Ацилия проснулась под утро, встала попить воды и резко остановилась, шагнув за штору, поражённая увиденным — Марций спал за столом, уронив голову на руки. Что это с ним? Места своего нет? Благо подушку и одеяло он уже забрал, сразу забрал... Или отвык спать один?.. Ацилия усмехнулась, вспоминая, как до ЭТОГО Марций перебрался к ней. Да и изменился он за эти дни, как Ацилия потеряла ребёнка, обиделся на неё, жил этой обидой теперь. Злился. Да и внешне изменился. Молчаливый, задумчивый, рассеянный какой-то, по два-три дня не брился, иногда дома не ночевал, всё что-то ворчал на Гая недовольно по всяким пустякам.

Неужели всё это и на него так подействовало? Неужели он и в самом деле имел планы на этого ребёнка, на неё? Значит, всё же желал сделать её своей женой? Как говорил?

Если так, то и ему сейчас нелегче, тем более, если он считает, что Ацилия убила этого ребёнка, приняв яд. Сейчас он её во всём винит, и даже, наверное, ненавидит, раз так поступает, грубит и толкается.

Но ведь он не даёт, не даёт её даже рта открыть! И, конечно же, не поверит, если она всё расскажет... Он всё уже решил, и выводы сделал по-своему, никого не будет слушать...

Ацилия вздохнула.

Марций вдруг дёрнулся, просыпаясь, резко выпрямился за столом, шарахнувшись назад: не узнал, где находится. Но потом опомнился, стал тереть лицо ладонями, запустил пальцы в волосы, провёл до затылка, прогибаясь спиной, лопатками, локтями.

Ацилия наблюдала за ним, не шелохнувшись.

Он поднялся на ноги, обернулся и вздрогнул, заметив её, нахмурился, спросив:

— Ты?..

— Вы чего это, за столом-то, постели что ли нет?— спросила Ацилия мягко, стараясь не обидеть тоном голоса, глядела в лицо. Марций усмехнулся, потёр лоб ладонью.

— Не знаю... Что-то со мной...

— Разве так отдохнёшь? Ведь всё тело болеть будет.— Ацилия прошла к ведру с водой, пила, отвернувшись спиной, скосила глаза, переводя их на серебряный браслет на запястье. Отдать надо... Дарил ведь его будущему ребёнку... Убрала ковш и также, не оборачиваясь, стянула с руки украшение, только потом повернулась, шагнула решительно,— Вот, возьмите... Это ваше.

— Что?— Марций нахмурился, глядя на её протянутую руку.

— Вы дарили, помните? Дарили...— осеклась вдруг,— ему... ребёнку... Ему не пригодится больше... Ох-х-х... — вздохнула, разом вспоминая всё: боль, разочарование, потерю, внутреннее горе...— Заберите...

— Я не возьму, оставь себе... На память,— отмахнулся, улыбнувшись, словно и не было никаких обид, и Ацилия явно увидела ямочку на его подбородке... Рука с браслетом задрожала.

— Почему? Вы ведь дарили не мне... Я не могу взять.

— Я не буду его забирать.— Глядел прямо в глаза,— Я дарил не ему, тогда я дарил его тебе и для тебя я покупал его... Оставь на память...

Ацилия растерялась, опуская руку, спросила:

— Не возьмёте?

Покачал головой:

— Нет! Если не хочешь... от меня, можешь выбросить, я не обижусь...

Глаза Ацилии расширились от удивления:

— Зачем — "выбросить"? Вы что? Я оставлю... На память о вас...

Марций усмехнулся и, развернувшись, ушёл к себе. Не заругался, не обидел её, даже не придрался, хотя это была возможность, просто — ушёл. Что это? Ацилия поджала губы. Или это ещё одна форма его отношений к ней? Странно. Осторожно натянула браслет на запястье, смотря куда-то в сторону, в пространство.

* * *

Прошло три дня. Ацилия уже готовилась ко сну, разбирала постель, но ещё не раздевалась, услышала шум в атриуме палатки и замерла. Возня, потом голоса.

— Ой, Марций, дай мне попить!— смешок. Это был женский голос, заставивший Ацилию напрячься, всё это время она была единственной женщиной в этом помещении.— Ты замучил меня... А-а-х...— выдохнула с улыбкой, даже Ацилия её услышала.

