Уроки ирокезского 53

Король Хакон отправил в отставку правительство — обвинив их во всем случившемся (что было совершенно верно), народу рассказал, что проживавшие на оттяпанной территории люди все равно были финны и саамы, так что вроде и не жалко утраченного. Англичане заявили протест, который был проигнорирован, а французы с немцами промолчали. Потому что на всякий случай был выпущен указ о том, что Россия и все ее поданные навсегда освобождаются от любых долгов перед странами, ведущими с Россией войну, и их гражданами. А долгов у нас еще осталось довольно много...

Впрочем, гораздо меньше ожидаемого. Ну, насчет Германии — долги были вообще-то перед банком Людвига Баха, то есть их никто отдавать и не собирался (хотя об этом, кроме меня и Баха, никто и не знал). А французы... Раньше они зерно — хоть и не очень много — закупали в России очень недорого, а теперь его приходилось покупать в США — что было существенно дороже. Избытка же денег у них никогда не было (его ни у кого никогда не бывает), поэтому они с удовольствием (и мелким дисконтом) перепродавали "русские долги" американцам. Конкретно — Роджерсу, ну а тот их списывал в счет наших с ним расчетов. Вот умеет же человек из ничего делать деньги: списывал-то он их по номиналу, так что процентов десять выгоды с этого он имел, тем более что я, пользуясь особой оговоркой по железнодорожным займам Александра II, поменял статус облигаций и они теперь считались всего лишь кредитными билетами с ограниченным сроком обращения. А с трех миллиардов рублей, "выкупленных" Роджерсом у французов, сумма скидки набегала изрядная — но я не обижался. Французам-то мне бы всяко пришлось полностью денежки возвращать, причем в золоте или на худой конец в валюте — а Роджерс всего лишь списывал суммы в счет своего долга за торговые сети.

Но самым удивительным в этой "захватнической" истории было то, что юридически — в соответствии с нынешними обычаями международного права — Россия ничего противоправного и не совершила. Единственный из известных договор о границе между именно Норвегией и Россией нарушен не был, а признавать ли новое государство правопреемником Швеции в части пограничных споров или нет — это было уже делом сугубо российским. То есть в некоторой степени и норвежским тоже — но это могло бы стать предметом переговоров, от которых Норвегия, объявив войну, сама отказалась. Да и шведский король Густав, которому дрязга с Норвегией изрядно подпортила репутацию, поспешил заявить, что "в связи с утратой территории, являвшихся предметом договоров, Швеция отказывается от пограничного договора тысяча восемьсот двадцать шестого года и договора тысяча шестьсот восемьдесят четвертого года" — последний был, правда, заключен вообще с Данией, но Швеция стала ее правопреемником в этом договоре. Так что у норвежцев юридических оснований для претензий к России попросту не осталось. Ну а что за это получил Густав... Ламздорф же получил орден Красного Знамени от меня и Владимира второй степени — от Императора (хотя я думаю, что скорее от его матери).

Договор о мире мы подписали в Копенгагене, и теперь гарантом этого договора выступил уже датский король Фредерик Восьмой. Мы — я там тоже присутствовал, но подписывали его Кристиан Хакон и Николай Александрович, так что по большому счету это были просто "семейные посиделки". На которых датчанин сына-норвежца сильно отругал — за глупость (мне запись ругани доставили — ну не знал Фредерик о подслушивающих устройствах еще), но в целом переговоры прошли достаточно спокойно и — что было главным — европейские монархи и правительства договор признали. А еще мне очень понравилось то, что британцы после всего произошедшего все же решили, что Россия пока еще достаточно слаба. Потому что даже у Норвегии побоялись отъесть кусок побольше...

Сколь ни странно, на решение британцев повлиял и выход на экраны фильма "Ах, водевиль, водевиль" первого же мая: они решили, что я таким образом "народ отвлекаю от возможных военных неудач". И к "отвлечению" как раз три месяца и готовился: наверняка кто-то им сообщил, что "русский канцлер опять кинематографией занялся"...

Конечно, им так же донесли (многочисленные члены Петербургского Английского клуба) и об истерике, которую мне устроили сразу после ввода войск "на границу" одновременно Ламздорф и Иванов. С криками о том, что я-де "провоцирую войну с несколькими странами при том, что Россия и с каждой по отдельности воевать не в состоянии". Ну да, поорали товарищи, было такое. Я тоже в ответ поорал, большей частью насчет "недопустимости терпеть унижения", добавив что-то вроде "трупами закидаем" и "бабы еще нарожают"... Особенно громко разорялся Иванов — главным образом потому, что я "забрал всю полевую артиллерию и в войсках остались только пушки семьдесят седьмого года" — что вообще-то было правдой. Ну а Владимир Николаевич орал негромко, да и на мой взгляд немного сфальшивил в своем негодовании, но свидетели перебранки наверняка списали это на "дипломатический этикет". Так что проскочило.

