Фэнтези 2016 Кинопольский Волк

Триколич и его ассистенты лечили лошадей и брались даже за сложные переломы и почти безнадёжные случаи. А ведь лошадь — не кот и даже не корова. Её не отвезёшь в стерильную операционную, её не отправишь в случае неудачи на мясо, а если она умирает, то принято покупать новую (самые дешёвые — от десяти тысяч долларов, не считая транспортировки). Если вспомнить, где расположен Кинополь, то нет ничего удивительного в том, что ассистенты этого чудо-кабинета постоянно командировались то в Ригу, то в Вильнюс, а то и в Петербург и не было по всему южному побережью Балтийского Моря такого клуба любителей конного спорта, в котором бы не знали их телефон.

И вот, теперь он убит. Это удивляло. Потому что смущал Курбинчика не сам узел — мало ли людей ведут общие дела — а то, что в нём совершенно не было конфликтов. Никто не выпадал из этого странного сообщества, никто ни с кем внутри него не судился. Для людей, которые просто делают деньги, это очень не характерно и Курбинчик уже начинал подозревать в них масонов или сектантов. В конце концов, город, где, как говорят, до сих пор собираются Кроличий Клуб и Общество Анонимных Маньяков, а также есть своя Академия Наук (подпольная), вполне может найти место и для таких сборищ.

Председательствовал в клубе, видимо, Кинель, и Курбинчик не имел против этого никаких возражений. Он просто не хотел, чтобы господин председатель возомнил себя Господом Богом.

Но сейчас в этом тихом омуте произошло убийство, и Курбинчик был почти уверен, что его причины прятались прошлом. Поэтому проблема Кинеля сразу поблёкла, уступив место схемам и прикидкам из более привычной области.

Росомаха уже дожидалась на остановке, с головой ушедшая в какие-то бумаги. Остановка называлась Автокомбинат N2, и её окружал замечательный индустриальный пейзаж. Большой цех завода, похожий формой на древнеегипетский саркофаг, был опутан железными трубами, чуть дальше поднимался прореженный лес, а мимо леса пыхтел по железной дороге поезд с чумазыми цистернами.

— Когда-то эти железобетонные ужасы считали красивыми, — заметила Росомаха, — Индустриализация, первая пятилетка... Потому что вокруг были только деревни и купеческие домики. С одной каланчи можно было увидеть весь город. И сейчас это кое-кому нравится. Тем, кто здесь не живёт.

— А где Воробьюхин?

— Сейчас подойдёт. Он просил, чтобы без протокола.

— Он должен иметь в виде — если я буду допрашивать без протокола, то не смогу приобщить к делу его показания.

— Поэтому он и просит без протокола.

— Странное решение.

День был жарким, но вечер уже предвещал холодный ночной дождь. Большие тяжёлые тучи обложили небо с юга.

Неслышно подъехала серая машина незнакомой марки, похожая на огромный обтекаемый саркофаг. Отъехала боковая дверь, но изнутри никто не вышел. В салоне, за тонированными стёклами, царил полумрак.

Курбинчик смотрел на авто выжидающе.

— Он сам не выйдет, — сообщила Росомаха, — Ты сам должен зайти.

— Почему он не хочет выйти?

— Я думаю, что он просто не может. У него, кажется, ноги совсем отказали.

— Ему сорок пять лет. Он слишком молод, чтобы ноги перестали работать.

— Ему не больше пары месяцев осталось.

— Что с ним? Он болен?

— Сам увидешь.

Курбинчик поднялся и перешёл улицу. Это был довольно тихий заулок, и машин нигде не было. Стояла такая тишина, что казалось, будто он очутился в заброшенном городе.

Внутри было много новенькой, пахучей обивки, но её аромат перебивал нестерпимо-острый запах роз. Очки сразу же запотели. И ещё в салоне было тесно, так, что сидеть можно было только утонув в сидении и высоко подняв колени. Кое-как устроевшись, он всё-таки смог обернуться и наконец-то разглядел Воробьюхина.

