История пятая. Взрослые игрушки.

— Смотри, — она взяла злополучный кусочек стекла и быстро порезала палец и себе. Ребенок не сводил с нее глаз. Затем она приложила свой палец к его. — Теперь мы навсегда связаны и умрем в один день.

— Я никогда не хочу расставаться с тобой, Лу, — сказал он, сунув палец в рот.

Я вышел из своего укрытия.

— Зря ты это сделала, Рэйчел. Такими обещаниями не разбрасываются.

— Вот уж действительно идиотское имя, — сказала она, попятившись, словно закрывая собой ребенка.

— Ты же знаешь, что происходит с теми, кто подошел к тебе слишком близко, сказал я миролюбиво, пропустив мимо ушей ее замечание. — И вообще — тебе уже восемнадцать лет, а ты играешь с детьми.

— Иди в дом, Джоули, уже темно, — проговорила она напряженно. Ее голос звучал, будто дергали струну, в нем были страх и смертельная усталость.

Мальчишка посмотрел на меня исподлобья и не двинулся с места.

— Пусть он уберется!

— Как страшно. Уже ухожу. Но обдумай, что я сказал, моя блондинка.

— Гори в аду, сволочь, — бросила она привычно. Я только рассмеялся. Терновый куст — мой дом родной.

* * *

ДАНТЕ

...Когда я был в Риме в последний раз, здесь еще ходили в тогах и изъяснялись латынью. С тех пор у меня не возникало желания сюда вернуться, слишком много неприятных воспоминаний и подохших иллюзий.

Я очень быстро ее нашел — хорошо иногда иметь связи. Она сидела у часовни под тяжелыми сумерками, уткнувшись лбом в колени.

— Перл! — позвал я тихо.

Кажется, сначала она не поверила своим ушам, потом все же медленно подняла голову... Да, Хияма правильно ее обрисовал — немного вульгарная, но притягательная, гибкая, как ласка, яркие губы, а волосы — бог ты мой — выкрашены в огненно-рыжий цвет. Уже не в кимоно — успела насмотреться на то, что здесь носят, хотя, кажется, брала пример преимущественно со шлюх.

— Данте-сама... как ты меня нашел? — спросила она по-японски, старательно выпевая слова. Я знаком с Хиямой тысячу лет, но всегда понимал язык гораздо лучше, чем говорил на нем.

Я пожал плечами и ответил по-английски:

— Долго ли умеючи... Ну что, я вижу, ты здесь неплохо выживаешь.

— Molto bene. — Перл потянулась, как кошка. — Оказывается, люди любят секс так же, как и мы, и даже сильнее. И готовы ради этого на многое...

Мне не послышалось? Она сказала "мы"?

— Но ведь ты еще не "мы", нэ?

Перл плавно встала, подошла, и не имей я столько лет за плечами, не заметил бы, как ее рука заносится, чтобы влепить мне пощечину. Она так старалась, что я чуть не сломал ей руку, когда перехватил в дюйме от лица.

В ту же секунду Перл разревелась и толкнула меня обеими ладонями в грудь совсем уж как-то бессильно, очень по-женски, потом еще раз. Плач перешел в истерику, и она сползла к моим ногам, обнимая их.

— Где же ты был... — говорила она, мешая японские, английские и итальянские слова, — черт побери, где же ты был?!! Я ведь могла состариться и умереть! Любой мог бы превратить меня еще там, на острове, даже сенсей — он хотел спать со мной каждую ночь! — но я не хотела! Я ждала только тебя, искала тебя... Больше мне никто не нужен.

— А если бы не нашла?

Перл сжала губы, глядя мимо меня в пустоту.

— Ты знаешь.

Я подозревал, что Перл так же склонна к суициду, как я — к вышиванию гладью, и спроси я в глаза, она не сможет солгать. Ну ладно. Будем считать, что она выиграла этот приз. И она его получит — лучший в мире рецепт от морщинок вокруг глаз.