— Что ты будешь пить?— Марций.

Теперь уж она нахмурилась. Что это он делает? Женщину — сюда? Он никогда так раньше не поступал, что же теперь? Обида его так велика, что ему стало всё безразлично? А, может, он делает это, чтобы обидеть её? Взаимно оскорбляет?

— Вино! Сегодня я пью только вино... У тебя есть вино?

— Конечно...

Сейчас он достанет свои последние запасы. Что за люди, эти мужчины, при виде женщины готовы на всё, храбрятся и хвалятся... Неслышно вздохнула.

Через момент незнакомка спросила:

— Марций, я слышала, у тебя есть красивая рабыня. Покажи мне её, так ли она хороша, как все о ней говорят? Может, преувеличивают?— усмехнулась.

Двум женщинам под одной крышей не бывать, они могут быть лишь родственницами, иначе — соперницами.

— Ацилия?— громко позвал Марций, и она вздрогнула от неожиданности. Прятаться смысла не было, да и любопытно было поглядеть, кто там такая. Ацилия вышла, мягко убрав руками шторы, остановилась посреди комнаты.

— Звали меня, господин?— смотрит только на него, хотя и чувствует на себе пристальный взгляд полуприщуренных глаз, внимательных и любопытных. Это Лидия. Авия как-то рассказывала про неё. Муж её был старшим офицером, она, говорят, сильно любила его, так, что всегда и везде следовала за ним по всем гарнизонам, но его убили несколько лет назад. Она сильно горевала, а потом словно сорвалась, пустилась во все тяжкие, стала элитной волчицей при легионе, заводя романы с офицерами, гостями легиона, комендантами проходных крепостей. Не всякий мог купить её любовь, она сама делала выбор, выбирая по каким-то своим критериям. Женщины ненавидели её, потому что, верно, завидовали её молодости, красоте, богатству, ухоженности, украшениям...

Уж кого-кого, а Лидию-то Ацилия меньше всего ожидала увидеть здесь, вместе с Марцием. Бедный деканус, чем он мог привлечь её?

Дёрнула тонкими тёмными бровями, улыбнулась:

— Ничего рабыня, симпатичная, но... По-моему, перехвалили... Хм...— хмыкнула, поправляя золотую серёжку.

Ацилия перевела глаза, но продолжала оставаться спокойной. Лидия сидела за столом, левая кисть у лица, пальцами правой крутила на столешнице пустой кубок. Марций сидел на триподе в стороне от стола, смотрел на Ацилию спокойно, словно думал о чём-то.

— Мужчины всегда переоценивают женщин. Говорят одно, а на деле выходи по-другому.

Ацилия усмехнулась, размыкая губы:

— Вам меня не покупать, будьте спокойны.— Перевела взгляд на Марция,— Всё? Я могу идти, господин?

Но ответила Лидия:

— Она у тебя дерзкая, Марций! Она прямо просит порки... Ты только посмотри!..— передёрнула плечами,— Как ты называешь её? Я забыла...

— А Ацилия, госпожа...— напомнила сама.

Лидия вскинула брови, повторила имя, пробуя его на вкус, усмехнулась:

— Странное имя для рабыни, необычное... Прямо по роду сенатора Ацилия. Но дерзкая, если бы ты была моей рабыней...

— Я не ваша рабыня!— Ацилия перебила в обычной своей манере, и Марций нахмурился, зная о ней, борющийся с ней всеми силами.

— Что за наглость!— обернулась,— Марций, почему ты не воспитываешь её манерам? Ужас!

— Иди к себе, Ацилия.— Приказал он негромко, беззлобно. Ацилия развернулась уходить.

— Я слышала, она умеет играть на флейте. Это правда? Я хочу послушать. Пусть сыграет что-нибудь.

Ацилия замерла, стоя спиной, чувствуя, как напрягаются мышцы лопаток, шеи.

— Ацилия, сыграй что-нибудь нам.— Попросил — именно, попросил, а не приказал! — Марций, может, только поэтому она сломилась и согласно кивнула головой. Ушла, вернулась с флейтой, но остановилась сразу же у шторы, как вышла. Приложила к губам, чувствуя еле заметную приятную боль в пальцах, согнутых на аккордах, она давно уже не играла, ещё ДО в последний раз...