Даже в полумраке салона Воробьюхин был страшен. От лица, которое Курбинчик видел на фотографиях, сохранились лишь общие черты, которых не тронуло общая дряхлость.

Даже в полутёмном салоне было видно, что он худой, словно распелёнутая мумия и при этом болезненно, просто неестественно бледен. Похоже, у него была какая-то болезнь кожи: она шелушилась, висела лохмотьями, а на левой руке из-под повязки смотрела большая, тёмная язва.

— Мне нельзя наружу, — сообщил Воробьюхин, даже не поворачиваясь к собеседнику, — Спрашивайте, что вам нужно знать. Я постараюсь ответить.

— Мне можно вести записи?

— Нет! Спрашивайте по существу.

— Ну что же, я начну. Но имейте в виду, что если меня что-то заинтересует, я смогу вас вызвать и в официальном порядке.

— Вызвать можете. А я могу и не явиться.

— Но тогда вы нарушите закон.

— Мёртвые не могут нарушать законы. А я официально мёртвый.

— Мертвы?

— Умер четыре года назад. Есть свидетельство о смерти. Октябрьский район города Тамбова. Могу показать.

— Но вы живы.

— Только не начинайте снова о законности. Сегодня жив, а завтра умер — вам до этого не должно быть никакого дела. Задавайте вопросы, я постараюсь на них ответить. Считайте, что я дух, который явился вам на спиритическом сеансе. Если мне надоест — я просто улечу обратно. В мир мёртвых.

— У вас, видимо, двойное гражданство. Потому я вас вижу среди живых.

— Ленина тоже много кто видит. А некоторые с ним даже фотографируются.

— Ленин к нашему делу не относится. Расскажите лучше про ваши дела с Кинелем.

— Их было двое. Нас тоже.

— Да, двое. Поэтому давайте начнём со старшего.

— У нас с ним были общие дела ещё со времён перестроечных кооперативов. Сначала были он и Кравшеня. Они, кажется, даже сидели в одной конторе. Им нужен был кто-то, кто мог бы посодействовать на заводах изнутри. Это был я. Так и сошлись. Это было в восемьдесят восьмом, где-то весной. Подробностей говорить не буду, всё это есть в документах. Дела мы делали вместе.

— Понятно. Насколько я знаю, у него довольно много самых различных партнёров. Целый клуб, связанный взаимными услугами.

— Вы про совещания?

— Я не знаю, как это у вас называлось. Специфику бизнеса мы пока оставим на потом...

— Не беспокойтесь. О делах я с вами говорить всё равно не буду.

— Хорошо, спасибо, что предупредили. Продолжайте про клуб. Я полагаю, вы были одним из активнейших его членов.

— Я в него не входил.

— Как так?

— А вот так. У них были свои игры. Посторонние не допускались. Ни я, ни Кравшеня даже не знали, с кем у него по этой линии есть связи. Зато, например, Мардагалян вошёл туда сразу после того, как в город приехал. А уже через полгода у него было три склада, и он поддонами отгружал апельсины. Вот так!

— То есть, клуб существовал и в советское время?

— В советское время клубом он не был, но связи у него уже были. Кинель вообще был птица высокого полёта. В Москве куча связей, с органами нормальные отношения. Он в саму работу мало вмешивался, больше занимался тем, чтобы всё шло гладко. И не разменивался на мелочёвку, как многие в то время. По крупному играл, но не потому что был смелый, а потому что умел закрывать все дырки и знать, где можно пролезть, а где просочиться. Когда Советского Союза не стало, он даже не побеспокоился. Так нам и сказал — будем делать то же самое, даже если конец света.

— Кто кроме вас входил в правление?

