Энори засмеялся. Не ответил, бросил взгляд на входящего Кэраи — видимо, ощутил его нетерпение. Тэни цепко ухватил за рукав, продолжил, не смущаясь присутствием дяди:

— Но ведь нежить тоже способна быть, как все? Я читал, их не раз принимали за людей.

— Их тела держит только проклятие, даже если они сами на себя его наложили. Не думай о них.

— Тут написано, что призраки-убийцы приходили и во дворцы...

— К тебе они не придут. Особенно в нашем доме, — он подчеркнул последние слова, а что смотрел при этом на мальчика, а не на Кэраи, значения не имело.

Тот хотел расстаться с племянником здесь, но передумал:

— Я поеду с вами. Лично сдам тебя отцу, Тайрену, — пошутил он, кожей чувствуя недовольство Энори. Было оно, как ледяные шипы терновника на промозглом зимнем ветру. Что за чушь...

Так и не обменявшись ни единым словом, вышли во двор. Энори сел в носилки с мальчиком, хозяин дома поехал верхом. Всю дорогу слышал, как ребенок щебечет о чем-то. В очередной раз подивился — надо же, каким он умеет быть, и так долго.

Над домом Тагари будто повисла черная дымка — ощутил, только приближаясь к воротам. Пока шли к дому, Кэраи в саду заметил несколько спорящих слуг — среди них молча стояли две юные девушки, в чьи обязанности входило следить за одеждой. Хоть видел нечасто, запомнил: когда гостил тут, в иные дни от их смеха звон стоял по всему дому, сейчас обе смотрели испуганно и подавленно. Мужчины выглядели спокойней, но радости не было и в их лицах.

— Что случилось? — спросил Энори, подходя.

— Кирэ нашли мертвой, господин. Остыла уже...

— Когда?

— Нашли-то сейчас... а ушла она из дома вчера. Никто не хватился, девчонки, вон, видели, как она вечером, в сумерках уже, выходила. Подумали — мало ли...

— Где ее отыскали?

— В роще, что по дороге на пристань... И зачем туда пошла? Место безлюдное, а до пристани от нас можно добраться быстрей.

— Так.

На него, не на Кэраи обратились глаза всех собравшихся — с надеждой.

— Вы посмотрели бы на нее, господин... ни царапинки, что на нее кто-то напал, не похоже, и ничего не украдено — а на лице страх. Может, ей что почудилось перед смертью...

— Я посмотрю.

Энори окинул взглядом утренний сад, еще полный росы, убрал упавшую на щеку прядку и сказал с искренним огорчением:

— Кирэ жаль. Она так хорошо ухаживала за цветами...

В доме Нара и доме Коя готовились к свадьбе. Невесте шили красно-белый наряд, отделанный лунными опалами и ажурной золотой сеткой. Женщины должны были отправиться в один из храмов Лощины, принести дары Заступнице и просить о счастливом замужестве и материнстве Кийн. Но Рииши, а за ним и другие настоятельно советовали пока отложить поездку. Храм не так близко, а невесть что творится даже в самом Осорэи, мало ли что ждет за его стенами.

— Лучше отсрочить свадьбу, — сказал Рииши невесте. — Ты знаешь про нападения, мало ли... Твоей жизнью я рисковать не хочу.

— Но конец месяца Выдры — благоприятное время для нас, — возразила ему Кийн. — А следующий подобный день — еще через полтора месяца...

Девушка умолкла — и так повела себя нескромно.

— От нас самих тоже зависит многое, — не согласился Рииши. — Лучше отсрочка, чем совсем тебя потерять.

Кийн опустила ресницы, вертя в руках свадебную куколку — во время визитов к будущей родне такие брали с собой. Под глазами девушки залегли легкие тени — то ли от усталости, то ли от беспокойства. Она не выглядела уверенной в себе и казалась больной.

