Да не убоюсь я зла

Проснувшись, он долго смотрел на свернувшуюся самку — пугать ее не хотелось, и Ян не стал обращаться, но в мыслях его не было ничего от зверя: можно ли считать грехом, что он лишь следует своей природе? Он человек — но лишь на половину... Он зверь... Волк осторожно лизнул подругу в аккуратную мордочку и неслышно растаял в утренней дымке, направившись туда, где у него еще были дела...

4.

В то лето Ян его так и не достал: словно Хоссеру помогали вышние силы. Август уже был на исходе, когда он приходил в аббатство Святого Духа, а в первые же дни осени зарядили дожди, так что в любом обличье было крайне неуютно. Лют неотвратимо кружил около монастыря, рыскал по округе, но все же упустил свою добычу, и был вынужден снова бросаться вдогонку по дорогам и весям. Было бы проще, если бы ему не приходилось отвлекаться на свои насущные нужды, а так — дело уже близилось к октябрю, когда в небольшой деревеньке — толи Крепицы, толи Липицы — ему наконец повезло.

Божьи войны были здесь совсем недавно, забрали приблуду-батрака, признанного одержимым бесами, но сжигать его сразу не стали, отбыв к озеру.

Слушая это, у Яна бешено раздувались ноздри: выдали, просто выдали на расправу какого-то бедолагу, так же как когда-то выдали его ведьму-мать... Желтые глаза мерцали мутными болотными огнями, когда кинув монетку за сведения Лют оставил деревеньку, направляясь к озеру.

Тянуть он не собирался, шел почти в открытую, если не считать въевшейся привычки соблюдать осторожность и тишину. Первым увидел троих монахов и торопливо сорвал с себя всю одежду — пусть примут кару от того, кого боялись... Помнится, в первый раз он даже вывалялся в какой-то алхимической дряни, что бы шкура светилась в темноте, производя еще более жуткое впечатление, но теперь уже не до эффектов!

Громадный черный волк вылетел на берег, опрокидывая молоденького монашка, оказавшегося ближе всех. Мощные челюсти сомкнулись на горле — не в жажде крови, а попросту ломая хребет, как куренку. Второй оказался храбрый — тыкал в зверя горящей хворостиной из костра. Лют даже пожалел, что в этом облике не может смеяться. Монах готов был драться, но это только раззадоривало — Ян видел, что тот уже понял, что имеет дело не с обычным зверем и даже не с бешенным. Волк глухо рыкнул — давай, святой колдун, никакие уловки тебе не помогут!

Но рассуждать времени не было. Последний монах, застывший в потрясении, когда чудовище даже не заметило крестного знаменья, опомнился, но вместо того, что бы помочь собрату с воплями бросился бежать. Проклятье, допустить этого было нельзя, и волк в три прыжка нагнал улепетывающего брата. Убивать сразу он не хотел, только сбил с ног, прижав за края черной рясы, но удача как видно, по-прежнему смотрела в другую сторону. Оставив уже мертвое тело, Ян досадливо встряхнулся: тоже мне борец с нечистью, — оборотня увидел и окочурился от страха. Но один все же был старой закалки, небось проверенный Хоссеровский товарищ: волколака он встретил уже не столько крестом, сколько ножом, и если и поминал кого, то уж не Господа и Божью мать. Его убивать было и сладко, и жалко.

Наклонившись над ним уже в человеческом облике, Лют признал:

— Неплохо, монах. Да только железкой я тоже владею получше тебя, — он покосился на стремительно увеличивающиеся густо-вишневые пятна, — Ты истечешь кровью прежде, чем успеешь дочитать 'Ave', так что давай, начинай исповедоваться! Ты знаешь, кого я ищу.

Жить монаху хотелось сильно, но и мужества было не занимать. Вместо молитвы, он обозначил оборотня такими словами, что Ян уважительно присвистнул, постаравшись запомнить парочку особенно звучных оборотов.

— Ты опоздал, тварь, брат Иоганн ушел еще утром... И вашему ковену все равно не быть!

