— Том... — я развел руками. — Пожалуйста. Я не знаю, что сказать. Облажались все, ты знаешь.
— О, я понимаю это. — Он на самом деле улыбнулся. — Знаешь, я прощаю тебя. Теперь я взрослый, я вижу, что ты ничего не мог с собой поделать. Но ты должен был попытаться защитить меня, даже от самого себя. Ты должен был попытаться.
— Мне жаль.
— А теперь ты приходишь ко мне и говоришь, что тебя преследует моя мать. Нет, хуже того, ты даже не говоришь мне, я должен узнать это у кого-нибудь другого. — Он был неподвижен, напряжен от гнева. — Как я должен с этим справиться?
Я понятия не имел, что сказать.
Наконец он откинулся на спинку кресла. — И что теперь?
— Не понимаю.
— Ты притащил меня домой, папа. Настаивал на том, чтобы увидеть меня, поговорить со мной. Отлично. Полагаю, я многим тебе обязан. Ты получил то, что хотел?
— Я не хочу, чтобы ты снова подвергал себя риску.
Он презрительно рассмеялся. — Думаешь, что сможешь остановить меня?
— Нет, если ты не хочешь, чтобы тебя остановили. Не больше, чем ты можешь помешать мне проектировать звездолеты... — Я покачал головой. — Знаешь, ирония в том, что мы оба правы.
— Так и есть?
— Конечно. Я прав, когда верю в обширное будущее человечества. Аномалия Койпера — доказательство того, что это возможно: кто-то другой преодолел свое узкое место и повесил эту штуку там. Но ты прав, что пытаешься справиться с проблемами настоящего, потому что, если мы не преодолеем узкое место, будущего вообще не будет. Мне надоело слышать о различиях между нами. Мы должны попытаться найти точки соприкосновения.
Это застало его врасплох. Казалось, он обдумал это. За эти несколько секунд я почувствовал, как напряжение между нами спало. Мы оба сказали то, ради чего пришли, мы оба нанесли удары.
— Хорошо. — Он встал. — В любом случае, мы постараемся не ссориться.
— Аминь.
— Папа, думаю, мне нужно немного позаниматься физиотерапией, поспать еще немного.
Я понял намек. Я встал и направился к двери. — Может быть, я увижу тебя утром?
— Да. Послушай, папа, может, ты и засранец, как говорит дядя Джон, но ты все еще мой папа, и я остаюсь с тобой.
— То же самое, — горячо сказал я.
— Но откажись от этого навязчивого дерьма, ладно? Пройди курс терапии, ради Христа.
Я вздохнул. Но мы прорвались сквозь барьеры к островку правды; сейчас было не время для лжи или мягких заверений. — Тебе придется сказать это своей матери. Спокойной ночи, сынок.
Я закрыл за собой дверь.
На третий день пребывания на Ржавом Шаре исследование Алии возобновилось — так она привыкла думать.
И сегодня она, наконец, узнала, что может предложить ей этот странный, однообразный мир.
Ее вернули в ту темную комнату с железными стенами. Трое Кампоков, Бейл, Сиир и Ден, снова были здесь, в окружении слегка отличающихся друг от друга родственников. Они снова попросили ее рассказать о своей сестре. Она вернулась к тому, что говорила раньше, и попыталась раскопать больше воспоминаний, выявить больше смысла.
Но это упражнение заставляло ее чувствовать себя все более некомфортно. Ее шутливые истории о том, как она обманула свою сестру, или превзошла ее в соревновании, или поставила ее в неловкое положение, больше не казались такими умными.
— Между сестрами всегда существует соперничество, — сказала двоюродная бабушка Бейл. — Это часть человеческого существования, без сомнения, вывезенная с самой старой Земли.
Возможно. Но снова и снова на протяжении многих лет Алия потворствовала этому соперничеству в ущерб своей сестре. Теперь Алия думала, что это было своего рода издевательством, потому что Дреа была беспомощна: Алия была ее сестрой, и независимо от того, что Алия с ней делала, милая флегматичная Дреа всегда возвращалась за большим. На каком-то уровне Алия знала это и использовала преданность Дреа.