На грани проскочило. Но если бы я точно не знал, что британцам так и не удалось понять, каким образом был уничтожен японский флот, то в бутылку не полез бы. Однако — благодаря качественно поставленной генералом Вогаком разведке — я точно знал, что все, что британцы выяснили — это то, что флот уничтожали береговые пушки, причем скорее всего германского производства (ведь продал Крупп потихоньку кому-то свои здоровенные орудия), а японскую армию разбили "несметные толпы корейцев". Насчет бомбардировки Токио все было списано на "корейских диверсантов и врожденный идиотизм макак" — то есть японцев, которых англичане считали такими же дикарями, какими японцы считали их самих, так что сейчас русская армия ничего лучше двухсполовинойдюймовых пушек выставить не может.

А пушка семьдесят седьмого — она ничего себе так пушка, нормальная. Стреляла, правда, как в Бородинской битве — заряд запальником поджигался, но все же не бронзовая, а вполне себе стальная. А главное — их в армии было больше четырех с половиной тысяч. И стволы имели огромный запас прочности, в результате чего при переводе на бездымный порох стреляли вообще на десять километров. Ну а поскольку под предлогом постройки моторного завода в Брянске и тамошний Арсенал был переоснащен новыми станками, Арсенал этот начал эти пушки "модернизировать". Главным образом — красить жаростойкой эмалью стволы — снаружи. И азотировать и хромировать их же внутри. А заодно уж (строго чтобы два раза не вставать) слегка дорабатывать затворы — после чего заряд в них подавался уже не в картузах, а в гильзах (каких я уже не раз делал, со стальным донцем целлулоидных). Да и лафеты тоже "дорабатывались" — их даже Александр Петрович Энгельгардт успел оценить. Два гидравлических откатника от трехдюймовки (тоже малость доработанные) по бокам ствола превращали древнее орудие во вполне себе современное, "автомобильные" колеса плюс блокируемая рессорная подвеска прибавляла орудию мобильности, а угол возвышения до пятидесяти пяти градусов делало его вообще пушкой-гаубицей. Хотя теперь она вместо прежней тонны (с лафетом) весила чуть меньше двух, таскать ее придется не лошадкам, а арттягачам с моторами по шестьдесят "лошадок", так что хуже не стало. В общем, теперь пушка практически "повторяла" рейнсдорфовскую "из прошлой жизни" с чуть более коротким стволом, но Обуховский завод получил заказ на еще две тысячи таких же, но уже со стволом в сорок калибров. А сам Рейнсдорф потихоньку налаживал выпуск новых, четырехметровых лейнированных стволов для этой же пушки. Главное же — по всем документам пушка продолжала числиться как "полевое орудие образца тысяча восемьсот семьдесят седьмого года"...

Когда-то давно, в студенчестве своем, я случайно вычитал откровение Чемберлена о том, что Британия всегда будет создавать коалиции против самой сильной страны континентальной Европы. Сейчас-то этот Чемберлен всего лишь средней руки торговец, но тогда он раскрыл всю суть британской политики, и мне очень не хотелось иметь коалицию против России. А для этого нужно всего лишь не быть "самой сильной страной"... то есть быть, но чтобы об этом никто не догадывался.

Пока и до "быть" было еще далековато... ну и хорошо: задерживая внедрение "прогрессивных технологий" в России, я тем самым не стимулировал их внедрение и в других странах. Пока хорошо: я очень внимательно следил за тем, что творится в мире и — сравнивая картинку с воспоминаниями о "прошлых разах", все увереннее приходил к выводу: до двенадцатого года Европа к войне готова не будет. Да и в двенадцатом полной готовности ожидать не стоит.

Однако Россия-то — не Европа. Конечно, выше головы не прыгнешь, но стремиться-то к этому надо. Вот только форма готовности иногда выглядит странно...

Боря Веденеев, только что закончивший Николаевский институт инженеров путей сообщения, был направлен... ну, не совсем к Александрову в Казачинское, однако все равно примерно в ту же сторону. В знакомую ему сторону, в прошлом году летом он — в рамках подготовки к дипломному проекту — выстроил неподалеку от Красноярска небольшой тоннель. Совсем небольшой, всего чуть больше сотни метров — а теперь ему предстояло тоннель этот удлинить. Для начала раз примерно в сто... Понятно, что быстро такое не делается, ну так мне и спешить пока особо не нужно. То есть нужно бы, однако опять "более важных дел" оказалось с избытком.

Лето тысяча девятьсот девятого особыми погодными катаклизмами отмечено не было. Ни засухи, ни наводнений, ни туч саранчи — все было практически обыкновенно. Необыкновенным оказался только урожай, да и то "в отдельных районах Европейской части России". Причем — вовсе даже не в Черноземье, там как раз урожай тоже был "средний", в районе десяти — двенадцати центнеров с гектара. А вот в "царицынских степях" и в "павлодарских колхозах" уже в Азии на полях сотворилось чудо.