Играла то, что хорошо знала, что разучивала ещё в детстве, играла часто гостям отца, маленькая, весёлая шуточная мелодия, которая не оставляла людей равнодушными. Многие, наверное, слышали её сейчас по соседним палаткам и удивлялись. Лишь Лидия равнодушно выгнула губы:

— Ничего особенного, в Риме я слушала и не такое.

Но Ацилия глядела лишь в лицо Марция, лишь его реакция сейчас была важна для неё, а он снисходительно улыбался, глядя в профиль гостьи привередливой. Ацилия осмелела вдруг, заговорила:

— И ещё... Я сама сочинила... когда тоскливо мне было, когда потеряла свою семью...— Прошла и села на свободный трипод, прилаживая флейту, не дала опомниться, остановить. Заиграла опять. Совсем другой была эта её мелодия. Грустная до щемящей боли в сердце, когда, кажется, душа разрывается от горя и тоски, от прошлого горестного, пережитого каждым в своей жизни. Ацилия играла, смотрела в сторону, мимо всех, никого не замечая, и, когда закончила вдруг на высокой ноте, Лидия уронила на стол пустой кубок, и молча смотрела, как брызнули последние капли вина.

Ацилия поднялась уходить:

— Всё...

— Подожди!— Остановила её гостья, вскинув глаза, склонилась боком и вниз, потянулась рукой, унизанной браслетами, до лодыжки правой ноги, поставленной на носок,— У меня ремешок сандалии перекрутился, ногу натёр, перевяжи!— Приказала, глядя в глаза. Ацилия растерялась, рассматривая её тонкое красивое лицо с огромными тёмными глазами, подкрашенными сурьмой. Марций молчал, не протестуя, и Ацилия поджала губы, пряча флейту за пояс. Хорошо! Если она так хочет...

Опустилась на колени, спина ещё болела, пришлось пересесть на корточки, подняла подол тонкой шерстяной столы небесно-голубого цвета, да, такая стоит. Ремешок сандалии и в самом деле был завязан неровно, но вряд ли он смог бы натереть ногу. Это был всего лишь повод... Ацилия всё же перевязала сандалию, как надо и рывком затянула узел, госпожа аж качнулась назад.

— Теперь всё?— Ацилия смотрела на неё снизу, прямо, без малейшего раболепия во взгляде, это могло вывести любого, а уж Лидию-то в первую очередь. Она вскинула голову высокомерно, скривила губы, оторвала вдруг ногу от пола, упёрлась ею Ацилии в грудь и толкнула от себя, опрокидывая непокорную рабыню навзничь.

— Паршивка...— процедила медленно сквозь зубы.

Марций поднялся на ноги, глядя сверху. Ацилия ненавидящим взглядом смотрела на обидчицу, пока поднималась с пола, закусила губу, переживая боль в спине. Выдохнула:

— Я бы тоже могла многое сказать вам, но, думаю, что только повторюсь...

— Нет! Ты только погляди на неё!— Лидия вскочила на ноги, но Марций успел встать между ними, разбросив руки, смотрел на Лидию, Ацилия оказалась у него за спиной:

— Всё! Успокойтесь! Не хватало ещё устраивать сцен с рабыней...— чуть повернул голову,— Ацилия, сходи погуляй!

Она отступила назад спиной, отводя глаза. Как? Он прогоняет её на улицу? Куда? Да когда такое было? Она отступила ещё на пару шагов так же, спиной, развернулась и бросилась на улицу, вон, да подальше, пока ноги несли, пока слёзы обиды не начали душить её, лишая воздуха и сил. Она остановилась, закрыла лицо ладонями и дала волю слезам. В чём? В чём она-то была виновата? Зачем он так? Почему он так поступает с ней? За что?

Она прекрасно понимала, почему он заставил её уйти. Точно так же тогда, в первый раз, он выгнал Гая... И с этой... он захотел остаться наедине...

Ацилия поджала дрожащие губы, стала стирать слёзы кулаками. Ну и пусть! Ей-то что?

И всё равно какая-то обида подло скреблась в душе, ревность что ли? Да ну! Не может быть! Пусть, что хочет, то и делает, пусть хоть десятками их водит... Ей-то что?

