Настя

Могилы уже давно стали для меня частью привычной жизни. Не пугая, не отталкивая, просто вошли в мое существование, как непреложный фактор жизни и ее окончания. Мой взгляд равнодушно скользил по надгробиям, не задерживаясь ни на одном из них.

— БОМ!

Я вздрогнул. Впервые на моей памяти, ударил колокол в покосившейся, и, почти не используемой часовенке. Я обернулся, и прикрывая глаза от слепящего солнца, посмотрел в сторону, позолоченой луковицы купола. Позолота горела огнем, глаза моментально заслезились, не в силах выносить яркий свет. Лишь вознесшийся в небо крест, чернел меж двумя солнцами — нерукотворным небесным, и рукотворным земным. Грозно, как предупреждение он, казалось, рос, закрывая собой весь небосвод.

Отведя взгляд, и проморгавшись, я обнаружил, что стою за оградкой аккуратной, ухоженной могилы. Как я сюда зашел? Совершенно не помню. Вроде бы стоял на месте... Я опустил глаза на овальную фотографию прикрепленную к черной мраморной плите.

Перед глазами поплыли круги. Невольно оперевшись на столик вкопанный здесь же в землю, я снова посмотрел на фото. С черно-белой эмали, пронзительно синими пятнами, на меня смотрели знакомые васильковые глаза.

Анастасия Алексеевна Пономарева. 1920-1940гг. гласила надпись под фото. Я всмотрелся. Ошибки быть не могло. Моя Настя... Неожиданно, мне показалось, что взгляд васильковых глаз стал презрительно высокомерный. Я кулаками протер глаза, но фотография менялась. Менялась рывками, как застревающая в проекторе пленка. Губы расползлись в зловещей ухмылке, обнажая острые, звериные клыки. Черты лица исказились в гримасе ярости, лишаясь всякого сходства с человеческим, и в этот миг, из-под толщи земли, раздался глухой мрачный хохот.

Я побежал. Я бежал так, как не бегал никогда в жизни. Перепрыгивая через могилы, наискосок, побыстрее добраться до забора, через забор, и плевать на входы и выходы. Быстрее отсюда! А в спину, скрежетом лопающихся чугунных оградок и ломающихся сухих ветвей звучали слова, произнесенные знакомым, но совершенно чужим голосом:

— Все равно ты теперь мой!

Я бежал через кладбище, куда глядят глаза, но ноги, почему-то каждый раз возвращались к одной и той же могиле. Темная сила водила по кругу, не желая выпускать добычу из своих сетей. Кресты и оградки цеплялись за одежду, в тщетных попытках задержать сумасшедший бег.

Лицо на фотографии кривлялось, смеясь над тщетными попытками бегства.

— Ты мой, мой, мой! — глухо отдавалось в ушах.

Едва сдерживаясь, что бы не впасть в панику, я снова и снова отбегал от могилы, что бы вернуться через пару минут.

— Куда! С ума сошел?!

Я заорал, отбиваясь от вцепившихся в свитер рук.

— Чокнутый что ли? — снова раздался тот же голос, и хватка ослабла. — Остынь, парень!

Перепуганный кладбищенский сторож, на всякий случай отошел от в сторону.

— Извините, — я обессиленно упал на колени, уперся руками в землю, и попытался отдышаться.

Воздух с хрипами вырывался из легких, обжигающий и густой как вода. Сторож осмотрел меня с опасливым интересом, потом огляделся. На лице его проступило запоздалое понимание.

— Э, вот оно что! — он почесал затылок. — Никак Настька опять спокойно лежать не хочет?

— Что?! — я не верил своим ушам. — Вы знаете?!

— Держи, — он достал из нагрудного кармана грязных рабочих штанов, с лямками через плечо, плоскую маленькую бутылочку водки, уже початую, и протянул мне. — Глотни. Тебе не помешает.

Не чувствуя вкуса, я отпил. Забрав остатки, сторож допил, и сунул обратно в карман.

— Значит, опять Настька хулиганит?

— О чем вы говорите?! Кто она? Что она?

Сторож пожал плечами.

