Конь бледный

— Да я симкарту ведь сменила! У меня английская симкарта! Она не привязана к банковской карточке!

— А в банкомате проверить — не догадалась? — снова хмыкнул Николай, пристально вглядываясь в лицо Нины — Тебе бы и выдало весь расклад!

— Честно сказать — мне не до того было — призналась Нина, утирая глаза платком — Пофиг на деньги! Понимаешь?

— Понимаю — вздохнул Николай, и встал с табурета — Шагай, потом разберемся. А деньги на поминки где взяла7 А! Ну да, понятно. Пойдем.

Они прошли мимо чавкающих, хлюпающих людей, не обращающих на них уже никакого внимания, вниз по лестнице, давя подошвами брошенные на землю цветы, и вышли на солнцепек, в тихий дворик, уже не казавшийся таким уютным. Ощущение было таким, будто кто-то пришел, и вымазал все вокруг дерьмом. Возвращаться сюда больше не хотелось. Никогда. И ни за чем.

— — — — — — — — —

Они проверили карту Нюськи — денег было не так уж и много, но кое-что все-таки ей досталось — семьдесят девять тысяч долларов, ну и плюс то, что оставалось от похорон и поминок. Итого — около ста тысяч. Обучение в Лондоне можно теперь забыть, но на жизнь, пока не найдет достойную работу, вполне хватит. Какую работу? Менеджером, дизайнером, в рекламном агентстве, тем более, что училась Нюська именно по этому направлению.

Остаток дня потратили на прописку — обошлось довольно дорого, но ушлая паспортистка буквально за два часа сумела и выписать, и прописать Нину. Благо, что сегодня был рабочий день в паспортном столе — повезло.

Пятнадцатиметровая "однушка" Николая не вызвала у Нюськи никаких особых эмоций — она бывала здесь раньше, с матерью, правда уже давно. Но с тех пор практически ничего не изменилось — телевизор только стал побольше, да стиральная машина другой марки. А так — почти пустое жилище со спартанской обстановкой — кровать, диванчик, в углу избитая мишень для метания ножей, в центре которой топорщатся десяток стальных "рыбок". Все привычное, все чисто утилитарное — никаких тебе фарфоровых кошечек, или настенных эстампов. Видно, что человек приезжает сюда только чтобы переночевать — как в гостиничный номер. Квартира и напоминала этот самый номер, убери отсюда здоровенную плазменную панель — и будет тебе номер где-нибудь в не очень провинциальной гостинице.

Николай отдал Нюське второй комплект ключей, а потом они вместе съездили на вокзал за вещами, которых было не так уж и много — две большие спортивные сумки, набитые всякой девчачьей всячиной, которую Николай старался не разглядывать. Неудобно, хоть Нюська и племяшка, которую видал во всех видах с самых что ни на есть "карапузных лет", но все-таки взрослая девушка. Сколько ей сейчас? Двадцать лет? Или меньше?

Невольно усмехнулся — никогда не мог запомнить ни дней рождения, ни возраста родных и знакомых. Эти даты казались такими неинтересными, такими не достойными внимания, что мозг сам по себе заталкивал подобную информацию в самые далекие свои уголки.

Нюська долго плескалась в ванной, потом затихла, и Николай с тоской в сердце минут десять прислушивался к приглушенным рыданиям, сжимая в бессильной ярости огромные ладони. На него накатывали волны гнева, растворяющие, уносящие прочь все, что было наносным, приобретенным — законопослушность, готовность следовать приказам, уважение к власти. Но он держался. Негоже распускать нюни, или давать волю гневу — гнев, это совсем плохой спутник размышлениям.

Когда ты годами находишься в положении преследуемого, когда твоя психика днями, ночами, неделями и месяцами подвергается стрессу, когда ты ходишь по лезвию ножа, не зная, вернешься ли к родному порогу — немудрено, если в сознании происходит некая профессиональная деформация. Разведчик должен принимать решение на месте, ведь от этого частенько зависит не только его жизнь, но и жизнь тех, ради которых он как змея ползает по джунглям, или лежит, закопанный с головой в горячий песок пустыни. Если тебя случайно кто-то обнаружил — ну просто даже пастух, перегонявший стадо баранов от одного пастбища к другому, или охотник, наткнувшийся на тебя в джунглях — судьба этого несчастного предрешена.

