Грации солнца. Приманка для зверя

— Я же сказала: мне неинтересно.

— Жизнь в деревне оказалось спокойной, но я даже полюбил дядин участок. Меня отдали в ученики кузнецу Кезо, и тот стал учить меня ковать мечи и бронь для солдат, но, главное, научил меня читать и писать.

— Ты меня слышал?

— Ковать оказалось интересно, и я усердно работал, желая постигнуть мастерство Кезо. Когда я вступил в возраст, мы принесли богам богатые жертвы...

— Тебя оглушил мыйо?

— ...оставили меня в покое. Им не хватило моих прошлых страданий...

— Точно!

— ...они натравили мыйо на мою семью...

— Ладно, говори.

— ...дядю с тётей, и хотел съесть меня, но тут появилась ты. Ты, наверное, служишь другим богам.

— Бог один.

— Когда мне выжгли это клеймо, — Маниус вытянулся и указал пальцем на лоб, — когда мне выжгли его, я болтался привязанный к столбам до рассвета. Я думал, чем я так не угодил им? За что они издеваются надо мною?! За что они меня отвергают?! За что!? Я был почтителен, не преступал закона, приносил жертвы регулярно, хотя они не помогали мне. Так за что!?

Эхо пронесло выкрик отверженного по лесу, и ромей зарыдал, не в силах находить слова. Слёзы побежали по щекам, оставляя после себя соль, жгущую вчерашние раны. Луна избавилась от облачного одеяния, озарив юношу мягким светом. Априка не шевелилась, молча слушая рыдания юноши и свист мыйо, регулярно доносящийся издали. Взор девы обратился к светилам, что мерцали на чистом небе. Пробежав по созвездиям и приметным звёздочкам, априка остановилась на луне. Сияющее белым светом кольцо, украшавшее экватор спутника, оказалось поглощённым тенью планеты почти наполовину; моря виднелись отчётливо; деве даже показалось, что она способна разглядеть отдельные глыбы.

— Человек страдает. Он потерял тех, кто дорог ему. Мыйо тоже страдает сейчас. Я знаю... Он оплакивает умерших сородичей, разнося свою печальную весть остальным. Я... я тоже страдала, когда теряла дорогое. Даже между нами есть общее. Поэтому не страшно, что я спасла человека, пречистый боже? Я узнаю, когда снова увижу твой лик.

Априка посмотрела на ромея. Юноша продолжал рыдать, не замечая ничего вокруг.

— Путь станет ясен с восходом, а сейчас отдыхай, Маниус Примус Эксул. Ты прошёл слишком много для человека, — сказала охотница. Она просунула руку через разрез в плаще и приобняла изгнанника, положив ладонь на дрожащее плечо. Дева прижалась к отверженному и расслабилась. Всхлипы юноши утихли, вскоре он успокоился и заснул. Губы априки тронула лёгкая улыбка, когда до ушей донеслось усталое сопение. "Мне тоже нужно отдохнуть", — решила дева и закрыла глаза.

Глава вторая. Дитя солнца

Хитрый противник

Мыйо сильны, быстры и проворны. Ни один известный мне зверь не в состоянии тягаться с ними. Их толстую кожу чрезвычайно тяжело пронзить, а кости, как говорят легенды, способны рассечь только волшебные мечи априк. В одной из варварских легенд утверждается, что мыйо могут часами бежать, сохраняя силы для охоты. Что касается их умственных способностей, то о них я не получил никаких точных сведений.

Квинтус Секстус Нониус. Мыйо.

I

Маниус проснулся, обнаружив себя развалившимся навзничь у сухой сосны. Затылок чесался из-за впившихся сухих иголок. Первое, что сделал юноша, — избавился от жаркой пенулы, позволив пропотевшему телу насладиться утренней прохладой. Девы рядом не оказалось, но белая заплечная пира осталась лежать на корнях. Изгнанник потратил пару мгновений на осмотр диковинной вещи, ожидая, пока конечности окончательно пробудятся.