Посетив невесту, Рииши вернулся к себе — там вовсю шли приготовления, беседку новую ставили, и ворота закрытыми не стояли и часа — в доме то гостей принимали, то давали указания работникам.

В саду молодой человек застал Энори — тот держал в руках цветок водяной лилии, одной из первых в этом году, задумчиво разглядывал лепестки.

— Ариеру Иэра сегодня ночью взобрался на крышу и прыгнул вниз.

— Как? — известие о гибели товарища пришло слишком неожиданно, не вязалось с предпраздничными хлопотами, и Рииши даже понял не сразу.

— Он много пил. Спьяну и не то натворишь.

— Почему? — спросил хозяин дома, пристально глядя на собеседника.

— Что?

— Почему он стал пить? — если бы не грустные тени вокруг глаз Кийн, может и не вспомнил бы. Если бы не вспоминались так явственно другие глаза, и голубое платье...— Он раньше был совсем другим. Солнечным, жизнерадостным. Порой что-то его заставляло грустить, не знаю, что. Уже не узнаю. Но я говорил с ним недавно... он, как обычно, едва шевелил языком. Но несколько раз повторил твое имя — упомянул ваш недавний разговор. Что ты ему сказал?

— Ты уверен, что я это помню?

— Он говорил несвязно... мне показалось, он пытался объяснить...

— Мало ли тайн открывают по пьяни.... — Энори отвернулся. Потом сказал: — Кто ж виноват, что он выбрал бутылку, вместо того, чтобы менять свою жизнь? Я не огорчен, что он умер. Все равно толку ему — да и его Дому — от такого существования не было.

— А чью жизнь ты считаешь оправданной?

Энори задумался на мгновение.

— Да, наверное, любая бессмысленна.

— И твоя?

— Ну... возможно. Только я словно ветка, к которой привязано много бубенчиков. Качнется едва — все зазвенят.

— Ты высокого мнения о себе.

— Почему бы и нет? Но ты странный. Я сказал тебе новость, остальное уже не важно.

Он положил лилию на песок. Рииши пару мгновений смотрел на нее. Перламутровые лепестки... скоро они высохнут и потемнеют. Намеренно ли он принес белый цветок, придя с известием о смерти?

Последние слова Ариеру младший Нара запомнил. И были они не такими уж бессвязными. Он говорил об опоре, выдернутой из-под ног, об ошибке и о доверии, которое предано... О том, что оставалось ему только пить и молчать, чтобы не пострадал весь их Дом. Виновника он не назвал, но Рииши запомнил — еще шла речь о цветах. О том, что и они убивают.

Младший в доме, Сэйку бродил неприкаянным. Помощи от него не требовалось никакой, за брата он радовался, но скорее умом, нежели сердцем. Кийн подростку не то чтобы не нравилась — не мог он представить ее членом своей семьи.

А еще тоска сердце обволакивала мутной пленкой — но об этой тоске он никому не говорил.

Энори нашел его в беседке, увитой цветами — вскорости они должны были зацвести, как раз к свадьбе, и сюда приведут невесту... Сэйку ощипывал нежно-зеленые листики, прислушивался к доносившимся из дома голосам.

— Хочешь оставить ее без листвы, нож возьми, что ли! — гость уселся напротив младшего из дома Нара. Мальчишка только вздохнул.

— Ты совсем невеселый.

Сэйку вскинул глаза. Пару мгновений нерешительность боролась в нем с привычкой доверять, наконец он произнес тоном, в котором смешались нарочитая небрежность и безысходность вовсе не напускная:

— Орейин никогда за меня не отдадут...

Девушка с именем горного водопада, русоволосая и смелая...

— Ты же хорошего рода.

— Она сговорена за кого-то из своих... в Окаэре. А я-то...

— А она?

— Мне кажется, Орейин тоже меня любит...

— Есть легенда. Каждое полнолуние на скалах распускается дивной красоты цветок о двенадцати лепестках, сияющий, как луна и голубой, как вода горного ручья. Если сорвать его и подарить тому или той, с кем хочешь провести всю жизнь, если человек согласится принять цветок — никакие преграды не разлучат этих двоих.