Отвечать Ян не стал: ни ковен, ни другие местные заморочки его не интересовали.

— Куда? — спросил он.

Монах засмеялся.

— Зря смеешься, брат! Я еще успею отравить твои последние минуты!

— 'Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить...'

— Куда?!! — рявкнул Ян, встряхивая монаха и тыча в раны.

— 'Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной...'

— Только не говори, что всю жизнь мечтал стать мучеником! — Лют взярился окончательно, — Святой венец так покоя не дает, что чужими костями себе дорогу выстилаете?! Вспомни, монах: 'Если я что сделал, если есть неправда в руках моих, если я платил злом тому, кто был со мною в мире — то пусть враг преследует душу мою и настигнет, пусть втопчет в землю жизнь мою и славу мою повергнет во прах' ... О 'мужи праведные', погрязшие в корысти, тщеславии и всех смертных грехах... извращенном блядстве! Да как вы смеете не то, что учить — карать за то, чего не понимаете?! 'Чистые сердцем'!!! Пусть я тварь, но и вам Царства Божьего не узреть! Да и по земле спокойно не ходить...

Ян разжал руки, с трудом сквозь пелену обжигающего бешенства осознав, что монах уже мертв. С коротким ругательством отпихнул от себя тело, — его все еще колотило от бессильной и бесполезной ярости.

Только испортил все! — досада обратилась уже на себя. Где теперь эту сволочь искать... Несколько часов форы, пока он тут богословские диспуты вел! Лют запрокинул голову к небу: Господи, а ведь ты же кажется учил любви и прощению!!! Так почему же в Твоих словах каждый находит то, что ему больше нравится...

Он тяжело спустился к безымянному озерцу — так, недоразумение, — и стал умываться...

И тут заметил нечто такое, что заставило подняться волосы на затылке, хоть он сейчас и не был зверем, разом уяснив, с чегой-то тут святые братья прохлаждались...

Над водной гладью простирался несчастный покореженный ствол уже неведомо какого дерева, охваченный веревкой, которая уходила вниз. А над поверхностью виднелось нечто, что при ближайшем рассмотрении оказалось обессилено поникшей головой со спутанными мокрыми волосами, и заведенными над ней руками, запястья которых и охватывала веревка...

Ян опомнился только тогда, когда уже перерезал ножом суровые волокна — хоть серебра в них не было, и на том спасибо! Озеро оказалось коварным: дно резко уходило в глубь, а вода по осени была уже холодна до судороги...

Выгреб на берег, волоча за собой безвольное нагое тело. Содрал непонятную тряпку: лента в рост Спасителя — ужель еще верят в такую ерунду?! Повернув откинутую голову — ухмыльнулся, заметив богатую россыпь родинок на шее: как ты с этими отметинами до таких лет еще дожить ухитрился! А выглядел горе-одержимый и в самом деле не старше пятнадцати.

Яну пришлось сильно напрячься, что бы уловить в глубине закоченевшего тела слабое глухое биение. Шепотом ругаясь на свою не вовремя проснувшуюся совесть, он оттащил парня поближе к костру на организованное из монашеских вещей ложе. Растирая мраморно-белую кожу, неожиданно наткнулся на странные следы на груди юноши.

Знакомо, — Ян скрипнул зубами, — Ловкий фокус призванный убедить свидетелей, что содрогающийся от прикосновения креста мальчишка одержим бесами... Сучьи дети!

Лют натянул на него исподнюю рубаху и теплую рясу одного из монахов: мертвым все равно, а парню не до щепетильности. После чего, одевшись и самому, сел рядом и задумался, — а подумать ему было о чем. Вопрос, что теперь делать стоял не праздный. Будь Ян один — уже мчался бы волком вдогонку за своим врагом, а теперь что ему с этим беднягой делать? Вернуть в деревню — глупость несусветная, оставить в другой ближайшей — тоже самое, уморят. Оставить у церкви, — да с явными следами дознания на тщедушном теле, — проще самому убить. Стоило тогда из воды вытаскивать!