— Я вела себя ужасно, — сказала Алия.
Когда она пришла к этому выводу, лица местных были настороженными, заинтересованными, вовлеченными, сочувственными: аналитическими, а не осуждающими.
— Ты ущербна, — сказал Бейл. — Мы все ущербны. Но лучше знать об этом, заглянуть внутрь себя, честно увидеть. — Было что-то напряженное в том, как он это сказал. Она видела, что он вел ее к новому пониманию.
Алия заглянула внутрь себя. И начала понимать.
Что-то изменилось: что-то в ее восприятии самой себя. Ее собственные воспоминания никогда не были более четкими; как будто в ее голове был ученый, восстанавливающий запутанные архивы, из которых состояли ее воспоминания о прошлом, ее представление о себе. И в то же время она видела эту картину с безжалостной ясностью, которой никогда раньше не знала.
Она прорвалась сквозь барьер. Она изменилась, неуловимо, внутренне.
— Как ты это делаешь? Это из-за тумана? Или какой-то химический переход, когда ты прикоснулся ко мне...
Бейл сказал: — Как, не имеет значения. В любом случае, ты делаешь это сама с собой. Сознание — это осознание себя, а "я" записано в памяти. Ты становишься более сознательной, поскольку качество твоего осознания повышается. Твои воспоминания более точны, и твое восприятие их яснее.
— Но я ненавижу это! Я вижу себя лучше, чем когда-либо прежде, но мне не нравится то, что я вижу. Мне хочется заткнуть уши пальцами, закрыть глаза, отвернуться. Отвлечься, пока не забуду.
Двоюродная бабушка Бейла сказала: — Мы все через это прошли.
Она вздохнула. — Но отворачиваться больше не получится, не так ли?
— Нет. Но, — сказал Бейл, — ты бы предпочла не знать себя?
— Прямо сейчас, да!
Той ночью она лежала без сна, одна в темноте. Она отклонила нежные приглашения Бейла разделить с ним постель.
Даже спустя несколько часов после допроса она не могла перестать смотреть внутрь себя, не могла перестать думать о себе. Она пыталась погрузиться в свое свидетельствование, но прямо сейчас даже выходки и старания Пула, казалось, не могли отвлечь ее.
И все равно она завидовала ему, неохотно осознала она. Пул был необычайно проницателен для своего времени. Но даже при этом он ходил как во сне. Как и у каждого человека, его воспоминания сохранялись несовершенно в биохимической мешанине его нервной системы. И он бесконечно редактировал историю своей жизни, неосознанно, чтобы придать логику нелогичным ситуациям, поставить себя в центр внимания и контролировать события. Для этого были веские причины. Человеческая память никогда не задумывалась как объективная система записи, а скорее как опора для эго: без утешительной иллюзии контроля разум Пула мог бы рассыпаться перед лицом своевольной вселенной.
Но теперь все было по-другому.
Ее сознание уже превосходило сознание Пула, еще до того, как она попала на Ржавый Шар. Полмиллиона лет эволюции и окружающая среда позаботились об этом. И теперь инициированная Кампоками тонкая реорганизация, мягко переподключавшая и сращивавшая ее нейроны, или что бы еще ни делавшая в ее голове, подчеркнула разрыв. Ее память была настолько совершенным записывающим инструментом, насколько могла обеспечить любая технология. И ее самосознание было настолько ясным, туман настолько рассеялся, что утешение иллюзиями больше не было возможным.
Ее знание о себе было точным и совершенно безжалостным.
Она позвонила на орбиту Риту.
— Не волнуйся, — сказал он. — Это, э-э, не навсегда. Ты не застряла на этом новом самопознании, как и не приняла то, что ты называешь "таблеткой бессмертия". Я привел тебя сюда, чтобы ты почувствовала, каково это — погрузиться в эту вторую импликацию. Но ты не сделала ни одного необратимого шага на своем пути к Трансцендентности.
