Я рядом

Иногда Ваня даже до самого почти Жоведя подругу свою провожает. Это когда ему самому домой не сильно надо и Надя ещё в школе остаётся. Вчера отец из Киева приехал и шоколада привёз. Ванька своего куска половину сегодня в школу притащил, целый день нервничал, как бы кто не увидел, что у него в кармане лежит! Да ещё — как бы не растаял кусочек этот маленький. А теперь вот, когда они вдвоём со школы идут и далеко от них те мальчишки, что тоже до Жоведя добираются, он за сюрпризом своим полез и протягивает Сашке.

— На, это тебе!

— А что это? — Смотрит Саша на обёртку странную — никогда такой в жизни не видела.

— Это сладкое! Шоколад называется. Что, не ела что ли никогда?

— Нет, никогда. — Ваня сам развернул обёртку, потому что Саша боялась из рук его лакомство брать. — Ой! Вкуснота-то какая! В жизни ничего такого вкусного не ела!

Зарделся Иван от слов таких, приятно ему стало.

— То-то же! — говорит.

— А мама твоя ругаться не будет, что ты мне отдал?

— Подумаешь! У нас таких куча целая! — Не так он сказать хотел! Нет у них кучи такой дома и не бывало раньше. Он всего-то второй раз тоже плитку такую ел. Он сказать ей хотел, чтоб не расстраивалась и не переживала — не отругают его. А вышло так, что будто хвастался перед ней. Стыдно стало. — Прости. Я не то имел в виду. Я хотел сказать, что это моя плитка и мама думает, что я съел её уже.

— А ты — мне?

Засмущался мальчишка. Хоть и нравится она ему, а всё ж не тот ещё возраст, чтоб так спокойно признаваться в этом.

— Пошли давай, а то до ночи до дома твоего идти будем.— И пошёл, руки в карманы штанов сунув и глаза в землю уперев. Вперёд Александры пошёл, а та — сзади, шоколадку во рту смакует.

1949 г.

Холодно вставать, постель, телом своим нагретую, покидать, а надо. Хорошо девчонкам на печи, не остыла ещё. Сквозь стены слышно, как ветер завывает и как кидает что-то об стены эти. А это что-то, словно скребётся по стенам когтями острыми, цепкими. Это снег, как крупа мелкий, ветер об дом швыряет.

Встала Параскевия, некуда деваться. Оделась, в печь поленьев пару подбросила, огня добавила и картошку греться поставила — встанут девчонки, покушают. Замоталась платком пуховым и на двор, Синичку кормить, доить. Так коровушку свою зовут они. Отелилась она недавно, сена ещё им на пол подстлать, чтоб телёнку тоже теплее было. Он, хоть и подрос уже и от мамки отдельно, а всё ж ребёнок тоже. Справилась по хозяйству своему небогатому и в дом, — руки согреть у печи, пальто платком другим повязать, хлеба съесть кусок с молоком и в Боровичи. Там тоже скотина не доенная стоит, ждёт.

Темно ещё, только снег искрится, за платок ей забивается, — глаза не открыть, но идёт, пригнувшись. Ей за счастье работа эта. Хоть ходить туда зимой тяжело очень. Зато у них теперь мешки полные крупы дома стоят и пшеницы.

Надя первая встала, как старшей положено. Молока в кружки налила, картошку, матерью согретую, из печи на стол поставила, и потом только Сашку будить.

— Вставай, лежебока! — Да какая ж она лежебока, как и все работает, просто ночь ещё практически, спать хочется.

Поели сёстры и в школу собираться. Сегодня трудно будет идти, но надо. Каждый день почти ходят они теперь, и в снег, и в грязь, и в Солнце. Разве что в ливни — пропускают. Потому что нет зонта у них. Два часа дорога ранняя заняла. Но добрели. Замёрзли, бедняжки, но будут учиться.

Когда уже день школьный к концу подходил, Ваня в окно всё смотрел и думал, как же подруга его, Сашка, домой добираться будет. С одноклассниками, которые тоже из Жоведя, не пойдёт она, никогда с ними не ходит. И сестра её сегодня дольше задержится. Как назло мать ему сегодня строго-настрого наказала домой сразу после школы идти, не вести сегодня Сашу до Жоведя. Но мать тоже в колхозе занята, она там по бумагам работает. А значит, и не узнает мать, что ослушался сын её. Доведёт он Сашку, не бросит. Иначе, какой же он друг?

