Война - дело молодых

За её спиной тихонько охнула Зара.

— Я могу вас устроить где угодно — в Пятигорске... в Москве... Чего молчите? — Беслан встал перед ними.

— Мне всё равно, — наконец ответил Ахмад, глядя в пол.

— Я бы тогда лучше к маме... — прошептала она и откашлялась.

— Точно, — уныло согласился Бек, усаживаясь прямо на палас и по обычной своей привычке ероша ладонями волосы на затылке.

Она судорожно зашарила по карманам, ища носовой платок.

— Далеко очень, — серьёзно сказал Тимурханов. — Ну, как решите...

* * *

— Откуда у вас номер моего телефона?

— Мне дали его... по своим каналам... Так вы согласны на интервью? Расскажите о том, что произошло с вашим мужем... о себе. Такая судьба, как ваша...

— В моей судьбе нет ничего выдающегося. С моим мужем ничего не произошло. Я не хочу с вами встречаться.

— Почему вы не хотите говорить об этом? Вы боитесь? Не доверяете мне? Вы могли бы послужить примером...

— Ага. Призывом гордым к свободе, к свету... Отстаньте от меня, а? Я не люблю ваших... писаний. На месте вашего редактора я бы вас давно выгнала.

— Вот это уже интересно... Почему же, позвольте узнать?

— Вы видите только то, что хотите видеть, а не то, что есть на самом деле, во-первых. Ваши статьи подставляют людей, во-вторых. Ох, да попросту — после вас ни во что уже не верится. Даже в то, что было на самом деле.

— Как знаете. Мне просто хотелось вас предупредить...

— О чём?

— Я расскажу, если вы согласитесь на интервью.

— Нет.

— Что ж, как хотите, дело ваше...

* * *

28.11.04

Я как будто несусь на машине с отказавшими тормозами, родная моя. И сделать уже ничего нельзя, остаётся только ждать, чем всё закончится. Можно только зажмуриться или, наоборот, широко раскрыть глаза.

Я созвонилась со своими. И Бек созвонился. И Бес. Не знаю, чего все они так суетятся. Жильё у нас там есть. Работы мой муж не боится...

Бек, конечно же, с нами. Мы взяли билеты сперва до Москвы. Едем через две недели. В общем, всё дика ду...

Но почему же всё время так заходится сердце?

Почему мне так страшно и больно, Господи Боже ты мой?..

* * *

Зара исчезла за три дня до их отъезда. Просто поехала в соседнее село купить какой-то подарок малышам и не вернулась. Соседка, что была с нею, плакала и клялась, что только на минутку забежала в ларёк у дороги, а Зара оставалась ждать её возле автобусной остановки.

Неделя прошла в тщетных поисках.

Тимурханов поставил на ноги всех, кого мог.

А ещё через неделю по телевизору торжественно объявили о новой, сорвавшейся на сей раз, атаке международного терроризма — о шахидке с пластитом на поясе, которая пыталась взорвать районный ОВД. По счастью, бдительные милиционеры предотвратили теракт.

Изрешетив её пулями.

И лицо Зары на миг заглянуло с экрана в каждый российский дом.

Только лицо её и осталось нетронутым.

* * *

Посреди отупляющей круговерти казённых приёмных, людей в милицейской форме и в камуфляже, посреди этой карусели, нестерпимо воняющей формалином и кровью, враз осунувшийся Бек вдруг дал ей мобильник, и голос, который она почти не узнала, забился в трубке:

— Это не я! Бешеная, это не мои! Аллахом клянусь!

— Кто? Кто?!

Отбой.

Наконец то, что осталось от Зары, всё-таки позволили похоронить. Пока мужчины были на кладбище, она сидела возле постели матери, прижимая к груди детей, — тяжесть их стала привычной, и руки уже не чувствовали её.

Нана вдруг открыла глубоко запавшие глаза и чуть слышно выговорила:

— ЙоI, теперь он уйдёт...

* * *

Он не разговаривал с нею, избегал даже встречаться глазами, и место его рядом с ней в постели пустовало уже которую ночь, с начала их хождения по мукам, но сейчас она точно знала, почему.

Дом спал.

Она оделась тщательно и тепло, одела детей. И, подхватив их на руки, по тропинке в летнюю кухню уже не бежала — брела медленно, едва переставляя онемевшие ноги, как больная старуха.

Стоящие там мужчины — двое в масках, двое — те, что были здесь в прошлый раз, — опустили перед нею глаза.

Но она глядела только на Ахмада. Рядом с которым лежал на затоптанном полу вещмешок.