Решка, ничего не поделаешь.

Теперь неплохо было бы повидать Лиса и узнать, как продвигаются дела с его блондинкой.

Да просто увидеть его. Просто увидеть.

* * *

УЛИСС

Получается, я рождался трижды: первый раз — как человек, второй раз — как вампир. И третий — как вампир с промытыми мозгами. Постепенно я начал припоминать какие-то смутные образы, лица, но ничего конкретного. Одно я вспомнил отчетливо — запах горящих кленовых листьев (мы называли их ангелами), такой бывает осенью, когда жгут костры. И высокий женский голос, который кричит где-то вверху: "Он не умирает! Он не может умереть!". Но рада она этому, или наоборот, и обо мне ли вообще шла речь — неизвестно. Мне почему-то кажется, что я еще был человеком, когда слышал эти слова и вдыхал сладкий дым возносящихся к небу маленьких ангелов...

Еще я помнил стук... страшный, безысходный звук, стук земли по гробовой крышке... я слышал его изнутри.

А еще — плеск теплой воды и нежное, заботливое прикосновение рук. Пальцы, перебирающие волосы, теплые губы на щеке, у виска. Больше ничего.

...Когда Улисс родился, тьма рассеялась, и в нескольких дюймах от его виска в стену с силой врезался топор.

Я отпрыгнул в сторону, пытаясь разглядеть того, кто на меня напал. Мозг был чист и пуст, я понятия не имел, кто я сам, но как-то понял, что в отличие от меня нападавший — обычный человек, с одной поправкой. Он хочет меня убить.

Пока я раздумывал, он снова размахнулся, но я с легкостью перехватил его оружие и выдернул из рук. В этом помещении я чувствовал себя немного дискомфортно, и поэтому, увидев темную дыру вместо двери, недолго думая, нырнул туда. Он кинулся за мной, но... как-то неуверенно. Несколько его движений — и я понял: ха, да он просто не видит в темноте! Я заманил его туда, где мое положение становится более выигрышным. Что ж, поиграем, пока не выясним правила.

Он уже не бегал за мной, а скорее прятался сам, его страх и злость испарялись через кожу и пропитывали воздух. Но что бы он ни делал, я-то его прекрасно видел и с легкостью уклонялся от всего, что он в меня кидал, в ожидании более серьезного оружия. Не мог же он решиться нападать на меня с двумя ножами и топором? Топор остался в другом помещении, один из ножей улетел куда-то в неизвестность, а второй я держал в руках. Хотя он был мне не очень нужен.

Я спокойно дал парню удрать к дальней стене, в руках он держал крест. А на его лице было такое выражение, будто он держит самое серьезное в мире оружие. Я так не думал, потому что представления не имел, как эта штука действует, и легко ее отобрал. Кажется, это его немало шокировало.

А потом я начал вспоминать про крест.

И про то, кто я. Пока не личность — только биологический вид.

По-моему, дело происходило на каком-то производстве. Я выглянул в следующую дверь и увидел длинный сарай с заколоченными окнами и полом, устланным трухой и прочими древесными отходами. Сквозь дощатую крышу кое-где пробивалось солнце, и это меня нервировало. Еще не вполне понимая свою сущность, я уже знал, что свет — это смерть, но нужно было туда идти, так как мой противник надвигался на меня, стискивая в руках арбалет со стрелой толщиной в большой палец. Где он только его подобрал?

Я разглядел его наконец — совсем мальчишка, не больше шестнадцати лет, в глазах торжество, будто в первый раз одержал верх в драке. По-моему, радоваться рано.

— Чего тебе надо? — задал я откровенно глупый вопрос, но ответил мне не он.

— Да ничего особенного, дружище. Всего лишь твоя голова.