Жестокость? Необходимость. Вот только потом снятся глаза этого пастуха, умоляюще протянувшего трясущуюся руку. И глаза мальчишки, неуверенно улыбнувшегося перед тем, как оборвалась его жизнь. Не сразу начинают сниться. Через год, пять лет, десять — у всех по-разному. И тогда ты понимаешь — пора уходить.

Вот только куда ты уйдешь от самого себя? Куда убежишь, привязанный, будто стальной цепью? Если только на тот свет. Но и это трудно. Человек, который привык побеждать, привык выживать в любых, самых нечеловеческих условиях не может просто так взять, и пустить себе пулю в лоб! Это мерзко. Это слабость, а слабость постыдна. Так учили его те, кто сделал из простого мальчишки Коли Зимина майора Зимина — разведчика, убийцу, боевую машину, специалиста по выживанию, лазутчика и диверсанта.

Николай подошел к полке, на которой выстроились пыльные книги, достал из початой пачки бумаг два листа, положил на письменный стол, стоящий возле окна. Нашел авторучку, с минуту чиркал ей по квадратику маленького желтого листка, пытаясь добыть из подсохший гель, наконец — ручка все-таки расписалась, оставив на почерканной бумаге синие линии. И тогда Николай вывел на листе:

"Завещание.

Я, Николай Ильич Зимин..."

Остановился, подумал, поднялся, сходил, достал военный билет, снова сел за стол. Еще секунды три подумал, снова поднялся — подошел к сумочке, которую несла в руках Нина, открыл ее, заглянул. Нашел паспорт, подошел к столу и не садясь, переписал все данные на листок. Вернул паспорт на место, и продолжил писать, задумываясь на секунду, морща лоб, на котором пролегли ранние, глубокие морщины. Год за три — это не только выслуга лет по службе, это еще старение психики, да чего греха таить — и организма тоже. До сорока в разведке еще никто не дотягивал — или переходили на более щадящую службу, или увольнялись, или...гибли. Последних, было гораздо больше.

На завещание ушло времени немного — все движимое и недвижимое — племяннице. Написанное собственноручно, да с личной печатью офицера — вполне законное завещание, оспорить которое не сможет никто. Если это делать по закону, конечно. Квартира, почти в центре — стоит немалых денег, на счету в банке — около трех миллионов, тратить некуда было, накопил. Машины не завел, одежду дорогую не покупал, женщин, которые высасывают финансы, как пылесос — не имел. Вернее — имел, недолго, вот они его поиметь никак не успевали. Времени не хватало. Или, вернее, хватало — чтобы понять, что с таким, как Зимин связываться бесполезно. Неперспективный мужчина. Женщины — они чуют по ветру не хуже зверей, сразу определяют, нужна им эта "дичь", или нет.

Второе завещание писал уже с листка, не задумываясь. Дописав — достал офицерскую печать, которой пломбировал свой сейф в рабочем кабинете, подушечку с чернилами — оказалось, что она высохла, пришлось побрызгать на нее из бутылки водки, початой еще полгода назад. Приложил печать, вдавливая ее в ладонь, подумал — намазал подушечку большого пальца правой руки — тоже приложил. На всякий случай, чтобы наверняка!

Затем уложил завещания в файлы, один экземпляр спрятал в бумаги письменного стола, другой — заложил за ковер, на котором стоял стол. Все! Теперь — нормально. Даже если с ним что-то случится — Нюська бедствовать не будет. Девка она головастая. Выкрутится — денег ей хватит на несколько лет безбедной жизни. Ну а если профукает — значит, такая ее судьба. Он, Николай, сделал все, что мог. И большего от него требовать не стоит.