— Я понимаю, почему это необходимо, — сказала она. — Это холодное самоосознание. Нельзя создать сверхразум из толпы мечтателей.
— Но это неудобно, не так ли?
— Ты даже не представляешь.
— Когда ты снова увидишь свою сестру, что ты сделаешь?
— Извинюсь, — горячо сказала она.
— Возможно, этого достаточно. Алия, твое время на Ржавом Шаре почти закончилось.
— Правда? — удивленно спросила она.
— У местных есть только еще одно развитие, чтобы показать тебе — или, скорее, помочь тебе открыться в себе. Но ты должна решить, хочешь ли сделать этот последний шаг.
— Это зависит от меня?
— Так было всегда, дитя. Ты уже должна была это знать. Постарайся немного поспать.
Но, как она ни старалась наедине с собой в темноте, сон не приходил.
Еще один день — ее последний день на Ржавом Шаре — и еще одно занятие в мрачной комнате с Кампоками и их большой семьей.
Но сегодня все было по-другому. Она оглядела их лица, которые, казалось, мягко светились в мягком розовом сиянии комнаты. Все они были повернуты к ней, выражение их лиц было открытым. Они смотрели на нее, они думали о ней и о том, что она открыла о себе с тех пор, как пришла в это сообщество.
И внезапно она оглянулась на себя.
Это был взгляд со многих сторон, как будто глаза вокруг нее превратились в зеркала. Она пережила еще один резкий переход, еще одно расширение своего осознания, как будто открылась дверь, впуская свет. Она дрогнула, как побитая.
Бейл коснулся ее руки. Шок от физического контакта был, но сейчас не так, как раньше, просто еще одно звено в паутине связей. И, кроме того, после ее близости с ним в его прикосновениях появилась нежность.
— Ты чувствуешь это? — спросил он.
— Думаю, да... — Когда он держал ее за руку, ощущение расширенной перспективы поколебалось, но не исчезло.
Он сказал: — Теперь ты можешь увидеть себя моими глазами. Можешь заглянуть в хранящиеся во мне воспоминания, даже о себе. Другие тоже. Как будто мы все в этой комнате — единый разум, объединенная нервная система, память и мыслительные процессы распределены и в то же время объединены. Ты можешь взглянуть на себя не только изнутри своей головы, но и через умы других.
Ей сказали, что это было необходимо, необходимо для роста ее разума. Если ее сознание было основано на способности заглядывать внутрь себя, то теперь она могла видеть себя и глазами других — и таким образом ее сознание расширилось на порядок.
— К этому нужно привыкнуть, — сказал Ден.
— Ты можешь сказать это снова, — печально сказал Сиир.
Алия спросила: — Как?..
Ей сказали, что существовала технология, или, возможно, это была биология, очень древняя, которая могла связывать людей на каком-то уровне, более глубоком, чем слова. Некоторые даже говорили, что эта способность произошла от инопланетного вида, давно ассимилированного человечеством. Но ее происхождение не имело значения. Общение происходило не от разума к разуму, поскольку это было невозможно; разум был всего лишь возникающим свойством мозга, тела. Но это было так, как если бы физические барьеры между одной нервной системой и другой стали неуместными.
Бейл сказал: — Это непосредственное общение. Здесь нет символических барьеров. Ты будешь знать, о чем я думаю, так, как я это думаю — и я тоже буду знать твои мысли, как если бы они были моими собственными, такими же прямыми, как объятие или удар в челюсть. — Он колебался. — Это еще не полностью развито в тебе. Даже если ты пойдешь дальше, ты сможешь отступить. Хочешь ли ты...
— Да, — сказала она, не давая себе времени подумать. — Сделай это.
Внезапно зеркальные сознания в комнате засияли ярко — все барьеры между ними исчезли — и она увидела себя, не только в этот момент, не только физически, но и в глубочайшем восприятии местных. Она могла чувствовать, что они думают о ней. Она порылась в их воспоминаниях о том, какой она была во время своих бесед с этой группой. Она могла видеть язык своего тела, ее застенчивость, медленно уступающую место энтузиазму по мере того, как говорила, и те моменты, когда в ее словах не было всей правды, и она была уклончивой, прерывала зрительный контакт, отворачивалась, без необходимости смеялась, теребила мех на теле.