— Это правда?

— У меня нет причин считать, что это ложь или сказка.

— А в наших горах... — Сэйку запнулся. — Где искать эти скалы?

— Можно найти много где. Но ближе всего — там, где сливаются реки Золотая и наша Кедровая, недалеко от Срединной крепости.

— Как же найти цветок на скале?

— По сиянию... его видно издалека. Но видит лишь тот, кто ищет. И кто смел. Иначе мог бы каждый сорвать...

Подросток хотел спросить что-то еще, но передумал, благодарно взглянул на гостя, чуть поклонился и убежал.

Глава 19

"На чужбине и реки текут вспять".

Так говорил Ангет Пулан, смуглый коротышка с длинными руками и глубоко посаженными глазами. И Тэйлар Камарен склонен был с ним согласиться.

Пулан был ему больше чем просто слуга — посланник Риэсты мог спутнику полностью доверять, а также ценил его ум. Их выкормила одна женщина — правда, Пулан был на добрый десяток лет старше хозяина. В детстве Тэйлар толком и не помнил его — молочный брат жил в каком-то селе на отшибе. Потом приехал, был приставлен к Камарену, и оказался очень дельным помощником. И, кстати, грамоте обучился без какого-либо наставника, в этом самом своем захолустье. Конечно, он отправился вместе с хозяином в Земли Солнечной птицы — а затем и на север этой страны.

— Нас тут никто не считает равными себе, и это на руку нам, — говорил риэстиец. — Пусть задирают нос, а мы под носом и проскользнем!

Язык местный послу еще в юности дался легко. Писать было сложней, больно уж тут все заморочено — стиль "роза", "волна", "крыло", еще с пяток школ почерка-иссэн, для мужчин, для женщин, для ученых трактатов и для стихов. И бумага — только полный болван спутает плотную бумагу для указов с "мраморной", для любовных посланий или "дневниковой" зеленоватой.

И одеваются... в Риэсте крестьянка перед тобой, или богатая женщина, скажет ткань наряда, украшения и новизна его, но не фасон. А тут и слепой не спутает довольно узкие с разрезом платья знатных дам с юбками и кофтами деревенских или алыми летящими нарядами девиц из веселых кварталов. У мужчин свои отличия, порой забавные — почему цветок с тремя лепестками для мужских заколок-застежек подходит, а, например, с восемью — только для женщин? Чем больше деталей и вычурности, тем более женская вещь, понятно было бы, только изощренные узоры на одежде любят и мужчины. А камни в этих застежках и шпильках меняются от сезона к сезону: нефрит носят летом, осенью предпочитают янтарь... При том что сами заколки разных форм и гребни имеют свое название, да еще узор разрешенный на разных видах по-разному называется. И еще эти разнообразные вышивки, цвета, модные в разное время года и даже суток, одним разрешенные, другим нет...

Зато для умеющего различать — целый кладезь, сами все о себе поведают мелочами этими, и расспросов не нужно. Кто кому родня, в милости ли у правящих, даже в каком настроении проснулся. Но это в Столице и землях срединных, тут, на севере страны, проще.

Как бы ни чванились хозяева, гостей они умели встречать — ничем не обделили, в том числе прислугой, даром что его и столичной снабдили.

Посмотревшись в бронзовое зеркало, укрепленное на подставке черного дерева, он усмехнулся. Дома тут, конечно, что надо... Умеют удобно устроиться — и вода проведена, не приходится слугам таскать из колодца, и зимой, говорят, трубы под полом греют. И мелочи всякие, цветная бумага на окнах, занавески все эти, створки ажурные... А сам он настолько явно нездешний, что даже зеркалу дивно.

Приосанился, усы подкрутил, пояс расправил, и бахрому, чтобы ровно лежала.