Пошарился в столе, в потайном ящике, сделанном на заказ — достал документы на квартиру, положил на полку. Оттуда же извлек нож-финку в потертых, старых ножнах. Этот нож он купил еще десять лет назад — отличная сталь, настоящий пуукко. Финны, в советско-финскую войну очень ловко метали такие ножи, почему красноармейцам и предписывалось при встрече с финским бойцом слегка приседать — нож обычно шел прямиком в горло, а присев, ты получаешь его в каску, которую он пробить не может.

Николай виртуозно метал ножи — разведчику иначе и нельзя. Если не можешь вогнать клинок с десяти метров в затылок часовому, либо тому, кого нужно убрать без лишнего шума — что толку с того, чтобы можешь незамеченным пролежать на открытом пространстве двое суток подряд? Диверсант, разведчик, должен уметь владеть всеми видами оружия, но особенно — теми, которые предполагают мгновенную и абсолютно бесшумную смерть противника.

"Рыцари плаща и кинжала" — не зря так всегда называли шпионов-лазутчиков. Меняются времена, меняются государственные строи, но лазутчики остаются всегда — будь это легендарные ниндзя, "морские котики", или разведка спецназа ГРУ — без тех, кто ползает, крадется, и всегда возвращается с добытой информацией, не обойдется ни одна армия, ни одно правительство на свете.

Нож положил во внутренний карман джинсовой жилетки, висевшей на спинке стула. Больше никакого оружия у него не было — если не считать метательных ножей, выстроившиеся в центре мишени. Он и финку бы не взял, но решил — пусть будет. Пригодится.

В отличие от представлений обычного гражданина, обывателя, далекого от действительности, окружающей боевого офицера, никакого огнестрельного оружия Николай дома не держал. Даже охотничьих ружей. Когда-то он очень любил пострелять, с удовольствием брал в руки новые модели огнестрелов, наслаждаясь их красивыми формами, хищным видом, радуясь способности того, или иного ствола выбросить содержимое патрона с невероятной, почти космической скоростью. Теперь, по прошествии более десяти лет, он уже не любил оружие. И никогда не любил убивать.

И это только в плохом кино у офицера спецназа дома хранится арсенал всевозможного, часто самого современного оружия — на самом деле, каждый шаг бойца, находящего на задании, контролируется теми, кому положено это делать. После выполнения задания сдается все оружие, все снаряжение, и тайно протащить "беретту", или какой-нибудь "дезерт-игл" совершенно невозможно. Да и не нужно. Не война ведь, зачем здесь оружие? В мирное-то время?

Николай поиграл желваками на впалых щеках, достал из жилетки коробочку с кольцом, браслет с изумрудами, положил их на стол. Тоже — Нюське. Стоят эти штуки очень даже прилично.

Как протащил? Так не оружие ведь — почитай, трофей. Начальство не поощряло мародерство, но ведь это и не мародерство — забрать у духа, или игиловца — разве это грабеж? Пачку — другую баксов, колечко, цепочку — тем более, что часть трофеев перепадала и командирам...чтобы глаза закрывали. Нормальная практика, должен же человек как-то жить? Зарплата хорошая, да, но домик за городом на нее не выстроишь, а каждый день ходить между жизнью и смертью — как-то ведь должно компенсироваться?

В общем — оружие нельзя, а вот такие приятные мелочи — можно. Только вот не так уж и часто они попадаются. Большинство из бородачей просто голодранцы, наживаются их командиры, эти же регулярно отправляются к гуриям на тот свет, не успев и как следует пограбить. Впрочем — а кого грабить-то? Кого можно было грабить — давно разграбили, или же они сбежали от войны. Чудо, что попался такой вот "денежный мешок" — пачка баксов, около двадцати тысяч, побрякушки. Другое колечко отдал полковнику Семину — типа, для жены! Надо было видеть, как загорелисьу него глаза — жадноват, полковник-то...да и вообще мудак. Не настоящий офицер — кабинетник. И кто его поставил командовать разведкой? Впрочем — это теперь без разницы — кто поставил. Его, Николая, теперь это не касается. Совсем не касается.