Дно сумы, сделанное из плотной ткани, плавно переходило в спину и бока, позволяя пире держать форму, напоминавшую короб. На спину пиры пришиты две широкие лямки. Изгнанник развернул суму, провожая взглядом аккуратные частые стежки, выполненные полупрозрачной нитью, крепившей лямки к спинке от верхнего изгиба, после которого спина переходила в клапан, до самого дна. По бокам и на "лице" красовались карманы, снабжённые собственными клапанами. "Искусно сделано, не то что наши швеи-ротозейки", — постучалась в сознание непрошеная мысль. Примус остерёгся заглядывать в чужую пиру, тем более что руки с ногами пришли в себя и требовали движения.

Ромей встал, чувствуя неуёмный голод. Он нашёл свою суму, но еды там не оказалось, зато остальные вещи были аккуратно уложены. "Априка", — решил юноша и стал вертеть головой, ища спутницу. Тут Маниус вспомнил, что наговорил вчерашним вечером и начал ругаться про себя. "...теперь она думает, что я бесхребетный, как баба", — закончил реплику Примус; десница с досады ударила по сухому стволу. Сосна ответила болью в пальцах. Голод усиливался, заставив изгнанника вернуться к поискам. Ромей обошёл поляну и оглядел окрестности — безрезультатно. Оставалось только крикнуть, что он и сделал:

— Априка! — сухой баритон разнёсся по округе. Маниус едва смог расслышать вернувшееся эхо. "Поганые мыйо!" — мысленно выругался отверженный.

— Йоко! Зови меня Йоко! — сопрано едва проникло в сознание. Изгнанник завертел головой, пытаясь определить, откуда прилетел голос. Априки снова нигде не оказалось.

— Априка! — повторил попытку Примус.

— Ты слышишь!? — отозвалась Йоко.

— Да!

— Тогда зови меня Йоко!

— Ты где!?

— Я здесь!

— Где?!

— Здесь!

Маниус снова обошёл сосну кругом. Он вглядывался в каждый ствол и ловил каждую тень, но априки не разглядел.

— Где ты?! — надрывный голос отверженного выдавал раздражение.

— Здесь! Наверху!

— Наверху? — Примус сделал несколько шагов от дерева, чтобы лучше видеть крону. Когда знакомый силуэт показался за сухими ветками, юноша восхищённо открыл рот, на мгновение позабыв обо всём.

Озарённая восходящим солнцем обнажённая априка стояла на вершине. Она смотрела на солнце и тянула к нему руки. Ромей жадно взирал на тонкую-тонкую талию, подтянутую грудь и стройные ровные ноги, будто вросшие в срезанную макушку. Распущенные волосы колыхались, подхваченные утренним ветром; солнечные лучи играли с ними, подмигивая изгнаннику платиновыми бликами. "Йоко прекраснее любой грации", — подумал юноша и опасливо оглянулся, спрашивая себя, не могли ли боги подслушать его мысль. Мир за спиной показался застывшей картиной. Маниус облегчённо вернул взгляд на вершину, описывая шагами дугу вокруг дерева. Априка оборачивалась постепенно; восхищение юноши нарастало, словно лавина.

— Я принесла тебе еду! Рядом с моей пирой! — крикнула Йоко. Слово "еда" привело юношу в чувство. Примус быстро нашёл глазами суму и подошёл вплотную. Подле неё за ветками папоротника пряталась горсть дикой вишни, уложенная на сухие листочки. Изгнанник рванулся к ним и стал заглатывать одну за другой. Он остановился, лишь когда отправил в рот последнюю костянку. В животе появилось приятное чувство насыщения. Маниус только теперь понял, что из каждой ягоды была удалена кость. "А что, если априка рвала и себе?" — задался вопросом отверженный, перебарывая подступивший стыд.

— Светлого дня тебе, ромей. Наелся? — звонкое сопрано ударило в спину мощной волной. Изгнанник вздрогнул и резко обернулся. Йоко успела одеться и выглядела, точь-в-точь как вчера.