Она знала, что эти люди думают о ней. Это было шокирующе, сбивало с толку.
Но, когда она посмотрела на себя своими глазами и глазами других, та "я", которую она видела, была не такой уж плохой. Да, иногда она была недоброжелательна к своей сестре, движимая соперничеством. Но подобные инциденты, врезавшиеся в память, занимали лишь малую часть их отношений. Она была всего лишь ребенком, многообещающим, ущербным, несформировавшимся. Она не знала ничего лучшего.
И, к своему удивлению, она поняла, что простила себя. Внезапно она заплакала, ее зрение затуманилось от слез.
Ее за плечи обнимает рука: двоюродная бабушка Бейла. — Ну, ну, — сказала она. — Мы все проходим через это. Три шага. Ты должна увидеть себя; ты должна принять себя; и ты должна научиться прощать себя. Но прощать так же трудно, как и обвинять, не так ли? Ну-ну, это пройдет.
Так и будет, поняла Алия, даже когда заплакала.
Она видела, что это было целью Рита. Трансцендентные были связаны так же, как были связаны эти местные со Ржавого Шара. Трансцендентность, несомненно, была намного больше, чем это, в своей древности, своей сложности, своей мудрости. Но на данный момент этой экстраординарной связи было достаточно: шаг за шагом.
И теперь она думала, что понимает странное сообщество местных. Там не было искусства, музыки, самовыражения, индивидуальности, потому что ни в чем не было необходимости. Искусство было всего лишь формой коммуникации, к тому же символической; кому нужны несовершенные каналы искусства или музыки, когда вы можете напрямую получить доступ к воспоминаниям, мыслям, эмоциям другого человека? Зачем бороться за самовыражение, если вы знаете свой собственный разум с безжалостной ясностью? И зачем путешествовать, если вы знаете, что, куда бы вы ни отправились, вы не найдете ничего более увлекательного, чем другие люди? Люди интереснее миров: это прямо сказал Ден.
Но каким ограниченным в результате стало это сообщество, подумала она. Какой замкнутой, какой однообразной была их жизнь.
Действительно ли это будущее человечества?
Бейл наблюдал за ней с добрым беспокойством, смешанным с гордостью. Но теперь ее поразило, что каждая секунда, которую они провели вместе, даже те моменты, когда они обнимались в воде, были разделены в головах его братьев и кузин. Они никогда не были одни. Она почувствовала приступ неловкости, укол отвращения.
У нас с Томом было двадцать четыре часа до вылета обратно в Штаты. Том хотел посмотреть Лондон.
Я решил навестить дядю Джорджа.
Джордж жил один в маленьком спальном городке примерно в дюжине километров к юго-западу от Манчестера. Я приехал на поезде из Лондона. По прибытии, сверившись с картой на умном экране, решил не ездить на автобусах и рикшах и пройти пару километров пешком до дома Джорджа.
Это было не очень интересное место.
Когда я был ребенком, Джордж любил говорить мне, что глупо воображать, будто будущее будет отделено от настоящего или прошлого, как будто все будет разрушено и отстроено заново. Он был прав. В этом городе весь старый жилой фонд все еще был на месте, квадратные пригородные дома теснились бок о бок на каждом доступном квадратном сантиметре. Но теперь их деревянные двери были заменены массивными стальными ставнями, защищающими от непогоды, кирпичная кладка покрыта серебристой краской, окна заложены кирпичом. В эпоху автомобилестроения это место стало просто еще одним спальным пригородом близлежащего большого города, его исторические корни были затоплены жилой застройкой. Теперь, достаточно разумно было жить в городе, если вы хотели работать в нем, но это означало, что подобные места утратили то, что было их основной функцией в течение столетия или более.