Такой широкий, яркий, полосатый матерчатый пояс, несколько раз обернутый вокруг талии, в Риэсте носили и мужчины, и женщины. Без этого и одежда была не одеждой, а не пойми чем. А здесь на такую вещицу глядят, как сам Камарен глядел бы на перья в чьей-нибудь голове — с легкой усмешкой: мол, вырядился...

Зато у них разноцветные крыши... Отсюда, из гостевого дома, город почти не было видно, и все-таки кое-что. Лучи солнца разбивались об острые скаты кровель. В богатых домах часть крыши плоская, на ней под навесом любят сидеть женщины — может и сейчас сидят, смотрят на домик посла. А зимой не выходят, наверное — в отличие от Столицы, тут бывает снег, но совсем немного, и его сдувает ветром... В Риэсте снега больше.

Свою страну Камарен любил: тяжко было видеть, как ее сжирают междоусобицы, а потомок некогда могущественной правящей ветви вынужден мириться с непокорной знатью. Тогда как соседние земли, Таннай — золотая жила. И драгоценные камни там разве под ногами не валяются. Получив их, можно было бы разом решить все проблемы. Но воевать с Таннай — тут ее называют Рухэй — нельзя: много ли навоюешь в горных лесах с юркими и злыми, как хорьки, местными? Да и позволят ли здешние "птичьи дети" развязать войну под носом у них? Хоть и враждуют они с Таннай, а все же... Помогать вряд ли будут, а воспользуются плодами войны без малейших сомнений. Нет. Лучше пусть сами сцепятся между собой, тогда Риэста подождет, пока жители гор обессилеют, и сама возьмет, что ей нужно.

Камарен прекрасно знал — власть в Землях Солнечной птицы не настолько в себе уверена, чтобы все свои силы отправить на северо-восток, в горы Эннэ.

Ему, по чести сказать, дети Птицы нравились больше рухэй. Хоть не одобрял их изощренность и холодность, как-то приятнее собеседник, который с улыбкой нальет тебе в чашку яда, а не тот, кто набросится из-за угла и всадит нож в спину. Опасней, да, но душевней как-то. А еще лучше — пусть бы загрызли друг друга.

— Ну что, — сказал он соколице, усаживая ту на жердочку. — Посмотрим, как половчей добиться желаемого!

После Столицы — допуска к верховному правителю не удостоился, но пару раз говорил с его "правой рукой", ближайшим советником — здешние нравы были прямо глотком свежего воздуха.

Все равно простоты ни на грош, но вся мишура по большей части местных касалась. Камарена особо не трогали — что надеть, куда голову не повернуть...

По сравнению со Столицей — почти нормальные люди.

Особенности этикета Земель посланник знал хорошо, но все-таки не до тонкостей — для этого нужно было провести в стране как минимум десять весен, и не просто прожить в Столице, но каждодневно общаться с власть имущими. А этого не позволил бы никто. Хозяин провинции... хотя какой он хозяин, это в Риэсте половина земель принадлежит королю, половина — старинным родам.

А здесь владыка на самом деле один, и он далеко, в Столице. Как бы ни хотел правитель Риэсты такого же положения, идти к подобной власти еще долго придется.

Так вот, генерал Тагари Таэна по отзывам казался человеком не слишком приятным, но чем-то Камарену симпатичным. На его родине были такие — честные служаки, готовые жизнь отдать за то, во что веришь, и награды не просящие. Брат его — настоящая скальная ящерица, яркая и холодная.

— Они прячут заборы за живой изгородью, — говорил Ангет Пулан, сопровождая хозяина на прием. — Смотрите, везде прямо стены кустарника, будто и нет за ними ограды из дерева или камня... Красиво, но тоже ведь лицемерие — мол, все не так, как вам кажется...

— Зато на здешних улочках не заблудишься, да и чисто здесь, — весело отвечал посол, восседая на местной мохноногой лошадке. От паланкина отказался, намаявшись в долгом пути без движения. — У нас, признайся, улицы покривее будут...