All I ever wanted

В другое время я разобрал бы все эти двенадцать лет по кирпичику, чтобы понять, что за раствор держит их вместе... Но их можно потом не собрать. А мне — тому мне, кого я согласился считать собой — кажется, жаль этой постройки. Она казалась такой обманчиво шаткой, как то временное, что прочнее постоянного.

Некоторые мысли все же даются нелегко, и я задвигаю их подальше. Всю жизнь так делаю, не новость.

Как трогаюсь с места, тоже не замечаю. Только углядев знакомый джип-переросток, соображаю, что я на стоянке у "Колизея".

Монтеррос открывает мне дверцу. На заднем сидении, укрытый его кожаной курткой, видит десятые сны Солнце Дориан.

— Жаль, не могу отвезти его в школу...

— Там нет подземного гаража?

Он смотрит с укоризной, но сбить себя с толку не дает.

— Рассказывай давай.

И я рассказываю. Удивительно — Монти чуть ли не единственный, перед кем я не хотел бы терять лицо, и все равно рассказываю. Мне не очень нравятся слова, вылетающие из моего рта, но других просто нет. С другими словами будет другой смысл.

Монти не сводит с меня глаз, барабаня пальцами по рулю, и в кои-то веки я понятия не имею, что значит это выражение. Он вообще на эмоции не скуп, почти как при жизни, и читать его легче легкого. Всегда — но не сейчас.

— Ты прекратишь? — не выдерживаю я наконец. — Что, по-твоему, эта физиономия должна значить?

— Ну какой же вы глупый, — раздается вдруг сзади дремотный голос. — Такой взрослый — и такой глупый...

Мы синхронно оглядываемся. Санни моргает заспанными глазами, потирая их кулаком.

— Прошу прощения?...

— Он хочет сказать, что РАД ЗА ВАС, — объясняет он.— Что ж тут непонятного ваще?

В демонстративном шоке я возвращаю взгляд Монти, и тот разводит руками.

— Ми Соня... ми амор, она ж полюбила меня еще до того, как стала моим сателлитом. Я хочу надеяться, что все у нас было по-настоящему. И всегда надеялся, что у тебя это тоже будет.

Тут даже добавить нечего, сентиментальное чудовище. Я пожимаю плечами — мол, ответ принят, и вдруг меня осеняет — ведь может быть, что и Соня была такой, как Майк. Она ведь умерла рано и не от той причины, от которой может умереть сателлит... Однако серьезно боюсь, что он мне тут разрыдается, — потом скажу. Вместо этого обращаюсь к нашему пассажиру, не оборачиваясь:

— А в твоем возрасте, юноша, уже пора научиться ценить собственную жизнь.

— Я вас не боюсь, — бормочет Санни сквозь зевок, снова падая в сон. — Все равно вы мне ничего не сделаете...

Вот маленький наглец, весь в мать. Монти едва сдерживает смех.

— Что, рыцарь, — спрашиваю, — правда бы не поделился?

— А ты поделился бы Майком? — задает он встречный вопрос, неожиданно серьезно, хотя в глазах еще смех, как искры статического электричества. Поверить не могу, что он сравнивает.

— Насколько помню, я делился.

— Так то когда было, а сейчас разрешил бы? — Не дождавшись реакции, Монти продолжает. — Мадре де диос, подумаю — вздрогну... и как он может на меня смотреть после этого... Вспомнить дико. — Он опускает глаза, морщась и теряя искорки с каждым словом. — Ему ж так больно было, я так его напугал, но он старался, терпел... И вытерпел, не отключился даже. А потом, знаешь, подполз, уткнулся, — Монти показывает куда — на свой пудовый бицепс, — и так сидел, даже на слезы сил не было. Тогда я его к тебе отнес, помнишь? Ты еще спросил: "Понравилось?"

— А ты меня послал.

— Неужели, — Монти едва заметно улыбается. — У тебя лицо дергается, Демон. Это ответ на мой вопрос лучше некуда.

И единственное, что я могу сказать:

— Пойдем выпьем.

Мы оставляем Санни в машине и идем в ближайший бар, где подают "Блади Мэри" в прямом смысле этого слова. Уже под утро, накидавшись как в старые добрые времена, Монти отвозит меня домой.

Ставни в комнате Майка закрыты. Но, поднявшись на второй этаж, я вижу, что полоски света из-под двери больше нет.

И я иду к себе, ведь чем раньше ляжешь — тем быстрее наступит вечер.

* * *

энд