— Что, так и ушёл бы? — наконец вымолвила она, не узнавая собственного голоса.

Тот покачал головой.

— Попрощался бы всё же? — она захлебнулась горьким смешком.

— Сан са... — Он протянул к ней руку, но не коснулся. — У меня нет выбора.

— Твоя мама... она не переживёт!

— У меня нет выбора, — повторил он, наконец глядя ей в глаза, прямо и тяжело.

Она перевела взгляд на мужчин у двери:

— А вы, вы все! Вы же рады, что так случилось?.. Правда? Боьха хIуманаш (гады)! Ненавижу!

Один из них шагнул вперёд, знакомым жестом срывая чёрную шапочку с прорезями для глаз и рта, прикрывавшую его лицо:

— Ты же знаешь — я никогда не пожелаю вам зла...

Она зажмурилась.

...Маленький костёр. Дымок, тянущийся в серое предрассветное небо. Холод росы и жар углей, опаляющий босые ступни. Рокот в небе — ближе, ближе, ближе...

"Я забыла, что я должна..."

"Я сделаю то, что должна..."

"Когда скажу... дадите мне руку..."

— Так ты добра ему желаешь?! — Она вскинула голову, вся дрожа, как в ознобе. — Убивать, пока не убьют? Этого ты от него хочешь? Кого он должен будет убивать?

Тот тихо проговорил, не сводя с неё усталого взгляда:

— "Воистину, Аллах купил у верующих их души и имущество, в обмен на Рай. Они сражаются на пути Аллаха, убивая и погибая... Кто выполняет свои обещания лучше Аллаха? Возрадуйтесь же сделке, которую вы заключили. Это и есть великое преуспеяние"...

Она стиснула зубы до хруста.

— Сан са... — Рука Ахмада легла ей на плечо знакомой тёплой тяжестью. — Я останусь человеком. Клянусь тебе.

— Ты станешь смертью. — Она закрыла глаза, уткнулась лбом в круглые головки сопящих у груди детей. — Уходи. Уходи! — Соль на губах — кровь или слёзы?

— Iодика йойла, сан зезаг, сан безам... — Его объятье было таким, что она задохнулась. — Со юхавог Iур ву хьо йолче (я к тебе вернусь)...

— Вернёшься?! — Она вырвалась. — Только попробуй... попробуй не вернуться! Я и тебе, и всем гуриям в раю тогда глаза повыдираю!

Он тихо засмеялся, ещё раз на миг до боли прижав её к себе.

Дверь скрипнула.

Она почти упала возле стола, раскачиваясь из стороны в сторону, изо всех сил стискивая обеими руками заревевших малышей.

* * *

— Я заказал билет твоей матери, Лиска. В понедельник она будет в Москве. Малхаз её встретит и привезёт сюда.

— Не уеду, не надейтесь.

— Лиска...

— Зря старались.

— Ч-чёрт! Лиска, тебе лучше...

— Я сама знаю, что мне лучше.

— У тебя дети!

— Да что вы говорите? Неужто? А я и не знала...

— Бес... Бехк ма биллахь... прости... но я теперь всё буду решать сама. Не сердись.

— Это ты прости. Не уберёг.

— Нет... Ты не виноват. Хьан бехк бац... Никто не виноват.

— Что я могу сделать для тебя?

— Ничего. Ничего нельзя уже сделать... Ох, Бес...

— Поплачь, сан диканиг...

— Я не могу...

— Поплачь...

* * *

05.02.05

Ты за меня волнуешься. Не надо... Ты не видела меня слишком давно. Ты, наверное, сейчас и не узнала бы меня. Почти шучу.

Моя жизнь просто началась снова, в очередной раз. Теперь здесь живёт другая я, прошу любить и жаловать. Или ненавидеть и жаловаться. Мне уже всё равно.

В сущности, не происходит ничего особенного. Мы с пацанами опять делаем газету. Это уже стало каким-то общим местом, верно? Формально ею рулят Бес и Оздоев, фактически они сразу же махнули на нас рукой. И правильно — целее будут...

Маленькие растут. Зайка научилась ползать раньше братца, представь себе? Шустра девка, ох, и шустра... Я как-нибудь пришлю тебе их фотки, которые Бек недавно нащёлкал.

А Бек всё-таки женился на Мадинке... вот ещё парочка — гусь да гагарочка... Купили они полуразрушенный дом неподалёку от нас, отстроились. Возится Мадинка пока с моими, но, чую, скоро я стану тёткой...