Ванька даже и не подумал при этом, как потом один обратно идти будет.

Часто дети в сугробы падали, ни на полчаса в этот день не переставал снег идти. Замёрзли оба, скорей бы до дома добраться. Но не пожалел мальчишка ни разу, что с подругой пошёл. Вот и дом ихний, а там печь. Быстро дети растопили её и наверх, на спальное место, чтобы согреться поскорее. Но они-то, как дети: совсем немножко дров кинули, так только разгорится чуть, а потом снова лишь тлеть будет в печи. Ну, ничего, всё ж теплее. Одеялом укрылись, дрожат и ждут, когда же печка сама согреется и их согреет. Даже и есть не хочется — только тепла. А когда понемногу пошло оно, не заметили сами, как заснули.

Зимой не так много работы, по скотине только. Потому Паша уже собираться стала. Наверное, думает, девочки вместе сегодня придут. Подождёт в школе Сашенька, когда у старшей сестры занятия закончатся, не пойдёт сама, побоится метели такой. Потому успеет Паша натопить в доме да оладий наколотить, напечь.

Уже почти на выходе из Боровичей Степан, тот, что врачом здесь, догнал её.

— Параскевия! На сани ко мне садись! Довезу, так и быть!

— А, неужто, Вам, доктор, в село наше нужно?

— Нет, не нужно. Тебя просто жаль. На санях быстрее будет. Ты сама-то через лес бы шла...

— Конечно, путь короче и не так в лесу наметено.

— ...а недавно дорогу убрали парни наши. Так что быстрее и легче теперь длинной дорогой добираться.

Не стала Параскевия упираться, полезла на сани. Стеганул коня Степан и поскользили по снегу. Знал он заранее, когда домой идти этой женщине. Давно он смотрит на неё. Поначалу стыдно было, но только что-то в ней душу его затронуло, и не отпускает. Уже немного за тридцать ей, рано волосы седеть начали, но коса всё равно ещё тёмная, толстая. Больше всего ему глаза её нравились, светлые с зеленью. Добрые глаза, хоть и уставшие. Никогда кроме жены своей на женщин других Степан не засматривался, но, сколько не корил себя, а всё Параскевия не идёт из мыслей.

Быстро они доехали. Степан на чай попросился, отогреться немного.

— Заходи, конечно. Ты мне помог, как же тебя не согреть-то!

Обтрусили снег с себя возле сеней и в комнату. Женщина первым делом к печи кинулась. Дровинок тех несколько, что дети подкинули, уже погасли почти, только тлели остатки и почти совсем остывшая комната была. Не сильно детвора с печкой управляться умеет, но, себя хоть немного согрели и ладно. "Неужели с утра ещё тлеет?" — подумала Паша. Не заметила ни она, ни Степан, в сенях за вёдрами обувь детскую, а пальтишки детвора с собой на печь уволокла. Тихо спят детки, не слышно их.

Кружку с чаем Степан из рук Пашиных принимает и задержал в своих руках ладошки её.

— Вот скажи мне, Паша, если б женат я не был, посмотрела бы ты в мою сторону?

— Бог с тобой, Степан Ильич! Что ты спрашиваешь-то у меня вопросы такие! Постыдился бы!

— Постыдился уже, не переживай. Не могу больше. — Громкий голос у Стёпы, грудной. По всей комнате расходится. От родного этого голоса Ваня глаза открыл. Не успел подать знак папке, что и он тут, прислушался — не о том чём-то папенька говорит, о чём можно бы. — Запала ты мне, Параскевия. Во снах даже глаза твои вижу. Стыдно мне говорить такое, но не люба мне после того, как тебя тут встретил, жена моя: так и хочется сбежать из дому в избу твою и тут остаться... если примешь, конечно.

— Не приму, Степан! И не думай даже!

— Отчего не примешь-то? Скажи мне, что не так? Я тебе не мил или разговоров боишься?

— Наталью твою обидеть не хочу! Не заслужила она такого!

— Да забудь ты про Наталью! — Степан ближе к Паше подошёл, за плечи её к себе притянул, в глаза заглядывает. — Не она первая, не она последняя, от кого муж уходит.