— Нас трое. Ещё Войкшунес на подхвате, но он транспортник. Мы ведь до строительного бизнеса чем попало занимались. Трясли любую яблоню, пока не засохла. Поэтому клуб мы заметили только в девяносто третьем. Когда Кинель пришёл к нам и сказал в случае чего впрягаться за президента. То же самое на выборах девяносто шестого. Как только кампания — у него были готовы деньги и он знал, в кого их вложить. Про тех же губернаторов не говорю.

— Как думаете, откуда он получал информацию?

— У него знакомых куча было. Например, отставной разведчик один был, кажется, полный генерал. Триколич его фамилия. Кажется, серб, а может быть какой-нибудь албанец. У него сын ещё был, ветеринар, до сих пор свой офис у Кинеля арендует. Причём они не югославские сербы, а уже давно обрусевшие, из тех, что при князе Потёмкине на Украину переселялись. Через этого Триколича он много чего получал. Мы ему даже дачу строить начинали, пока он был жив. Я его пару раз видел — нормальный старик, только спокойный неестественно. Но это у них профессиональное.

— А что было потом?

— Вы сами знаете.

— Я знаю, что убили Триколича. Кажется, ваххабиты какие-то. Скандал был страшный. Потом убили Вукича, его сослуживца. Дальше в городе была целая вереница убийств, причём многие из этих людей были как-то связаны с делами в том числе и вашей компании. Спустя два месяца они прекратились так же внезапно, как и начались. В то время как жители уже были готовы к тому, что главным бандитским городом будет считаться не Петербург, а Кинополь. Но убийцы даже в этом подгадили жителям.

— Все убитые были членами клуба?

— Я в нём не состоял, говорю же. Я даже не знаю, по какому принципу туда принимали. И дорого бы дал, чтобы узнать! Помню только, что когда началось и убили ещё и Вукича, нам Кинель сказал не волноваться — дескать, нас это не касается, а вот его может и коснуться. Тогда же мы стали закрытым акционерным и поделили акции на троих. Кинелю достался самый большой пакет, но он и вкладывал больше всех. С кредитом у него проблем не было. Я так думаю, что для клуба не было проблемой ни дать кредит, ни вытащить его обратно. Иногда я начинаю подозревать, что они какие-нибудь масоны, но только не те, которые в "Войне и мире", а крутые, которые правят миром из-за кулис, ломают головой кирпичи и дубасят за неуплату киянками.

— Вы слышали, что происходит сейчас в городе?

— Убивают людей. Но это обычное дело. В больших городах всегда так. Каждый день кого-то убивают.

— У меня есть серьёзные основания полагать, что убивают людей, так или иначе входивших в этот так называемый клуб. В частности, как и в прошлый раз, началось с убийства Триколича. Правда на этот раз начали с сына.

— Вы кажетесь таким умным, а говорите такие наивности. Неужели вы думаете, что это как-то связано?

— Дело в том, что на Кинеля также было совершено покушение. Поэтому мы считаем, что здесь есть параллель с убийствами девятилетней давности.

— Старшего Триколича убили, а младшего — нет. Старшего Кинеля не убили, младшего тоже нет. И вправду, большое сходство.

— После истории с Обществом Анонимных Маньяков мы рассматриваем любые версии. В частности, мне хотелось бы узнать, передаётся ли членство в этом клубе по наследству.

— Понятия не имею. Думаю, что да. Младший Кинель водил дружбу с той же компанией.

— Мы немного отошли в сторону. Вы помните обстоятельства смерти вашего партнёра?

— Кинеля или Кравшени?

— Сперва Кинеля.

— Мы это не видели. У него командировка была в Москву, и на фуршете вдруг стало очень плохо.

— Как думаете, его могли устранить?

— Я думаю, его устранил чёрный перец. Он парень сложный был, этот старый Кинель, вы не думайте, что он просто ловкий номенклатурщик. Крепкий мужик довольно, и при этом даже в столовой есть не мог. Задыхался даже от перца, на астму немного похоже. Поэтому даже встречи не в ресторанах, а в офисе, и чтобы кодиционер гудел над головой. Причём аллергии свои знал и мог по цвету и запаху понять, что какое печенье ему можно, какое нет. Так что серб остаётся сербом даже без чёрного перца.

