Она осторожно сомкнула пальцы на раковине и вздохнула.
Роджер не был мелочным. Никогда. Он бы не убежал в Оксфорд только для того, чтобы она волновалась — непроизвольный пузырек веселья всплыл при мысли о том, как шокировано описала это Энни: 'В Англию!'
Значит, он уехал по какой-то конкретной причине. Несомненно, во время их спора что-то произошло, и это немного беспокоило ее.
Он со многим боролся с тех пор, как они вернулись. Как и она, конечно же: болезнь Мэнди, решения о том, где жить — всеми формальностями переещения семьи в пространстве и времени они занимались вместе. Но было то, с чем он боролся в одиночку.
Она выросла единственным ребенком, так же как и он, и она знала, каково это — когда ты часто замыкаешься в себе. Но, черт бы его побрал, что бы там ни было у него в голове, это съедало его у нее на глазах. И если он не говорил ей, что это было, значит, считал слишком личным, чтобы поделиться (подобное раздражало, но можно было пережить), либо то, о чем он думал, было слишком тревожным или чересчур опасным, чтобы делиться с ней. А вот с этим, черт возьми, она мириться не собиралась.
Пальцы сжались вокруг ракушки, и Бринна сознательно расслабила их, пытаясь успокоиться.
Она слышала детей наверху, в комнате Джема. Он читал что-то Мэнди... 'Пряничного человечка', — подумала она. Не расслышав слова, она смогла узнать историю по ритму, и по подчеркнуто возбужденными криками Мэнди: 'Иги! Иги!'
Нет смысла прерывать их. Времени достаточно, чтобы потом сказать, что папочки не будет дома всю ночь. Может быть, они не будут беспокоиться, если она просто сообщит им об этом. Он никогда не покидал их с тех пор, как они вернулись, но когда они жили в Ридже, он часто уходил охотиться с Джейми или Йеном. Мэнди этого не помнила, но Джем...
Она намеревалась пойти в свой кабинет, но обнаружила, что дрейфует через коридор в открытую дверь кабинета Роджера. Это была старая комната 'на одно словечко', где ее дядя Йен годами управлял делами поместья — и ее отец в течение короткого промежутка времени до этого, и ее дед до него.
И теперь это был кабинет Роджера. Он спросил, хочет ли она эту комнату, но Бри отказалась. Она любила маленькую гостиную через коридор, с солнечным окном и тенью древних желтых роз, что украшали ту сторону дома своим цветом и ароматом. И помимо этого, она просто чувствовала, что кабинет был местом для мужчин: с чистым, потертым деревянным полом и с видавшими виды удобными полками.
Роджеру удалось найти одну из старых хозяйственных книг 1776 года; она находилась на верхней полке. Под изношенной тканью ее переплета терпеливо собирались все до последней мелочи жизни на ферме в Хайленде: одна четверть фунта семян пихты, козел на племя, шесть кроликов, тридцать мер веса семенного картофеля... Написал ли это ее дядя? Она не знала, никогда не видела образца его почерка.
Ей хотелось бы знать, — с немного странным трепетом внутри, — смогли ли ее родители вернуться обратно в Шотландию — снова сюда. Увидели ли они снова Йена и Дженни; сидел ли ее отец — будет ли сидеть? — вот в этой комнате, еще раз в своем доме, обсуждая дела Лаллиброха с Йеном. А ее мать? Из того немногого, что Клэр рассказала, следовало, что она рассталась с Дженни не в самых лучших отношениях, и Брианна знала, что ее мать грустила об этом, потому что когда-то они были близкими подругами. Возможно ли было все исправить — возможно, они смогли все исправить.
Она взглянула на деревянную шкатулку, стоявшую в сохранности высоко на полке рядом с хозяйственными книгами и свернувшуюся перед ними маленькую змейку из вишневого дерева. Повинуясь импульсу, Брианна схватила змейку, находя утешение в гладком изгибе тела и забавном виде ее мордочки, оглядывающейся назад через несуществующее плечо, и невольно улыбнулась ей в ответ.
