— Опять неверно: Сергей Алексеевич. Традиции кают-кампании незыблемы, юноша — даже на таких маленьких кораблях. Здесь — только без чинов, по имени-отчеству.

-Ясно, госп... Сергей Алексеевич! — радостно отчеканил Воленька. Жизнь определённо налаживались.

По трапу простучали башмаки и в дверь влетел встрёпанный гардемарин Романов. Никонов удивлённо поднял брови — вид у царского отпрыска был далеко не парадный. Раскраснелся, щека поцарапана, голландка в угольной пыли. В руке — чёрный пластиковый чехол с рацией. Увидев офицеров он тут же подтянулся.

— Дозвольте обратиться, господин лейтенант?

Константинов отложил бумаги.

— Что скажете, гардемарин?

Георгий повертел в руках рацию и выпалил:

— Господин штурман передаёт, что свободных людей нет — шлюпки после угольной погрузки мыть некому.

— Нехорошо, — согласился Константинов. — Вот что, гардемарин... и он поглядел на Воленьку. — С вашего позволения, о минном деле вы потом побеседуете, а пока...

Гардемарин обречённо кивнул. Отвертеться от приборки, похоже, не получится.

— Да и вы, хм... Романов, — обратился к Георгию командир. — оставьте пока ваше... устройство, помогите товарищу. Сергей Алексеевич, вы ведь обойдётесь некоторое время без этого.... беспроволочного телефона?

Никонов кивнул. — Угольную погрузку мы закончили, мины с барказа на пароход приняты. Пока обойдёмся дедовскими методами. Ступайте, господа. — кивнул он мальчикам.

Георгий с Воленькой переглянулись, чётко, по уставному повернулись через левое плечо и полезли на палубу. Служба продолжалась.

II.

Из путевых записок О.И. Семёнова.

"Песок скрипнул под килем. "Элеонора", подталкиваемая руками пяти дюжих негров, скользнула на свободную воду. Гребцы ловко вскарабкались на борт и принялись разбирать длинные, тонкие вёсла; старший над гребцами негр что-то гортанно заорал, и "команда", побросав вёсла, кинулась ставить невысокую мачту с длинным косо висящим реем. Я вздохнул, повернулся к озеру спиной и пошёл к груде барахла, сваленного на блёклой траве, шагах в ста от уреза воды.

Озеро Виктория, или Виктория-Ньянза, как именовал его в дневниках Юнкер, надоело нам хуже горькой редьки. Нет, сначала я, как и все, замирал от восхищения при виде невозможных закатов над водной гладью; любовался ибисами и чёрными цаплями, высматривал в камышах парочки робких болотных антилоп сиатаунга. Но стада экзотических животных приелись ещё по дороге к берегам Виктории через Серенгети и земли масаев; вот уж где была прорва всякой живности! Так что к озеру мы добрались с изрядно притупленными ощущениями; меня только плразило ведикое множество крокодилов — и в воде, и на берегах. Во время двадцатидневного плавания на миссионерской шаланде "Элеонора" они чуть не косяками следовали за лодкой. Казачки сперва порывались отстреливать чешуйчатых гадов, но оценив масштаб задачи, оставили эту затею; разве особо нахальная тварь, подобравшаяся слишком близко к борту, получала багром по плоской башке и, обидевшись, отваливала в сторону.

Как раз на "Элеоноре", принадлежащей английскому миссионерскому обществу, и перебирался через Викторию Василий Юнкер; лодка эта регулярно делает неспешные каботажные заплывы между заливом Спик на юго-восточной оконечности Виктории и селением Рубаги — на северо-западе. Для обрусевшего немца этот участок пути стал заключительным в его семилетних странствиях; а вот для нас, второй русской экспедиции в эти края, всё только начинается.

Впрочем, экспедиция не чисто русская. Мадемуазель Берта вносила в монолитный состав нашей группы толику обще-европейского колорита; подданная бельгийской короны, она походила на кого угодно, только не на уроженку Фландрии или Валлони. Южная кровь давала о себе знать — пылкая и порывистая, молодая женщина очаровала спутников. Лишь кондуктор Кондрат Филимоныч косился на иностранку с подозрением; но и он, после того как та уверенно пристрелила молодого льва, подобравшегося ночью к нашей коновязи, сменил гнев на милость.

Водная гладь Виктории осталась позади — как и заросшие высоченной травой плато Серенгети и равнины Масаи с громадными стадами антилоп и слонов. Их хватает и на берегах озера — но не в таких немыслимых количествах. Я немало пересмотрел в своё время документалок БиБиСи, посвящённых дикой природе — но даже близко не представлял, СКОЛЬКО животных обитало в этих краях какие-то сто тридцать лет назад. Да, сафари, внедорожники, штуцеры "нитроэкспресс" и глобальный товарооборот, охотно потребляющий экзотические шкуры зебр, импал, жирафов, драгоценную слоновую кость и кожу гиппопотамов, жестоко обошлись с африканским зверьём. От былого великолепия остались жалкие крохи; И хотя я всегда относился к призывам всякого рода экологов — от "Гринпис" до Всемирного Фонда дикой природы — с изрядной долей предубеждения, но теперь, пожалуй, готов пересмотреть свою позицию.