— А бог ее знает. Или черт. Я тут тридцать лет сторожем. Такого насмотрелся... Вот и поседел намного раньше, чем природой заведено. Да уж.

Он задумался, погрузившись в воспоминания. Кустистые брови зашевелились, то взмывая на середину морщинистого лба, то сходясь на широкой переносице.

— Настя, — напомнил я.

— Ах, да, Настька. Эта бестия с самого начала беспокойная. Ее ж вопреки священнику похоронили. Но в те времена, кто попа послушает? А он настоять не смог. Вот и положили ее в освященную землю.

— Вы хотите сказать?..

— Ага. Сама на себя руки наложила. Жених ее, взял, и на ее же подруге женился. Вот, Настька с горя-то, и сунула голову в петельку. Только не упокоилась ее душа. Сначала просто по ночам рыдала. А потом, начала за молодыми мужчинами охотиться. Тебе для жизни еда нужна ведь? Вот и ей нужна. Но не картошка с колбасой, а жизненная сила.

— А в молодых ее больше, — устало сказал я, с силой протирая ладонями лицо.

— Именно так.

— Я читал, но думал сказки все это. Их называют... ммм... — я замялся.

— Суккубы8, — подсказал сторож

— Да, суккубы!

Я схватился за голову, и коротко простонал:

— Что же делать?

— Икону бы тебе. Освященную. Библия, святая вода, кресты... А главное — вера! Только так.

— Вы так много знаете о них?

Сторож улыбнулся.

— Еще бы. Я семинарию окончил.

— Так вы священник? — обрадовался я.

Сторож виновато развел руками.

— Расстрига. Так что, от меня тебе помощи не дождаться.

— Но, ведь вы знаете молитвы, и все такое! — с надеждой простонал я.

Он покачал головой, и грустно посмотрел прямо мне в глаза.

— Главное — вера. А ее-то у меня и нет. За что и расстался с возложенным саном. Потому и сторожу кладбище.

Он встал, отряхнулся, ободряюще хлопнул меня по плечу.

— Придется тебе самому, парень. Уж извини. Пойдем, провожу до выхода. Надо мной, у нее власти нет.

Первым делом, я обогнул дом, и забежав к другому крыльцу, постучал в дверь.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровался Гирт. — Зайдете на чаек?

— Извините, мне некогда, — лихорадочно ответил я. Простите пожалуйста, у вас, случайно, нет Библии?

Он удивленно посмотрел на меня, но воспитание удержало от едкого ответа.

— Есть. Я ведь, в некотором смысле, верующий. Но библия у меня лишь католическая, так называемая нова вульгата9.

— Вы не могли бы мне ее одолжить? Мне очень-очень нужно! — умоляюще произнес я, с тревогой косясь на заходящее солнце.

Гирт скрылся в доме. Каждая минута ожидания, сейчас казалась вечностью. Я не переставая оглядывался, боясь, что сейчас то, что я видел на кладбище, подкрадывается сзади, оскалив жаждущие горячей плоти клыки.

— Вот, лудзу10, — он протянул мне небольшой пухлый томик в строгой черной обложке, с вытесненным крестом. — Оставь себе. У меня есть еще, а тебя она может привести к Богу.

— Спасибо! Большое спасибо! — выкрикнул я уже на бегу, прижимая к груди ценный подарок.

Я запер все двери и окна. Уверенности в том, что поступаю правильно не было. Лишь отрывочные воспоминания из далекой юности, когда я как многие подростки увлекался мистикой и религией.

Осторожно отделяя страницы от корешка, я лепил их на двери и окна так, что б не оставалось ни малейшей щелки. Снял со стены оставленное хозяином, или прежним съемщиком, распятие. Притащил с кухни все ножи и вилки, что удалось найти, и забился в дальний угол комнаты. Теперь я мог только ждать, и надеяться, что не ошибся.

Минутная стрелка на часах, медленно ползла по кругу. Скоро десять. Время, когда домой приходила Настя.

Ровно в десять, раздался знакомый стук в дверь. Я замер. Сердце остановилось, по позвоночнику разлился обжигающий холод.