— Спасибо, дядя Вилли, — негромко сказала она вслух, и почувствовала необыкновенную дрожь, пробравшую ее. Не страх или холод — что-то вроде восторга, но тихого. Узнавание.
Она очень часто видела эту змейку в Ридже, а теперь и здесь, где та изначально была сделана, но никогда не думала о ее создателе — старшем брате ее отца, умершем в возрасте одиннадцати лет. Но он тоже находился здесь, в том, что было сделано его руками, в комнатах, которые знали его. Когда она посетила Лаллиброх ранее, в восемнадцатом веке, на верхнем этаже лестничного пролета была картина с его изображением — небольшой, серьезный крепкий рыжий и голубоглазый мальчик стоял, держа руку на плече своего брата-малыша.
Ей стало интересно, где картина сейчас. И также другие картины, написанные ее бабушкой? Был один автопортрет, который каким-то образом оказался в Национальной портретной галерее — ей обязательно нужно будет отвезти детей в Лондон, чтобы посмотреть на него, когда они станут немного старше. Но остальные? Еще был один с очень молодой Дженни Мюррей, кормившей прирученного фазана, у которого были мягкие карие глаза ее дяди Йена. Она улыбнулась, вспомнив это.
Они поступили правильно. Приехав сюда, привезя детей... домой. Не столь важно, если им с Роджером потребуется приложить усилия, чтобы найти их место. 'Хотя, возможно, я не должна говорить за Роджера', — подумала она, сморщившись.
С приливающим к щекам румянцем она потянулась обеими руками и стащила вниз шкатулку, чувствуя вину, что не дожидается Роджера для совместного чтения следующего письма. Но... ей нужна была ее мама прямо сейчас. Она взяла первое сверху письмо, подписанное ее матерью с внешней стороны.
'Типография 'L'Oignon', Нью-Берн, Северная Каролина. 12 апреля 1777 года.
Дорогая Бри (и Роджер, и Джем, и Мэнди, конечно), мы добрались до Нью-Берна без серьезных инцидентов. Да, я представляю, как ты думаешь: 'Серьезных?'. И это правда: по дороге, южнее Буна, нас задержала пара потенциальных бандитов. Учитывая, что им, вероятно, по девять и одиннадцать лет соответственно, и вооружены они исключительно древним колесцовым мушкетом, который бы разорвал их обоих на куски, если бы они сумели запалить его — серьезная опасность нам не грозила. Ролло выскочил из фургона и повалил одного из них плашмя, после чего его брат бросил оружие и бежал. Твой кузен Йен побежал за ним и притащил его обратно за загривок. Твоему отцу пришлось потратить какое-то время, чтобы добиться от них хоть чего-то разумного, но небольшое количество еды творит чудеса. Они сказали, что их зовут Герман и, нет, серьезно — Верман (Vermin (англ.) — насекомое-паразит, вредитель, — прим. пер.).
Их родители погибли зимой: отец пошел на охоту и не вернулся, мать умерла при родах, а ребенок умер через день, потому что у мальчиков не было никакого способа накормить его. Они не знают никого со стороны отца, но сказали, что фамилия матери была Кьюкендалл. К счастью, твой отец знает семью Кьюкендаллов недалеко от Бейли-Кэмп, так что Йен увел маленьких бродяг, чтобы найти Кьюкендаллов и посмотреть, смогут ли те их принять. Если нет, то я полагаю, он возьмет их с собой в Нью-Берн, и мы постараемся устроить их куда-нибудь подмастерьями или, возможно, взять их с собой в Уилмингтон и найти им должность в качестве каютных слуг. У Фергюса, Марсали и детей, кажется, все идет очень хорошо — как физически, если не считать семейную склонность к увеличенным аденоидам и самую большую бородавку, что я когда-либо видела, на левом локте Германа; так и финансово. Помимо 'Уилмингтонского вестника', 'L'Oignon' единственная регулярная газета в колонии, и Фергюс, таким образом, получает много деловых предложений.