Пыталась что-то объяснить себе, и разумом всё понимала, что не может она запретить ему, что не имеет никакого морального права осуждать его, а всё равно в душе что-то стучало с невыносимой болью и тоской. Ведь предлагал ей стать его женой, а сам... Сам? Что он делает? Зачем он делает это вот так? Чтобы обидеть?

Она вздохнула, огляделась по сторонам. Было темно, горели сторожевые костры, стояли редкими группками солдаты из ночного патруля, грелись у огня. Было по-ночному прохладно, а она даже без плаща, в одной столе с открытыми руками. Что ей делать теперь? И как долго, по его мнению, она должна гулять?

— Ацилия?

Резко обернулась на мужской голос, к ней подходил незнакомый офицер, центурион, судя по алому гребню на шлеме и алому плащу. Встал рядом, не сводя тёмных глаз. Смуглый, тонкий в кости, но держался уверенно. Ацилия нахмурилась, обнимая себя за плечи, глядела исподлобья.

— Я вас не знаю...— добавила,— Извините.

Он не казался опасным, ему можно доверять, но всё же, слишком беспечной была она в прошлый раз, и чем всё закончилось...

Центурион усмехнулся и без того большим ртом.

— Я тебя знаю. А где Марций? Ты что здесь делаешь, ночью?

— Гуляю... А господин у себя...— подняла голову, вздёргивая подбородок,— Он не один... У него женщина...

— А-а-а, понятно...— центурион качнул головой,— А ты что же, так и будешь всю ночь? Одной опасно...

— Я знаю.— Ацилия пожала плечами, нет, он не вызывал опасений,— Куда ж я пойду? Только вы не переживайте, ради бога, я сама разберусь...

— Конечно, я знаю.— Опять улыбнулся,— Пошли, я провожу тебя.

— Куда?

— К Марку! Пройдёшь к себе и ляжешь спать, если он что-то скажет, я поговорю с ним.

— Вы?— Ацилия опешила, аж отстранилась,— Это зачем это вам?

Центурион усмехнулся:

— Пошли!— взял под локоть и повёл,— Не бойся, я знаю тебя через Марка. Он хотел на тебе жениться, уж чем ты его привязала, не знаю... Пошли, я всё улажу... Что ж ты так и будешь всю ночь здесь стоять? Нельзя так...

Ацилия резко остановилась, догадка промелькнула в её сознании:

— Вы — господин Фарсий?

— Да.

Она вдруг почувствовала к нему странное ощущение доверия, что ли, ведь это его помощи она тогда просила, Гай искал его по лагерю, чтобы защитить от Лелия... ТОГДА... А она ни разу до этого не видела его. Смешно. Наверное, если бы он успел тогда, всё вышло бы по-другому, он бы заступился за неё перед Марком, не дал бы в обиду, ведь даже сейчас старается помочь почему-то.

Центурион прошёл в палатку, вернулся.

— Тихо всё. Иди.

Но Ацилия не торопилась. Стояла, по-прежнему обнимая себя за плечи, смотрела в сторону. Подняла глаза:

— Почему вы помогаете мне?

Фарсий молчал, глядя на неё сверху, пожал плечами:

— Из-за него, он же глупый ещё... Мальчишка... Обиделся...— Ацилия покачала согласно головой, собралась войти, но центурион тронул за плечо, заставив обернуться,— Он ещё ни к одной женщине так не привязывался, честно...

Ацилия смотрела в его глаза долго, словно хотела о чём-то спросить, но только ответила тихо:

— Спасибо...

Долго лежала без сна, смотрела вверх, думала. Почему она так близко к сердцу принимает это всё? Почему обида гложет ей душу? Даже если друг его говорит ей о его особом к ней отношении, то почему тогда он так поступает? Зачем ему эта женщина, да и тем более так открыто, вызывающе? Сюда её? Зачем?

Сна не было. Согревшись под одеялом, она захотела попить и поднялась. Было тихо. Также, почти не слышно, прошла к воде, зачерпнула, и пока пила, глотая прохладную воду, подумала вдруг резко, словно мысль осенила: да ведь она ревнует его! По-настоящему!.. И никого, кроме как соперницы, не видит в этой Лидии! Поэтому и злится на неё, поэтому и слёзы эти беспричинные, и обида...