— А про сына подумал, прежде чем городить такое?

— Ванька мне сыном навек останется. Не о том речь сейчас. Паша, голубушка, Пашенька... — Нет сил больше сдерживаться у Степана — к губам её прильнул он, силой удержать пытается. Только Параскевия не хочет того, нет, не видит она Степана мужем своим. Только Николаю навек верна останется!

Закричала Параскевия, оттолкнула мужчину от себя:

— Совсем ты совесть потерял, Степан! Уходи отсюда!

— Подожди, красавица, не гони. Прости, что я с силой к тебе, да только я справиться с собою не могу. С каждым днём всё труднее и труднее мне видеть тебя и вид делать, будто всё равно мне. Хочу из губ твоих напиться, отцом дочерям твоим стать готов, не гони только...

Не успел договорить Степан, с печи спрыгнул сын его и бегом из дома. Валенки натянуть — секунда, и по сугробам, по сугробам... За мать обидно и за себя! Слёзы на ветру замерзают, глаза болят вперёд смотреть. Слышно, зовёт его кто-то за спиной. Не обернётся он, не простит! Догнал Степан мальчишку, а тот вырывается. Отец его за шкирку и в сани, стеганул коня опять, и поехали. Молча поехали. Чует сердце Степаново — бесполезно сейчас к сыну за прощением, потому он возле дома только сказал:

— Не расстраивай мать, слышишь? Не уйду я от вас, не примет она меня... Так что матери и не нужно сердце рвать.

С теми словами Степан спешился и сына в дом поволок. Наталья поняла, конечно, откуда отец мальчишку непослушного приволок, — ясно из Жоведя. Не послушался мать, пошёл провожать Сашку свою! От же ж голова отчаянная, хорошо отец домой довёз, а как бы сам путь этот проделал бы? В темноте, ведь уже день уходит, небо чернеть начинает. Но ругать не стала, заметила, что не такой какой-то Ванька, как обычно. Не весёлый. Сразу он в свою комнату и даже есть, сказал, не будет. Степан сказал, не знает, что с ним. Может, говорит, с Сашкой повздорили...

* * *

Тяжело ему смотреть на Сашеньку, когда грустит она. Который день уже грустит. Ни с того, ни с сего перестал друг её лучший, Иван, разговаривать с ней. Теперь делает вид, что и не замечает её. И не говорит ей, отчего он так.

Ваня вину за слова отца и его желания на всех на них перекинул тоже. Теперь он и Пашу ненавидит и дочек её презирает. Это он так чувствами своими за мать мстит. Ангел присел на лавку к девочке ближе и тоже в окно засмотрелся. Только Саша на грязь, что из-под снега проглядывает, а он — на небо. И мысли свои у каждого. Нет, не будет он ничего делать, чтоб Ванино сердце смягчить. Не годится это, в детские распри Ангелам встревать! Значит, такой вот друг оказался... Может, оно и к лучшему. Может, потом, в серьёзном чём-то и не обидит её, раз другом уже не будет... Захотят, одумаются — сами общий язык найдут. А он не может каждому на ушко нашёптывать, чтоб к Александре помягче были.

1955 г.

В Украине стояло жаркое лето, дышать нечем было. Александра бесцельно брела босиком по дороге, что проходила меж двух рядов домиков. Все они были в деревне из дерева построены — такие раньше были традиции. Предоставленная сама себе, хотела дойти до Козла — вдруг девчонки там какие знакомые, поболтает с ними.

Надя, та вся в заботах нынче — свадьба у неё скоро. Жених решил, что жить они потом в Надином доме будут, потому теперь, ещё до события, он комнату ещё одну к дому достраивает. Надя раздражительная слишком стала — не поймёт никак Александра, в чём дело. То ли перед замужеством нервничает, то ли просто возраст такой? Потому и ушла сейчас из дому, чтоб с Надеждой лишний раз не ругаться. Паша каждый раз в последнее время на сторону старшей дочери встаёт, а ей, Сашке, потом приговаривает: "Потерпи, не злись на сестру. Вот увидишь, скоро снова она как прежде станет". И терпит Саша, что Надя за всё ей выговаривает.