Добавь к этому печать и продажу книг и брошюр — дела идут у него очень хорошо. Теперь семья владеет двумя дойными козами, стайкой кур, свиньями, а также тремя мулами, считая Кларенса, которого мы оставили им по пути в Шотландию. Обстоятельства и неопределенность складываются так, ['Это означает, — подумала Брианна, — что вы не знаете, кто может прочитать это письмо, или когда], что я лучше не стану конкретизировать, что, помимо газет, он печатает. Сама по себе газета 'L'Oignon' строго беспристрастна, печатая неистовые доносы одновременно и от лоялистов, и от тех, кто менее лоялен. Издавая сатирическую поэзию нашего хорошего друга 'Анонимуса', выпускает памфлеты обеих сторон нынешнего политического конфликта. Я редко видела Фергюса таким счастливым. Война уживается с некоторыми людьми, и Фергюс, как ни странно, один из них.
Твой кузен Йен — тоже из таких, хотя в его случае, я думаю, возможно, это удерживает его от слишком многих мыслей. Мне интересно, что его мать сделает для него. Но, насколько я ее знаю, думаю, что после того, как пройдет первый шок, она начнет искать ему жену. Все говорит о том, что Дженни очень сдержанная на эмоции женщина, и такая же упрямая, как твой отец. Надеюсь, что он помнит об этом. Что касается твоего отца, он много отсутствует, помогая Фергюсу с бизнесом, занимаясь мелкими 'делами' (не понятно какими, что означает, что он, вероятно, занимается чем-то, из-за чего мои волосы побелеют еще больше или станут полностью седыми, если я узнаю). И выпытывает у торговцев о возможном попутном корабле, хотя я думаю, что шансов найти такой будет больше в Уилмингтоне, куда мы отправимся, как только Йен присоединится к нам. Тем временем я в буквальном смысле разместила свою вывеску на витрине типографии Фергюса, которая гласит: 'УДАЛЕНИЕ ЗУБОВ, ЛЕЧЕНИЕ ВЫСЫПАНИЙ, МОКРОТЫ И ЛИХОРАДКИ', — сделала ее Марсали. Она хотела добавить строку про оспу (в те времена словом "pox" называли и сифилис — прим. пер.), но и Фергюс, и я отговорили ее. Он — из страха, что это приведет к ухудшению репутации его заведения, а я — от определенно болезненной привязанности к истине в рекламе, так как на самом деле в настоящее время я ничего не могу сделать с теми состояниями, которые они называют оспой.
Мокрота... ну, всегда можно что-то сделать с мокротой, даже если это не более чем чашка горячего чая (а в эти дни это залитые горячей водой корни сассафраса, котовника, или мелиссы) с добавлением виски. По пути я навестила доктора Фентимэна в Кросс-Крике и смогла купить у него несколько необходимых инструментов и некоторые лекарства, чтобы восстановить мою аптечку. (Все это по стоимости бутылки виски и того, что я была вынуждена восхищаться последним дополнением к его отвратительной коллекции маринованных раритетов — нет, ты не хочешь знать об этом, действительно не хочешь. Хорошо, что он не может увидеть бородавку Германа, или он молниеносно оказался бы в Нью-Берне, подкрадываясь к типографии с ампутационной пилой). Мне до сих пор не хватает пары хороших хирургических ножниц, но Фергюс знает в Уилмингтоне ювелира по имени Стивен Морей, который, по его словам, может сделать пару штук по моему заказу. На данный момент, я в основном занимаюсь удалением зубов, поскольку цирюльник, который обычно делал это, утонул в ноябре прошлого года, упав в порту, будучи пьяным.
Со всей моей любовью, мама.
Постскриптум. К слову о 'Уилмингтонском вестнике', твой отец намеревается наведаться туда и посмотреть, сможет ли он узнать хотя бы то, кто оставил это проклятое уведомление о пожаре. Но я полагаю, мне не следует жаловаться: если бы ты не обнаружила его— ты никогда бы не вернулась в прошлое. И хотя я бы хотела, чтобы многие вещи никогда не проиходилили, я никогда не буду сожалеть, что результатом твоего прихода стало то, что ты узнала своего отца, а он тебя'.