Яркий свет восхода позволил Примусу разглядеть украшенный едва различимыми неясными письменами плотный жилет априки. Он точно повторял изгибы талии и поддерживал грудь, оставляя при этом глубокий вырез. Полочки жилета затягивались плетёным шнурком, скрещивающимся от самых пол, чтобы окончиться аккуратным узлом-бантом. Запашная юбка, совмещённая с широким ремнём, достигала колен. Её полы окаймлялись небольшими серебристыми металлическими треугольниками, богато украшенными разными иероглифами, нанесёнными жёлтым металлом. Ныряя остриём под треугольники, спереди и с боков юбки были навешаны небольшие ножи, отступавшие друг от друга на ширину лезвия. Отсутствие рукоятей подсказывало Маниусу, что ножи можно разве что метнуть, но почему их форма слегка отличается, Примус не смог осознать. По бокам у пояса красовались широкие карманы, в которых, по-видимому, что-то лежало. Выше них крепились один сосуд справа и два меньших слева. На ногах априки блестели высокие молочно-белые сапоги, защищавшие голень. Выше сапог едва заметные колготы на мгновение являли неясный рисунок, созданный мельчайшими аметистовыми каплями. Для полной картины не хватало только повязки.

Юноша заметил ухмылку на губах девы, терпеливо позволявшей рассматривать себя; к лицу прилила краска, глаза переместились на сухую сосну.

— Как тебя звать? Маниус Примус Эксул — слишком длинное имя, — спросила наконец Йоко.

— Первым именем, — пояснил ромей, не зная, куда себя деть.

— Наелся, Мани? — переспросила априка.

— Да. Извини: ничего не оставил.

Йоко улыбнулась; глаза девы сверкнули одобрением.

— Я уже насытилась светом. Мне не нужно есть человеческую пищу, — информировала охотница.

— Светом? — не понял изгнанник.

— Ага. Атон не гневается из-за тебя. Не волнуйся, — успокоила Йоко.

— Атон?

— Атон, — кивнула дева и указала на солнце. — Бог.

— А почему он должен гневаться?

— Я спасла твою жизнь.

Маниус решил не углубляться в эту тему.

— Значит, ты служишь Атону? — спросил юноша. Дева кивнула.

— И питаешься светом?

— Ага. Я думала, людям об этом известно, — в голосе Йоко звучало разочарование.

— Я слышал об этом, но думал, что это всё сказки для детей.

— Не все сказки — ложь, — ответила априка.

Йоко подошла к пире и достала белую повязку — кусок ткани, сложенный вдвое. Через пару секунд повязка оказалась на лбу охотницы. Априка достала ещё повязку, развернула ткань и согнула наоборот, чтобы спрятать письмена. Затем дева сняла с пояса небольшой флакончик и смазала его содержимым центр повязки. Примус стоял за спиной, следя за каждым движением спутницы.

Йоко встала и повернулась к юноше. Маниус теперь смог разглядеть рисунок, что красовался в центре её повязки: жёлтый диск — солнце, из которого исходят изогнутые лучи, оканчивающиеся руками, окружающими столь же жёлтого младенца, лежащего под диском. Весь рисунок был обрамлён чёрным квадратом. По обеим сторонам от квадрата проглядывались едва различимые неясные символы. Априка тем временем подвязала повязку у юноши на лбу. Отверженный почувствовал, как что-то влажное коснулось печати, и уже привычная боль начала отступать.

— Так быстрее заживёт, — пояснила дева, снова заставив юношу покраснеть.

— Благодарю.

— А что значит это... — дева указала пальцем на лоб юноши.

— Так клеймят изгнанников, — пояснил ромей, — есть поверие, что мыйо всегда убивают тех, кого ранили или коснулись.

— Это не поверие: так оно и есть, — подтвердила Йоко, достав из кармана белоснежный платок. Априка нанесла на уголок немного мази и обработала щёки отверженного.

— Теперь станет легче, — обнадёжила Йоко, убирая флакон на место. — Пора уходить.

— Куда?

— Для начала нужно покинуть лес: мыйо преследуют нас, — сказала дева, легко улыбнувшись.

— Мыйо!? — воскликнул отверженный. — Где!?