В селе несколько новых домов достроено, разрастается Жоведь понемногу. Возле одного из них и увидела девочка друга старого — Ваню. Давно уже свыклась она с тем, что больше не заговаривает он с ней. Не смотрит в её сторону. Столько лет прошло, а так и не узнала она, что же сделала такого, что друг от неё отвернулся. Но сердечко всё также бьётся сильнее при виде парнишки этого. С ним вместе и друг его здешний — тоже Иваном зовут. Два Ваньки, два друга — не разлей вода. Завидно Сашке стало, что у них получилась дружба крепкая. Третьей Алёнка с ними была. На год младше Александры девчушка, а уж красавица — первая на всю деревню. Хоть и мала ещё, а парни ко двору её часто сходятся. Кто на гармошке для неё играет, кто шутки весёлые отпускает. Всё горазды делать мальчишки, чтоб Алёнке понравиться.

Это на самом деле другой Иван, местный, к Алёнушке неровно дышит. А тот, о котором Сашино сердце стучит, так, от нечего делать за компанию тут стоит. Но Саша об этом не знает, идёт, на них смотрит и так тоска сердечко юное сжала, — забыла Сашка на дорогу смотреть. А Алёна хорошо к ней относится, часто с ней заговаривает, и Саша Алёну любит.

— Эй, Саша! — Машет рукой девчушка. — Иди к нам давай!

Тот Ванька, что в Алёнку влюблён, тоже к Саше хорошо настроен, а друг его — нахмурился, отвернулся. Сашка же возможность любую использовать готова, чтоб с ним рядом постоять, авось и оттает он. И не заметила, к ним заспешив, как ногой своей босою в лепёшку коровью вступила. И после — не заметила, что с ногою не то что-то. Ангел её только глаза к небу поднял, вздохнул. Нет, думает, не вернёт она Ванькино расположение. Он, конечно, как и всегда, рядышком.

Сквозь зубы Иван с Александрой поздоровался и сразу в сторону лицо воротит. У него в мыслях уже закрутилось: какой предлог найти теперь, чтоб свалить отсюда? Не хочется ему рядом с нею стоять, не простил он ещё чувства отцовские к Параскевии, мамке её.

Но что-то такое заметил Ангел Сашенькин за спиной у Ивана, чего раньше не видел он. Как мерцание какое-то. Словно искрится воздух за Иваном и что-то там виднеется в пространстве за ним, не чёткое что-то, но доброе. Оно будто голову Ванину к Александре повернуть пытается, а тот — противится. Ангел уловил намерения и присел к ногам девочки. Он крылом своим ноги её прикрыл, чтоб мальчишка не заметил девчачьей оплошности. Так и вышло, Ванька ведь сопротивляется, не хочет сердце своё слушать, голову-то он повернул к подруге бывшей, а глаза вниз опустил, на ноги Сашкины босые смотрит, но ничего, никакой грязи на них не видит он, — только кожу загорелую и щиколотку тонкую. И всё равно бунт внутри поднялся, сплюнул через левое плечо и один на дорогу вышел, другу своему "Покедова" крикнув. Он домой пошёл, в Боровичи. А за ним, голову печально понурив, его собственный Ангел шёл, никем больше не видимый.

* * *

Александра голову всё ломает, как же доказать другу милому, что она — лучшая. Семилетняя школа закончилась, теперь каждый волен свой дальнейший путь выбирать. Ванька, тот отца просит, чтоб в медицинский его отправили, путь отца он продолжить хочет. А ей куда? У неё одна дорога — в колхоз, где матушка с Надей работают. Но не хочется, ой, как не хочется! Не добьётся она этим внимания Ванькиного.

И решила Сашка на шахты податься. До сих пор ещё женщин много там работает. Как с войны повелось, так и идут они в подземелья, и девиз у них тот же: "Девчата, в забой!" О том, каково это, в шахте молотком отбойным махать десять-двенадцать часов кряду, ничего не известно девчонке, зато на слуху была Мария Гришутина, что одиннадцать с половиною мужских норм за смену сделать смогла. Сам Стаханов 12 давал, а она — женщина. Или Вера Логвинова... Да много имён называли те, кто агитировал на шахты идти по разным областям, и по Черниговской в том числе. Крепких звали парней и девчат, а разве ж Саша не крепкая? Нет, конечно, не такая она, только славы ей очень хочется. Чтобы имя её с гордостью за советский народ все говорили и, чтобы Ваня тоже ею гордиться стал.