Тот, кто сказал это, сидел в темном углу, и я удивился, как не заметил его раньше. Наверное, был поглощен этой беготней. Выглядел он как бродяга — одет в подобие мексиканского пончо (одеяло с дыркой для головы), в непричесанных черных волосах запутались стружки, на мраморно-бледной щеке — мазок от сажи. Моей породы, это я понял сразу каким-то чувством (шестым его называют, что ли?). Что ж, надеюсь, что ворон ворону глаз не выклюет — мало на мою голову этого засранца с арбалетом.

— Я бы справился с ним, — сказал я, не сводя с него глаз. Он сказал "дружище" — возможно, мы знакомы. Заметный прогресс, продолжаем общаться.

Он грустно улыбнулся, как бритвой полоснул, однако в глазах была не грусть. Скорее наоборот, и еще — облегчение. Будто его радовало каждое мое движение, каждое слово.

— Не сомневаюсь. Но, надеюсь, ты позволишь?...

Я увидел, как дрогнул арбалет в руках моего преследователя, потом еще раз, и готов был поклясться, что слышу, не только бешеный танец сердечной мышцы, но и то, как пот течет по его спине.

— Конечно. Он твой.

— Graziе...

Он сделал шаг по направлению к мальчишке, и нервы у того сдали: арбалет сухо щелкнул, выпуская стрелу. Она вонзилась чуть выше предплечья, но Данте (а это был он) даже не вздрогнул. Я дернулся за него.

Сладкий, бесподобный запах наполнил помещение.

— Ты знаешь, кто я? — спросил он спокойно, обломив острие и выдернув стрелу. На одежде расплылось темное пятно. — Ты должен знать. Ведь твой отец считает меня своим первейшим врагом.

Глаза парня округлились, он все еще сжимал побелевшими пальцами арбалет, пустой, безопасный. Губы у него были пухлые, как у девчонки — как трогательно.

— Это не можешь быть ты... — сказал он хриплым шепотом. — Отец никогда бы...

Данте без слов потянул шнуровку на своем пончо и раскрыл его, показывая часть груди и плечо, залитое кровью. Мне было не видно, что там, но на мальчишку это произвело впечатление. Он сделал шаг назад, чуть не споткнувшись о какую-то корягу под ногами, и уперся спиной в стену. Между ним и Данте пролегала широкая полоска света, достаточно яркая, чтобы даже у меня вдалеке щипало в глазах. Я старался на нее не смотреть, но она притягивала... как, говорят, людей притягивает работающий сварочный аппарат.

— Никогда бы так не подставил тебя? Конечно, нет. Он не знал, что я здесь, но решил, что с ним, — он кивнул в мою сторону, — ты справишься... Очень опрометчиво для такого опытного охотника, как Ян Дансигер, заставлять своего последнего сына совать руку в дупло, не проверив, какая именно там змея. Как тебя зовут?

— Кейси...

— Видишь ли, Кейси, вся мужская линия твоего семейства настойчиво желает моей смерти уже много поколений, и сейчас, после того, как мне пришлось устранить практически всех, это понятно. Но твоим несчастным предкам — первопроходцам, Кейси, лично я ничего плохого не сделал.

Мальчишка стоял, нахмурившись, его лицо изображало скорее злобу, чем страх.

— Ты мерзкая богопротивная тварь, — сказал он. — Ты заслуживаешь смерти.

— Давай не будем пускаться в теологические дискуссии, Кейси. Мне хватает того, что Бог позволяет мне и, например, ему, — он снова кивнул на меня, — топтать сию грешную землю и веками питаться праведниками. Кстати, он же позволил мне убить твоих братьев, забыл? Так вот, о вашей охотничьей мании. Мне приходится сделать вывод, что все дело в наследственности, ты слушаешь меня, Кейси? И единственный способ обеспечить себе спокойствие — не дать вам размножаться. Еще дети у твоего отца вряд ли будут, так что ты — последний.