— Ещё далеко, — успокоила Йоко. — Чуть не забыла!

Априка достала из кармана скатанные в шарики коричневатые волокна и протянула Маниусу.

— Хорошенько заткни ими уши: пробки помогут, когда мыйо начнёт свистеть.

Маниус удивился, но уши заткнул.

— Ещё плотнее, — вмешалась априка. Ромей вкрутил шарики.

— Вот так?

— Да. Достаточно.

— Я слышу почти как обычно, — сухой баритон окрасился недоверием.

— Это сейчас, — уверила Йоко. — Пора.

Дева изящным движением собрала волосы на ладони и продела в кольцо из полупрозрачной нити, пришитой к жилету чуть ниже левого плеча, затем закинула пиру за спину и поправила причёску. Априка отвернулась от юноши, выражая готовность начать движение. Под клинком охотницы качнулась неширокая надетая поверх пояса свободная пола жилета. Ромей удивлённо оглядел её, намереваясь изучить меч.

— Догоняй, — сказала Йоко и пошла прочь. Примус очнулся; глаза начали искать суму.

II

Строй сосен становился всё реже, солнце — ярче. Вскоре сосны начали соседствовать с берёзами, а через сотню-другую шагов лес полностью преобразился. Местами кривые крупные берёзы виднелись впереди, а под ногами подстилка из листьев сменила сухие иголки.

Маниус шагал за Йоко, ничего не говоря. Он стремился не отстать, примеряясь к широкому шагу девы. Когда ромею удалось поймать ритм априки, в сознание юноши врезалось странное ощущение на лбу. Примус смекнул, что повязка соткана из незнакомой ему материи. Изгнанник тронул повязку пальцами, почувствовав, как они скользят по поверхности, словно по шёлку. "Это не шёлк", — сравнил ощущения ромей и покосился на спутницу.

— Что-то не так? — отреагировала Йоко.

— Из какой ткани скроена повязка?

— Суна, — просветила априка. — Её умеем делать только мы.

— А из какого она растения?

— Растения!? — воскликнула дева. — Что ты такое говоришь?! Мы не делаем из растений ткани.

— Значит, она как шёлк?

— И гусениц мы не убиваем.

— Шёлк делают из гусениц!? — Маниус удивлённо вскинул брови.

— Гусеница прядёт себе дом из шёлковой нити. Чтобы забрать нить, люди её убивают. Ты и этого не знал?

— Никто в республике точно не знает, как делать шёлк! Ты разбогатеешь, если расскажешь тайны восточных мастеров какому-нибудь богатому сенатору...

— Да? — звонкое сопрано окрасилось наигранным удивлением. — А насколько я разбогатею?

— Тебя осыпят рубинами с ног до головы. На эти деньги ты сможешь купить сто... Да нет! Пятьсот югеров земли! Пятьсот югеров(147га)! — Примус обогнал априку и повернулся к ней лицом, распахнув руки. — Их даже взглядом объять нельзя! И рабов! Да! Много рабов! Здоровых сильных рабов!

— Мне ничего этого не нужно, — сказала Йоко, с улыбкой глядя на возбуждённого спутника.

— Тогда расскажи секрет мне, — предложил ромей. — Богатство мне не помешает.

— Зачем оно тебе: ты же больше не гражданин, — напомнила охотница. Маниус мгновенно поник.

— Это потому что ублюдок Клодиус целый месяц не чинил вал, воруя наши налоги! — взорвался отверженный. — И меня осудил, чтобы весь участок перешёл в руки брата, женатого на его дочери. Может быть, он специально ждал, когда мыйо прокрадутся в деревню: хотел превратить её в свою виллу. Когда я... когда я научусь убивать мыйо, я отрежу у одного лапу и вернусь в Флумун-викус. Я влезу в дом Клодиуса ночью и оцарапаю этой лапой его жирное лицо. Тогда подонок поймёт, что значит быть изгнанным!

— Как ты можешь говорить такое?! Побойся Атона! — Йоко замерла, оборвав реплику; юноша невольно замер вслед за ней.

— Чт... — начал вопрос изгнанник.