Сойдя на берег в Дар-эс-Саламе, экспедиция тёплая неожиданно попала в железные объятия Второго Рейха. Мне сразу припомнились и душевный друг Курт Вентцель и немецкая строительная "фактория" Басры с её локомобилями и колючей проволокой. Но здесь, по счастью, арабов даже близко нет; султан Занзибара, (оставаясь правоверным магометанином и преклоняя пять раз на дню на молитвенный коврик), воинствующего ислама не понимал и понимать не желал. Порядки в широкой прибрежной полосе от океана и до озера Танганьика устанавливают теперь подданные кайзера Фридриха 3-го.

Плоды упорного и торопливого труда немцев здесь повсюду. Железную дорогу в сторону озера Виктория пытались строить ещё несколько лет назад — тогда, правда, за дело взялись англичане и проект благополучно загнулся.

Материковые владения султана территория будущей Танзании представляют сейчас одно сплошное белое пятно. Прибрежные районы формально под властью султана Занзибара; во внутренних же белый человек до недавнего времени не практически появлялся. Совсем недавно Занзибар был крупным центром работорговли; несмотря на ее запрет в 1873 году, ежемесячно отсюда в португальские колонии вывозили до пяти тысяч чернокожих рабов.

Но в октябре 1884-го года на Занзибар прибыло трое немцев: Карл Юлке, Карл Петерс и Иоахим Граф фон Пфейль. Они путешествовали под чужими именами, но не забыли заручиться поддержкой самого Бисмарка — и, конечно, дали знать о себе германскому консулу. Помощи от него, правда, не последовало, но троица подданных Кайзера не унывала — важно было опередить бельгийцев, которые собирались отправить во внутренние районы страны экспедицию с целью изучения и, разумеется, захвата этого лакомого кусочка Восточной Африки.

Денег у Карла Петерса не было. Но сдаваться он не собирался; впереди у сына протестантского пастора, бывшего студента Гёттингенского университета и авантюриста маячила амбициозная цель — создать в Африке "новую Германию". И, разумеется, возглавить её. Петерс с чистой совестью подписался бы под ненаписанными ещё строками английского поэта, не зря именуемого певцом британского империализма — тех самых, насчёт Бремени Белых*.

Петерс был свято уверен, что он, как европеец, обязан нести свет разума, цивилизации и просвещения в дебри африканских джунглей, обитатели которых тоже, кончено, люди — но что уж скрывать, не вполне полноценные.

#* "Бремя Белых", стихотворение английского поэта Редьярда Киплинга, впервые опубликованное в 1899 году

К тому же Карл Петерс — как сказали бы в иные времена, — "страдал пангерманизмом в острой форме". Мне довелось полистать его дневники, опубликованные в середине 20-го века:

"Я полагаю, что наша раса является единственной на Земле, которая может возглавить все человечество. (...) Если мы, немцы, упустим свой шанс, то англосаксы распространятся на весь мир и не оставят нам в нем места".

Каково? Хотя, конечно, в пророческом даре Петерсу не откажешь — в итоге так оно всё и получилось...

Но — вернёмся в 19-й век. Энергии и решимости немцу было не занимать. Ещё в марте 1884-го он основал в Рейхе Германское колониальное общество — и поехало!

Прибыв в ноябре того же года в Африку, Петерс принялся действовать быстро и всегда по одной и той же схеме: встречался с вождями племён, одаривал их бросовыми бумажными тканями, мелким жемчугом, добытым в Персидском заливе и за бесценок купленным в Адене, да старыми кремнёвыми ружьями, помнившими Наполеоновские войны, — а взамен требовал поставить подпись на пустяковой с виду бумажке. Негритянские вожди никогда не отказывали щедрому гостю — тем более, что бумажка была на немецком, а о переводчике никто не позаботился. Ценить пустующие земли аборигены не привыкли — в опыте их жизни попросту не случилось такого понятия как "недвижимость".

Но для европейцев это роли не играло. В бумажке содержалось соглашение о передаче суверенных прав на территорию племени в пользу лично Карла Петерса. В силу чего эти земли попадали под юрисдикцию Второго Рейха, подданным которого был немецкий проходимец.

Всего за три недели Петерс сделался обладателем ста сорока тысяч квадратных километров земли — о чём довольно скоро было сообщено и Бисмарку. Железный канцлер отреагировал с воодушевлением:

"Получается, что захват территорий в Восточной Африке легок до безобразия: достаточно парочки проходимцев и немного бумаги, украшенной оттисками пальцев вождей дикарей".

Через год Петерса с помпой принимали в Берлине; там как раз проходила международная европейская конференция по Конго, на которой был окончательно узаконен раздел Африки. И уехал он оттуда не с пустыми руками — Бисмарк убедил кайзера подписать манифест о взятии приобретенных Петерсом территорий под защиту.