Ну это крестьяне считали, что чудо, по мне — так естественный результат прогресса. Заливаясь горькими слезами по поводу "поджарившегося при переносе семенного материала" я решил, что раз однажды сорта урожайные вывели, то никто не мешает их вывести еще раз — и постарался привлечь всех, кого знал из специалистов, к этому процессу. И Станислав Викентьевич Леонтьев, занявшись селекцией и гибридизацией, некоторых успехов достиг. Путем скрещивания засухоустойчивого сорта "Крымка" (очень устойчивого, но с урожайностью центнеров в шесть), белоярки и какой-то озимой пшеницы канадской селекции, он получил сорт уж очень интересный. Незасухоустойчивый, требовательный к почве и погоде, но озимый и "при благоприятных условиях" дающий урожай очень даже неплохой.

Василий Павлович Портнов занялся как раз "созданием благоприятных условий" — то есть выработкой методов подготовки почвы для повышения урожайности. И вот как раз осенью прошлого года чуть больше полумиллиона гектаров он и подготовил. За зиму снежными пушками поля засыпали "будущей водой" на метр, удобрений вовремя накидали на поля, ранее горохом засаженным — и в результате получили урожай под тридцать пять центнеров.

Вроде — серьезный повод для того, чтобы бить в литавры, дудеть в трубы и плясать от радости — так нет. Потому что на самом деле это всего лишь повод схватиться за голову и с ужасом думать о том, что еще срочно требуется сделать. И Слава на специально собранном "по результатам уборочной кампании" заседании Совета министров все "еще не сделанное" перечислил:

— У нас земли под поля — чуть меньше двухсот миллионов гектаров, из которых пока по настоящему используется меньше десяти миллионов. Причем за три года лучший гектар дает полторы тонны гороха и, как мы увидели в этом году, до трех с половиной тонн зерна, в среднем же — тонна гороха и две тонны зерна, что всяко можно считать результатом замечательным. Однако для этого нам требуется по одному тяжелому трактору на двести гектаров земли, по одному зерноуборочному комбайну на триста гектаров — ну, хотя бы по одному на шестьсот, если их быстро перемещать с юга на север во время уборки. Дополнительно на каждый гектар требуется минимум около ста килограммов разных удобрений, а для своевременной уборки урожая каждой деревне требуется транспорт, способный перевезти хотя бы до деревенских амбаров, то есть на пять-семь километров, три тысячи тонн — это как минимум — в срок до десяти дней.

— Вы говорите это, Станислав Густавович, с таким видом, будто любимую бабушку хороните — высказался Энгельгардт, — но ведь урожай-то, как я понимаю, успешно собран и даже уложен в хранилища. С чего такая печаль?

— Потому что исходя из этих расчетов нам нужно иметь миллион тракторов и триста тысяч комбайнов. А пока мы имеем тракторов чуть больше семидесяти тысяч, комбайнов же вообще только пять тысяч! И выделывать сейчас можем тракторов — я имею в виду хороших, а не поделок с калоризационным мотором — максимум тридцать тысяч в год. При том, что надежность машин крайне невелика и даже при ремонте два-три раза в сезон время жизни трактора не превышает пяти лет.

— А чем вам калоризационные трактора плохи?

— Тем, что топлива потребляют впятеро больше нормальных при гораздо меньшей производительности — для замены одного павлодарского трактора нужно уже четыре-пять калоризационных. Но хуже другое: сейчас химических удобрений едва хватает на пару миллионов гектаров, а если на поля их сыпать сильно меньше потребного, то пользы от них вообще не будет... Что же до транспорта...

— И какие мы должны сделать из этого выводы? Ведь то, о чем вы сейчас говорите — это дело промышленности...

— Промышленность и так делает все что может! — возмутился Антоневич. — И даже больше, у меня заводы запускаются большей частью быстрее определенного в планах!

— Ну что, пора морды бить? — поинтересовался я.

— А польза от этого хоть какая-то будет?

— Нет, я анекдот вспомнил. Бегут два пьяницы к магазину, выпить хочется. Деньги есть, но поздно уже. Подбегают — а магазин уже закрыт. И тут один другому как раз в морду лупит. Второй так удивленно: — За что? А первый отвечает: — А что делать-то, что делать? Но это так, к слову, мы же не за водкой опаздываем. Обрисую картину не так трагично, как Станислав Густавович. Итак, у нас появился высокоурожайный сорт пшеницы, но урожай он дает при очень серьезной работе, а если поля обработать недостаточно, то сорт и белоярке уступит. Вывод первый: минсельхоз должен планировать посевы этой пшеницы там, где мы уже можем обеспечить требуемую агротехнику. Вывод второй: опять-таки минсельхозу нужно расширить селекционную работу, поскольку одним хорошим сортом страну мы не прокормим. Вывод третий и все последующие я жду от специалистов. Которые — я специалистов имею в виду — должны учитывать, что следующий год по погоде будет примерно таким же, как и нынешний, а одиннадцатый будет сильно засушливым. Если не врет статистика, то будет он хуже тысяча девятьсот первого, и мы должны, мы обязаны иметь к одиннадцатому году в закромах Родины пятьдесят миллионов тонн зерна и страшно даже представить сколько корма для скотины.

— А сколько тебе страшно представить? — поинтересовался Антоневич.