Видать нашел ты на свою голову заботу! Или она тебя... Хотя возможно, вскоре все вопросы решатся сами собой, и в этом его, Яна, вины не будет, — парень лежал пластом, дышал судорожно, редко, и не выходил из забытья, только застонал, когда волколак разминал распухшие руки с отпечатками врезавшихся веревок. Представления о медицине Ян имел самые минимальные...

Парень ему не нравился. Для своих лет высокий, но тонкий до хрупкости, тощий — заморыш. Черты лица чистые, почти прозрачные, ничего лишнего, как будто гений ваял ангельский лик. С душой ваял. Руки узкие, пальцы длинные, ровные, ладони мягкие, с грубой работой явно не так давно познакомились. Такими руками струны на лире щипать, а не навоз грести. Не бывает таких деревенских батраков, — не та масть, не та стать.

Ян никогда не жаловался на слабый нюх, а здесь ощутимо несло гнильцой. Но неприязнь, недоверие, осторожность, — это одно, а совсем другое бросить беспомощного мальчишку.

Однако, думы — думами, а рассусоливаться не стоит. Лют быстро обыскал трупы монахов и их немногочисленные вещи, отобрал то, что могло пригодиться, после чего привязав к телам сумы с парочкой камней потяжелее, отправил в озеро. Легко подхватив на руки почти невесомое тело, скорым шагом двинулся в сторону, противоположную Крепицам (или Липицам — какая к черту разница!).

5.

Братьям-разбойничкам Лют обрадовался как родным, да и те своего в нем признали сразу. Сидя за столом на облюбованном ими хуторе, Ян с удовольствием потягивал не самое дрянное пиво, неторопливо обсуждая житье-бытье.

Ватага была небольшой, крупных дел не ворочала, — так при корчме кормилась. Особо не зверствовали, на рожон не лезли, что бы людей не отваживать и внимания властей не привлекать. Ян согласно кивал головой: сам он в свое время куда громче гулял. Были, были места, где его имя хорошо знали, и к себе он тогда брал не каждого, кому тихая жизнь опротивела, или нужда на большак выгнала... Что ж, судьба, как дорогая девка — переборчива, да переменчива.

— Сыгранем? — предложил Мешко, бывший за старшого.

— Эт на что же, на честное слово? — усмехнулся Лют: деньги у него были, да только он ими светить не собирался.

— За чем? На монашка твоего.

Лют между делом обмолвился, что парень вроде из монастыря сбежал от пострига, что бы его вид и компания не вызывали подозрений. Он уже совсем было решил оставить здесь спасенного пацана: не таскать же его с собой, к тому же за несколько часов у мальчишки поднялся на столько сильный жар, что пока он его нес Люта жгло даже сквозь рубаху, там где голова касалась плеча. Услышав предложение, Ян очнулся от своих размышлений и подобрался.

— Сдурел?

— Ох, давно я гладкой бабы не мял! — потянулся щуплый мужичонка с выступающими как у грызуна зубами.

— А на безбабье, как говорится, и рыбу раком! — заржал кто-то.

— А что, парнишка миленький, нежный... — протянул Мешко, — За бабу сойдет. Разложим побыстрому, от него не убудет!

— Его, небось, святые отцы уже со всех сторон попробовали! — хохотнул потряхивая костями в стаканчике ражий детина с многократно переломанным носом.

— Нет, — внушительно произнес Лют, в светлых глазах снова злым дурманом замерцали огоньки.

— Нет, так нет, — усмехаясь, пожал плечами Мешко.

Лют спокойно кивнул, но уже не распускался. Видать, их тут такая тоска разбирает, что и дупло на деревянной чурке кстати пришлось бы. С разрешением или без — попользуют пацана: восемь на одного — не самый лучший расклад даже для оборотня. Оно конечно, он тебе никто, и звать его никак, да только это не повод, чтобы спокойно под всякую сволочь подкладывать. Ты его сюда приволок, тебе и отвечать за гнусь.