— Дорогой, почему ты не торопишься открыть мне дверь? — раздался Настин голос. Настолько беззаботный и веселый, что я даже подумал: а не было ли произошедшее на кладбище, дурацким миражом, от теплового удара? Я начал вставать, намереваясь открыть дверь, но выпавшее из рук распятие, громким стуком, привело в чувство. Я потряс головой отгоняя наваждение.

— Уходи! Я знаю кто ты!

Из-за дверей раздался мерзкое хихиканье, совсем не похожее на Настин смех.

— Да? И кто же я?

— Кто же я? Кто же я? Кто же я? Кто же я? — эхом прокатилось, раздаваясь с потолка, от окон, из углов, и из-под пола, точно сама комната заговорила кривляющимися голосами, произносящими три простых слова, каждое на свой лад.

— Суккуб! — выкрикнул я. — Ты суккуб! Изыди, нечисть!

— Значит я нечисть? Значит мало наслаждения ты испытал в моих объятиях? Разве нечисть может быть такой нежной и страстной? И разве ты не хочешь, снова испытать всю радость моих поцелуев?

— Изыди!

— Какой ты стал противный! — в голосе уже мало напоминающим Настин, послышались обиженные нотки. — Ладно, все равно ты мне наскучил. Я так и так собиралась с тобой заканчивать!

Зашуршало. Кожа на всем теле покрылась мурашками размером с хорошую фасолину, когда листы библии, начали отклеиваться от дверного проема, и стремительно падать на пол, тяжелыми свинцовыми пластами.

Последний лист взвился в воздух, и дверь с треском распахнулась, выламывая филенку, ударилась о стену и замерла, словно впрессованная в стену. На пороге стояла Настя. Совершенно обнаженная, длинные пшеничные волосы, неестественно длинные, невесомым облаком струятся в стороны, образуя невесомую ауру вокруг тела, но мне напомнили змей медузы горгоны, ищущих свою жертву.

Васильковые глаза, равнодушными льдинками смотрели на меня и сквозь, от чего ужас сковывал члены, вгоняя в ступор и шок. Зато лицо, безжизненное, отливающее синевой трупа, перекошено злобой и ненавистью, точно посмертная маска, снятая с демона.

Скрюченные пальцы, с загнутыми длинными когтями, протянулись через всю комнату, удлиняясь и истончаясь, бескостно извиваясь, как тянущаяся к жертве пиявка. Заверещав раненым зайцем, я отпрыгнул назад, и выставив перед собой распятие и остатки библии, торопливо забормотал единственное, что пришло в голову:

— Отче наш, иже еси на небеси. Да святится имя твое. Да будет воля твоя. Да приидет царствие твое, яко на земли и на небеси...

Суккуб, скрывавшийся под маской девушки, дернулся словно от удара хлыстом. Завыл, зарычал, и бросился вперед, намереваясь сбить меня весом тела, но коснувшись распятия, с электрическим треском отлетел назад, с грохотом врезавшись в стену. С потолка посыпалась штукатурка.

— Хлеб на насущный, даждь нам днесь. И остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим...

Губы безостановочно бормотали Отче Наш — единственную молитву, что случайно отложилась в памяти. Никогда прежде не считая себя верующим, в этот момент, я верил. Верил искренне, всем сердцем, всей душой. Не было в мире человека, более верующего в могущество Господа нашего.

Суккуб вскочил, и снова бросился на меня. Раз за разом его отбрасывало назад, но он не сдавался. Упрямо рвался вперед. С оскаленных клыков капала пена, с шипением падающая на доски пола. В тех местах, куда попадали капли, взвивались струйки дыма, и оставались глубокие, неровные язвы.

— И избави нас от лукавого. Да не введи нас во искушение. Аминь!

Суккуб захрипел. И замер. Я перевел дух, в надежде, на чудо. Но стоило об этом подумать, как он вновь прыгнул. Не успев защититься распятием, я упал. Плечо ошпарило кипятком. Вывернув голову, я увидел как разорванный рукав свитера, стремительно набухает от крови. Суккуб, присев на корточки, плотоядно слизнул с когтей карминовые капли. Меня едва не вывернуло на изнанку, когда кончик языка с легкостью пробежал по всей руке до локтя от мизинца.

