часть этой торговли для себя. Вслед за этим в августе голландцы захватили британское судно с грузом тканей, заявив о своей монополии на торговлю в соответствии с рядом договоров, начиная с 1690 года, и права давности (prescriptive right). Они утверждали, что их право было признано даже в договоре, который Бьюкенен подписал от имени навабов, и что договор был заключен при активном посредничестве самого губернатора Кэмпбелла. Поэтому они настаивали на том, чтобы все суда, торгующие на этом побережье, получали от них паспорта, а также подвергались обыску.
Лорд Хобарт, находившийся в Мадрасе, отказался признать это заявление. Он утверждал, что Наякер не может связывать своих преемников подобным образом; даже если бы он мог, наваб, который наследовал ему по праву завоевания, не только не был связан его действиями, но и сам по предыдущим договорам не мог вступать в какое-либо соглашение с европейской державой без согласия британцев; а британцы, сказал он, отказались ратифицировать договор Бьюкенена. После долгих споров в июне 1795 года ван Ангелбек согласился на предложение лорда Хобарта передать дело на рассмотрение в Европу.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