Прислушался — рыдания стихли, журчала вода. Николай сдвинул брови, хотел встать — мало ли, что она там делает?! Не дай бог... Но вода перестала журчать, зашуршало полотенце, зашлепали босые ноги. Успокоился.

Задумался — правильное ли решение он принимает? А как же Нюська? С ней что будет? И тут же усмехнулся — Нюська, на минуточку, уже взрослая женщина! Небось и любовник есть, неизвестно какой по счету! В европах — там этому быстро учатся!

Впрочем — и в России тоже. Запад, он как запах дохлятины — пропитывает все, чего коснется. После девяностых молодые-ранние быстро выучили урок, преподанный им западной демократией. Это сейчас пошел возврат к истокам, к здоровому образу жизни — во дворах появились турники, брусья, на которых здоровые, чистые, не пахнущие табаком и пивом парнии девчонки крутят сальто. Это сейчас пропагандируют любовь до гроба, во главу угла ставят семейные ценности, а тогда...тогда — свободная любовь, отрицание извечных духовных ценностей, все, как там, в Лондонах-Парижах, в Нью-Йорках-Лос-Анджелесах. Спохватились, наконец-то...только не поздно ли?

В общем — не пропадет Нюська. Не такой она породы! Зиминского рода, крепкого!

И тут же скривился — эх, Валька, Валька! Ну как ты могла?! Почему не дождалась?! И снова прошибла мысль — не сама! Точно — не сама! Не могла Железная Валька, как он ее в шутку называл, дезертировать, бросить их с Нюськой одних! Убили ее, точно.

— У природы нет плохой погоды... — ожил Валькин телефон, и Николай построжел лицом: снова — они?! Точно! Они. Ведь сказал же — завтра!

— Слушаю... — бесстрастный голос Николая впитался в трубку, и оттуда послышался резкий, какой-то скрежещущий голос девицы:

— Это кто? Мне нужна Федосова Валентина!

— Я ее брат

— Брат? А куда делась должница?! Вы знаете, что она должна около тридцати миллионов рублей?! Вы вообще там башкой думаете?

— Думаем — спокойно ответил Николай, вцепившись руками в крушку стола. Ему хотелось удавить наглую суку. Нет — не удавить — просто порвать ее на части! Вырвать руку, а потом этой рукой забить гадину до смерти!

Он даже представил эту картину, и с минуту сидел, тяжело дыша, прогоняя красную пелену от глаз. Накатило. Опять накатило! Проклятая контузия...

— Да вы понимаете... С вами будем говорить не так.... Вы пожалеете...

Наглая девица распиналась, заводясь от своих слов, но Николай ничего не отвечал, окаменев, похожий на статую мыслителя, высеченную скульптором Роденом. Наконец, он справился с собой, и перебивая разошедшуюся девицу, веско сказал:

— Вам что, разве не сказали? Я завтра во второй половине дня приезжаю в вас офис, чтобы расплатиться за долг моей сестры. Что тут неясно? С какой стати вы названиваете мне ночь-заполночь?

— Мне ничего не сообщили... — слегка растерянно ответила девица, и тут же нашлась — Это ваша вина, что вам названивают по ночам! Вы испортили жизнь и себе, и племяннице! Кажется, ее Нина зовут? Видишь, мы все знаем! Так что давай-ка, не увиливай, оплачивай долг, а то не поздоровится всей вашей родне! Не только вам, уродам!

— Слышишь, ты... — Николай скрипнул зубами, и снова сдержался, выпустив воздух шумно, будто прокололи шину — Завтра в семнадцать ноль-ноль я буду в вашем офисе с деньгами! А сейчас — пошла на...й!

Он отключил телефон, и с минуту смотрел на него, ожидая — зазвонит, или нет. Когда плеча коснулась рука — он не вздрогнул, шаги Нины Николай услышал давно, но занятый "беседой" не хотел отвлекаться.