— Он не был сербом, — отчеканил Курбинчик.

— Вот как? А кем же он был?

— Сейчас это не имеет значения. Вы сказали, что он умер в Москве, предположительно отравившись. Откуда пришла эта версия?

— От его сына. Он унаследовал дело. Конечно, налогов заплатил порядочно, но связи отца, акции, полномочия перешли к нему. И он вцепился в них так прочно, что мы и не ожидали.

— Достоверны ли слухи, что после смерти Кинеля вы и Кравшеня планировали вытеснить его сына из бизнеса?

— Обычная практика, что тут такого. К тому же, там всё уже настолько разрослось, что это была не фирма, а целая империя. Вся цепочка от аренды земли и через строительство до того, что в этих домиках продаётся. Заводы некоторые городского значения, которые худо-бедно пыхтели. Ну и некоторые люди в мэрии, куда же без этого. Деньги рождают власть, вам это прекрасно известно. Вот мы и решили, что теперь управимся и без клуба. Нет, мы были не против, когда он нам помогал. А вот ему помогать нам не очень нравилось. Ну и неприятно на похоронах было, когда оказалось, что на поминках нас не ждут, а клуб будет в полном составе.

— То есть вы действительно собирались вытеснить Олега Кинеля из отцовского бизнеса?

— Да. И уже рычаги присматривали. А он пришёл и в первый же день предложил нам выкупить нашу долю.

— Вы согласились?

— Отказались. И стали готовиться к бою. Но Кинель был быстрей. Он вообще стремительный молодой человек. Я уверен, что он и бреется налысо, чтобы волосы ни за что не цеплялись.

— Как думаете, он имеет отношение к смерти Кравшени?

— Кравшеню не трогайте. Его убило само время. На радостях, что пережил девяносто шестой и девяносто восьмой — вот же времена были, буря на буре — женился. Даже не замечал, что состарился. Жена забеременела, наследника ждал. А что было потом — вы ведь знаете, да? Не надо говорить.

— Не надо. Я знаю. Страшная и глупая история. В то время у нас в городе действительно развелось много одичавших собачьих стай. И как раз после того случая всерьёз взялись за их истребление.

— Ну вот, он её не пережил. Слишком много наследник для него значил. Или наследница, тут уже не поймёшь. Я, конечно, должен был сразу догадаться, что он в таком состоянии, что ни на какие интриги не способен. Но разве башке прикажешь правильно думать? Я верил, что ради наследника он постарается. Оказалось, ошибался. Он быстро отошёл от управления, а когда наконец кончился, его пакет акций почти целиком оказался в руках Кинеля. Понятия не имею, как это получилось.

— Таким образом, вы остались вдвоём?

— Потом мы отправились на охоту. Кинель очень хорошо дружил с одним важным лицом, которое тут за заповедники отвечало. Вы не можете его не знать.

— Вы имеете в виду Дуболомского?

— Он самый. Его ещё с должности сняли в начале этого года. Даже в московские газеты попало.

— Я буду иметь в виду, что мертвые даже на том свете читают московские газеты.

— Это входит в комплект адских мук. Кого кстати вместо Дуболомского прислали?

— Апраксина. Виктор Павлович. Знаете его?

— Этого не знаю. Ну и вот, а тогда мы охотились. Я сразу понял, что какой-то подвох, потому что Кинелей ни на какие пикники было не выманить. Ни старшего, ни младшего.

— И что же произошло на охоте?

— После неё я продал Кинелю все акции, ликвидировал все права и уехал из города. В две тысячи втором дело было. Почти пять месяцев после смерти его отца.

— Почему вы это сделали?

— Уходите.

— Что произошло на охоте?

— Я же сказал — уходите. Разговор закончен.