Вот так ушлый баварец и стал правителем целой страны — причём с неограниченными полномочиями. Попечительством кайзера было основано Германское общество Восточной Африки, комиссары которого получили право создавать торговые фактории, собирать с туземцев налоги и вообще — нести свет европейской культуры.

Правда, у султана Занзибара Саида Баргаша оказалось своё мнение на этот счёт — всё же речь шла о его владениях. Проблема была решена в стиле входившей тогда в моду "дипломатии канонерок" — в августе прошлого, 1886-го года на рейд перед султанским дворцом встал на якоря отряд германских крейсеров. Султану хватило пары холостых залпов, чтобы осознать нелепость своих притязаний и навсегда забыть о правах на "владения" Петерса.

Вот и вышло, что на побережье, от океана и до озера Танганьика хозяйничают теперь немцы. Ну, может "хозяйничают" — слишком сильное выражение, но всё же подданные кайзера уверенно наводят здесь свои порядки. Во всяком случае там, куда могут дотянуться — а это пока что редкие островки европейской цивилизации в безбрежном море трав, антилоп и негров с ассагаями. Но у немцев всё впереди — они и построят здесь железную дорогу, и твёрдой рукой выставят из Восточной Африки бельгийцев и даже сцепятся с англичанами — чтобы через 27 лет потерять всё.

А пока — следует признать, что присутствие немцев пошло этим краям на пользу. Во всяком случае, до озера Виктория мы добрались без особых помех. В Дар-Эс-Саламе удалось купить лошадей; цену, правда, заломили безбожную, зато путь через масайские равнины и плато Серенгети оказался весьма удобным и скорым. Недаром Юнкер, которому любой переход в Центральной Африке давался потом и кровью, уделил отрезку пути от Виктории до океана полторы строчки в своих дневниках — так лёгок он оказался по сравнению с тем, что пришлось пережить раньше. Но я-то путешествовал не один — восемь вооружённых и решительных белых (девсть, если считать мадемуазель Берту и её слугу) — это, по местным меркам, почти карательный отряд, от которого здешним племенам полагается в ужасе разбегаться. Они бы и разбегались; но мы старались вести себя корректно и предупредительно, расплачиваясь серебряными арабскими монетами и за свежее мясо, и за услуги проводника, — так что слава о "добрых белых" достигла озера Виктория раньше нас самих.

На берегу залива Спик мы провели две недели — дожидались "Элеонору". Других судов здесь не сыскать днём с огнём; лодчонки местных рыбаков годятся лишь для недолгих плаваний у кромки камышей и не выдерживают сколько-нибудь серьёзного груза. Дни вынужденного отдыха мы заполняли, кто во что горазд: казачки взапуски носились по саванне за антилопами и подстрелили даже молодого слона; Берта составляла им компанию. Я, отдав должное прелестям африканского сафари, не сумел развить в себе вкуса к этому занятию и принялся приводить в порядок дневники. Садыков вел жизнь созерцательную: любезничал с нашей гостьей и совершал долгие моционы по берегам залива в обществе нашего кондуктора.

Кстати, о Берте. После внезапного сближения на яхте, у нас с ней установились тёплые, даже сказал — дружеские ("три раза "ха!" — как сказал бы мой сынок) отношения; ночи она проводила в своей палатке, на людях вела себя со мной ровно и приветливо — а наедине нам за всё это время остаться не удалось. Поначалу меня это огорчало; но позже я оценил мудрость подобного поведения. В самом деле — есди дама, путешествующая в мужской компании, станет демонстративно оказывать предпочтение одному... короче, тут не поможет и статус начальника экспедиции. В общем, спасибо Берте — мину, подведённую вашим покорным слугой под единство нашего дружного коллектива, она обезвредила на редкость тактично.

В ожидании прошло тринадцать дней; наконец на горизонте замаячил коричневый парус — "Элеонора". Ещё две недели — и мы стоим на берегу рядом с горой багажа. Из-за холмика поднимаются тоненькие струйки дыма — Рубага. Это не деревня и не город, а холмистая местность с многочисленными поселениями. Рубага* — резиденция короля Буганды Мванги. Личность эта со всех сторон неоднозначная — довольно сказать, что он несколько месяцев промурыжил Юнкера, решая, отпустить загадочного иностранца — не англичанина, не бельгийца, не купца и даже не миссионера, — или всё-таки зарезать? Милосердие победило: сочтя, что русский — это не какой-нибудь английский проходимец, король отпустил Василия Василевича; но вся загвоздка в том, что он-то шёл с запада на восток. А мы пришли наоборот, с востока, со стороны океана — а в убаге недолюбливают гостей из-за озера. Мванга справедливо полагает, что с той стороны добрые люди не придут — только английские миссионеры да прочие проходимцы, жаждущие захватить его владения. Так что, как нас встретят — это ещё вопрос..."

#* Сейчас на этом месте находится столица Уганды, город Кампала.

* * *

— ...и избы тут чудные — круглые, а крыши острые, торчком! Зайдёшь — ни угла, ни лавки, одни подстилки плетёные, из травы, а в них всякие засекомые кишат. И как тут люди живут?