Загнав меня в угол, чудовище снова захохотало, и, мощно оттолкнувшись, бросилось вперед, с твердым намерением на этот раз разорвать в клочья.

Сила удара отбросила меня назад. Безумно хохоча, суккуб навис надо мной, медленно преодолевая защиту библии и распятия.

Когти приближались к моему горлу.

Я смотрел на страшную оскаленную маску, отыскивая знакомые черты, и не находя их. Горечь утраты до боли сдавила сердце. Только в этот момент, я понял, насколько сильно полюбил Настю. Было ли это наваждением насланным на меня этим существом, или настоящей любовью? Плевать, главное, что я любил. И сейчас, потерял частичку себя.

Слезы хлынули из глаз. Я взмолился к Богу, всем сердцем, обратился к Нему. Умоляя спасти. Не меня. Спасти грешную душу той, которую так сильно любил.

— Отче наш, иже еси на небеси... — дрожащим голосом начал я.

И тут, вторя моим словам, в комнате раздался сильный голос перекрывший надсадный хохот суккуба:

— Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum11.

Суккуб замолчал. В его глазах впервые мелькнули чувства, и этими чувствами был панический страх.

Разбросанные по комнате листья библии задрожали и взмыли в воздух, складываясь под потолком в идеальный круг, вращающийся по часовой стрелке. Взгляд суккуба метнулся вверх, прикипая к шуршащему хороводу, медленно наливающемуся голубоватым сиянием.

— Adveniat regnum tuum, — продолжал голос, и стены вибрировали в такт отчетливо произносимым словам.

Сжимая распятие обеими руками, я зачарованно слушал, медленно осознавая, что голос доносится из самой середины круга. И с каждым словом, сияние разгоралось все ярче и ярче.

— Fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra. Panem nostrum quotidianum da nobis hodie. Et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris. Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo. Amen.

Истошный тоскливый вой резанул по ушам. Чудовище скорчилось в судорогах. Когти заскребли доски пола, оставляя глубокие борозды. Тело то выпрямлялось и застывало дрожащей струной, то ломалось пополам, сворачиваясь в тугой, скулящий комок плоти.

Страницы под потолком полыхнули нестерпимым светом, наполнив комнату голубым сиянием. Суккуб взвыл. Дернувшись последний раз, чудовище замерло. На несколько секунд, черты лица разгладились, и я увидел свою Настю.

Глотая горькие слезы, я смотрел на нее, и душа разрывалась на куски, пронзая грудь острыми вспышками боли. Настя открыла глаза, и благодарно улыбнулась. Губы дрогнули, сложились в слова, но ни звука не сорвалось с алых вишневых губ. Лишь взвыл в печной трубе ураган, и скрюченное на полу тело, рассыпалось прахом. Подхваченный порывом ветра, прах взмыл в воздух и без следа растворился за порогом. Прах к праху.

Опираясь на стену, я кое-как встал, и хромая вышел на крыльцо. Короткая летняя ночь подошла к концу. Первые лучи солнца, окрасили красным позолоченый купол церквушки.

Один наглый лучик скользнул вверх, взбежал по кресту, и, отразившись от его верхушки, солнечным зайчиком прыгнул мне в руки, ярко освещая все еще сжимаемые распятие и библию.

Я улыбнулся, и снова зашептал Отче Наш. Благодаря. За все. И за те слова, которые я услышал не ушами, а сердцем:

— Я люблю тебя. И буду любить вечно.

1 Вец Рига — Vecriga (Старая Рига. Латышск.) Пирожные с творожной начинкой Назад

2 Библиотека национале — Национальная библиотека (фр. Bibliothèque Nationale или BNF) — самое богатое собрание франкоязычной литературы в мире и самая крупная библиотека во Франции. Назад

3 In nomine Patris — Во имя Отца (лат.). Назад

4 et Filii — и Сына (лат). Назад