Когда трое ребят поднялись, вроде как до ветру, он и не посмотрел в их сторону, продолжая с рассеянным видом следить за игрой. Чуткие уши уловили скрип петель и Ян слегка улыбнулся — якобы осторожные шаги направлялись вовсе не к общему столу, а туда, где за перегородкой лежал больной парень.

Лют потянулся, поднялся покачиваясь и чересчур аккуратной походочкой направился в сени. Кивка Мешко он не видел, но ему того и не надо было: убивать его скорее всего не собирались, потому и сам он особо не усердствовал.

Резко развернувшись на пороге, попотчевал ближайшего незваного провожатого рукоятью ножа в зубы. Отпихнув с дороги, прыгнул на второго, со всего маху приложив затылком об пол. Поднимаясь, снова вломил первому в физиономию и выкинул обоих во двор, задвинув засов. Выскочивших на шум остальных, Лют встретил подпирая стену и поигрывая ножом:

— Я своему слову ответчик: нет — значит нет!

Неизвестно, что хотел ответить ему Мешко, но в этот момент из закута послышалась возня и какой-то непонятный полузадушенный хрип. Он и Ян одновременно стали в проеме, одновременно охватили взглядом картину — и даже забыли друг о друге...

...На полу валялось два тела в таких позах, что не оставалось сомнений, кто кого убил, третий, собственно и издававший эти хрипящие звуки, методично вспарывал себе горло... А на лавке, опираясь на ходившие ходуном руки, поднялся отобранный Лютом у инквизиторов отрок. Лицо его, блеклые пряди, облепившие тонкое чело, казалось светились в темноте, а глаза...

...белые, словно источающие ядовитый туман...

Ян слышал, как Мешко подался назад, требуя самострел, боковым зрением ловил, как валится в липкую лужу тело охотника блуд потешить, но не мог оторвать взгляда от этих жутких глаз и сам не понимал, как он еще не развернулся, перекидываясь на ходу, и не умчался прочь, скуля и подвывая.

Да только все это и лже-монаху далось нелегко: из носа поползла кровь, некоторое время он еще держался, сверля людей бельмами, а потом со всхлипом, -неуместно жалостливым, — ткнулся ничком на лавку.

Развернувшись на подкашивающихся ногах, Лют едва не носом уперся в направленные на него самострелы. А вот теперь точно будут убивать! Спустят болты — в упор — любому конец, будь ты трижды оборотень...

И уже не скрываясь — полоснул волчьим взглядом, оскалился с рыком, выпуская когти, прыгнул...

По счастью, от такого зрелища даже у Мешко рука дрогнула: болт лишь скользнул по боку, слегка оцарапав шкуру, а нож вытащить он уже не успел. Двое остальных только мешали друг другу в узких сенях, но и Люту тоже было неудобно... Он выпрямился, порванная рубаха сползала с плеч, по шее текла кровь из распоротого другим болтом уха. Ему удалось подгрести одного, загородившись, как щитом, — вовремя: третий болт вошел тому в плечо. Лют для верности вывернул ему руку до хруста, толкнул вперед, насаживая на нож его приятеля, и завершил драку одним точным ударом, направив чей-то подобранный нож снизу вверх.

Еще не все. Рванул засов — снова опустился на лапы, перекидываясь уже полностью, и выскакивая во двор. И с облегчением понял, что последние двое бандитов, были людьми разумными и героями становиться не собирались, задав такого стрекача, что Лют их и волком бы не догнал. О том, что они вернутся — можно было не волноваться, но и задерживаться здесь было не след.

От такой карусели туда-обратно все тело оборотня ломило, как-будто его ногами отмолотили. Силы ушли вместе с боевой злостью. Ян едва смог вернуться в человеческий облик, и в изнеможении привалился к стене. Стоял он так долго, переводя дух, потом кое как доковылял до лошадиной поилки и морщась стал умываться. Слабость мешалась с досадой и злобой, а больше — с усталостью: устал он вот так зубами выгрызать себе право на жизнь, на волю, на то, что другие назовут достоинством...