ГЛАВА 17
БЕСЕНЯТА
ЭТА ТРОПА НЕ СИЛЬНО отличалась от любой другой оленьей тропы, которые им попадались, по крайней мере она начиналась так же. Но было в ней что-то, что сообщило Йену — 'люди', а он так давно привык к таким интуитивным предостережениям, что редко сознательно обращал на них внимание. Не сделал он этого и сейчас, но дернул поводья Кларенса, потянув в сторону и голову собственной лошади.
— Почему мы остановились? — подозрительно спросил Герман. — Здесь же ничего нет.
— Там наверху кто-то живет, — Йен указал подбородком в сторону лесистого склона. — Тропа недостаточно широка для лошадей. Мы привяжем их здесь и пройдемся пешком.
Герман и Верман с большим подозрением молча переглянулись, но сползли с мула и поплелись за Йеном вверх по тропе.
Его начали одолевать сомнения: никто, с кем он говорил за последнюю неделю, не знал в округе никого из Кьюкендаллов, а продолжать тратить время на дальнейшие поиски было невозможно. В конце концов, он мог бы взять маленьких дикарей с собой в Нью-Берн, но он понятия не имел, как они отнесутся к этому предложению.
Если уж на то пошло, то он не имел ни малейшего представления о том, понимают ли они вообще хоть что-то? Они были не столько застенчивые, сколько скрытные: пока ехали, все время о чем-то перешептывались за его спиной, а как только он оглядывался, то замолкали словно воды в рот набрав, разглядывая его с абсолютно кроткими выражениями на лицах, за которыми, как он ясно видел, строились всевозможные тактические варианты. Что же они замышляют?
Если они намеревались сбежать, то он решил, что не станет особо усердствовать, чтобы догнать их. С другой стороны, если они планировали украсть Кларенса и лошадь, пока он спит — это совсем другое дело.
Наверху оказалась хижина: из трубы вился дымок. Герман с удивленным видом повернулся к Йену, и тот улыбнулся мальчику.
— Я же говорил, — сказал он и окликнул хозяев.
Дверь со скрипом отворилась и из нее высунулось дуло мушкета. В глухом захолустье подобная реакция на незнакомцев была нередкость, и Йена это нисколько не смутило. Повысив голос, он объяснил, в чем дело, выдвинув перед собой Германа и Вермана, как доказательство своих добрых намерений.
Дуло не убрали, но достаточно высоко приподняли. Повинуясь инстинкту, Йен бросился на землю, дернув парней вслед за собой, в тот момент, как поверх голов прогрохотал выстрел. Женский голос на незнакомом языке что-то пронзительно выкрикнул. Слов Йен не понял, но смысл был предельно ясен, и, подняв мальчишек на ноги, он торопливо повел их обратно по тропе.
— Я не буду жить с ней, — сообщил Верман, сосредоточено сверкая через плечо неприязненным взглядом. — Верно тебе говорю...
— Конечно не будешь, — согласился Йен. — Поедем дальше, ага? — но тут из-за Вермана пришлось остановиться.
— Мне надо посрать.
— О, да? Ну, тогда поторопись, — Йен отвернулся, поскольку заметил раньше, что мальчишкам в этом деле требовалась повышенная секретность.
Герман тем временем уже ушел вперед: спутанная копна грязных белокурых волос едва виднелась всего в каких-то двадцати ярдах вниз по склону. Йен как-то предлагал ребятам обстричь волосы, если они все равно не расчесываются. Или мальчишки могли бы умыться, проявив учтивость по отношению к любым родственникам, перед которыми нарисовалась бы перспектива забрать их к себе. Но оба этих предложения были встречены яростным отказом. К счастью, он не нес ответственности за принуждение к мытью маленьких паршивцев. И, честно говоря, он считал, что умывание нисколько не изменило бы их запах, учитывая состояние одежды, которую они, судя по всему, не снимали в течение нескольких месяцев. По ночам он заставлял их спать с другой стороны костра от себя и Ролло, в надежде ограничить распространение вшей, которыми мальчишки так и кишели.