Я даже не заметил, как он пересек солнечный луч. Только услышал легкий запах жжения и то, как Кейси втянул в себя воздух, когда Данте оказался в полуметре от него, осторожно вынул из его рук арбалет и бросил на пол.

— Надеюсь, ты крепкий парень, Кейси, и избавишь нас от слез и соплей. Твои братья умерли как мужчины. Ты, конечно, еще ребенок... хотя, по мнению твоего отца, достаточно взрослый, чтобы убивать вампиров. А раз ты созрел для этого, значит, и для того, чтобы отвечать за свои действия. Можешь прочитать молитву, я не против.

Тучи заслонили солнце, и в помещении стало совсем темно.

— Закрой глаза, если тебе страшно.

Он сказал это Кейси, но я последовал совету. Потому что мне тоже было немножко страшно.

Когда стемнело по-настоящему, мы выбрались наружу. Местность не была мне знакома, и даже после захода солнца стояла противная жара.

— Вот и конец династии Дансигер... — сказал мой спутник. На его щеке я увидел красную полосу — солнечный ожог. — Жаль, с ними порой бывало интересно. Ну да ладно, это стоит отметить и как следует оторваться. — Он внимательно смотрел на меня, будто не мог насмотреться. — Дрянное место, но тут недалеко первоклассный бордель. Пойдем, я угощаю.

— А что есть?

Он рассмеялся, снова невесело, но заразительно, и осторожно положил руку мне на плечо. Судя по ощущению, до меня давно никто не дотрагивался, а он сделал это так, будто... не был уверен в реакции.

И я что-то почувствовал. Не знаю что, но ощущение определенно было позитивным. Определенно.

Тогда я накрыл его руку своей — пальцы его лишь слегка дрогнули, а глаза засияли ярче.

— Выпивка и шлюхи, дружище, все первосортное! Мое имя Данте. А как тебя представлять нашим кратковременным подружкам?

Я наморщил лоб в отчаянии, однако имя неожиданно всплыло в мозгу, как лицо утопленника поднимается над затянутой тиной поверхностью озера.

— Улисс.

Он посмотрел на меня, медленно, почти ощутимо проводя взглядом по лицу.

— Что-то не так?

— Да нет... Просто ты достаточно экзотично выглядишь для непростого имени. А еще мне нравится Гомер.

В памяти всплыл еще одна крошечная частичка, и я сказал:

— А мне — "Божественная комедия".

Немногим позже до меня дошло, что я понятия не имею, как выгляжу. Потому первое, что я сделал, войдя в заведение с незамысловатым названием "Девки", это заглянул в зеркало. Свет падал так неудачно, что поначалу отражение вызвало шок. Но потом стало ясно, что я просто очень не по-вампирски смугл, и при всем при том волосы у меня прямые и белые, а глаза цвета светлого меда. Из зеркала на меня смотрело не сильно дружелюбное, но вполне гармоничное лицо с глазами, будто обведенными углем. Данте метко назвал мою внешность экзотической, это точно — у него самого кожа была как мелованная бумага, а глаза — как черное стекло. И все равно я был в десять раз меньше похож на человека. Рядом мы смотрелись как абсолютный контраст.

Это не помешало нам оторваться по полной. Насытившись, мы еще долго пили и болтали, пока с рассветом не заснули в обнимку в подвале борделя на куче какого-то тряпья, и я не был так счастлив никогда в жизни. Это не оборот такой. Действительно — никогда.

Память вернулась очень быстро. Я вспомнил все об окружающем мире — кроме себя как его части.

* * *

ДАНТЕ

Какой смысл иметь силу, если она не приносит радости? Так было всегда, будто фарфоровая кукла высоко на комоде — она у тебя есть, но ты не можешь с ней играть. И что хуже — не хочешь. Долгая жизнь без радости — все равно что казнь, по крайней мере, так было раньше. Теперь у меня есть Лис — единственное, что мне удалось получить, даже не заплатив. И пожалуй, единственное, что я действительно желал.