Моя мама, которая приехала было нас забирать, устроилась здесь на работу в школу. Русский язык и литература, само собой. Её встретили чуть ли не лезгинкой и фанфарами — таких специалистов здесь нет и не предвидится. Не только вся школа, но и весь республиканский наробраз уже выстроены ею в колонну по четыре.

А по ночам ко мне приходят люди.

Лечу.

На-небо-за-звездой-высоко-тихий-полёт-так-легко...

Не хочу и думать о том, откуда они узнают обо мне.

В конце концов, ты же знаешь, что случается как раз то, чего больше всего боишься, и меня-таки настигнут когда-нибудь лавры какой-нибудь Ванги. Или Кашпировского. И я буду заряжать воду и крем для лица. И глядеть в хрустальный шар. И бить в бубен. И пророчески завывать.

"Без устали безумная девица кричала: "Вижу Трою разрушенной..." Или, что ещё лучше: "Чума на оба ваших дома!"

Опять почти шучу.

Пока у меня всё просто. Я просто живу. Но, что бы я ни делала, где бы ни была, о чём бы ни думала, я всегда жду.

Жду, и жду, и жду.

"До срока... А сроку было сорок сороков..."

Но я дождусь.

* * *

Она плотно прикрыла за собой соседскую калитку, бережно прижав к груди банку с козьим молоком. Тётя Тома, да и другие соседки часто зазывали её к себе, чтобы накидать полные руки какой-нибудь снеди, а если она вдруг пыталась отнекиваться, страшно обижались.

Пересечь проулок и нырнуть в собственную калитку она не успела. Впереди и позади неё выросли незнакомцы. Чужая рука впечатала её в забор, и она застыла, немо глядя, как, будто в замедленной съёмке, грохается наземь банка, расплёскивается молоко, белыми длинными струями впитываясь в сухую пыль...

— Ты, помощница шайтана! — сквозь зубы процедил тот, кто стоял к ней ближе всех. — Тот, кто пришёл к колдуну или предсказателю и поверил в то, что тот сказал, стал неверным тому, с чем пришёл посланник Аллаха...

— Я не предсказываю и не колдую. Я просто лечу. — Она прямо посмотрела в запавшие глаза человека, стоящего перед ней. — Откуда ты знаешь, чьей волей?

— Волей шайтана! — сорванным голосом крикнул другой.

Она облизнула враз пересохшие губы и с тоской глянула на молочную лужу, где в осколках плясало солнце:

— Если вы пришли меня убивать... тогда побыстрей... а то кто-нибудь придёт...

Третий, до сих пор молчавший, шагнул вперёд, выпростав руку из-под полы чёрной короткой куртки.

Пистолет.

Вот и всё.

— Чего уставилась, отвернись!

Она покачала головой, глядя в его сухое безжалостное лицо с лихорадочно блестящими глазами, со свежим бугристым шрамом над левой бровью.

— Бог пусть вас простит, и я прощаю, — вдруг вырвалось у неё полузабытое, давнишнее.

Щелчок.

Осечка.

Он торопливо дослал патрон в патронник.

Щелчок.

Осечка.

Щелчок.

Осечка.

— Собар де! — вдруг сипло выговорил тот, кто толкнул её к забору.

Рука с пистолетом опустилась.

Не сводя с неё глаз, все трое медленно отступили, а потом враз исчезли, словно растворившись в проулке.

— ЙоI! — Она очнулась, услышав только, как всплеснула руками тётя Тома. — Уронила банку? Хотела же проводить! Иди, иди сюда, ещё налью! Ты что молчишь? Обидел кто?

— Спасибо, тёть Том, — она откашлялась. — Никто не обидел. Спасибо.

* * *

Когда они с Беком выходили уже на залитый солнцем пятачок двора...

Когда она облегчённо выдохнула, потому что давили даже сами стены ИВС, — изолятора временного содержания, — пропитанные запахом хлорки, испражнений, баланды, смертного пота, боли, ненависти...

...человек, слетевший откуда-то — с крыши ли, с забора ли, под грохот автоматной очереди рухнул прямо ей под ноги.

И она не успела даже вдохнуть после выдоха, опускаясь рядом с ним на обжигающе горячий асфальт, только слыша отчаянный, навзрыд, крик Бека:

— Бешеная, не-ет!

Едва слышно долетали откуда-то издалека и этот крик, и поднявшийся гам, и выстрелы, и тенями стали заметавшиеся люди в форме и без формы. Был только этот чужой человек, заросший и грязный, в кровавом тряпье, мучительно выгнувшийся дугой на асфальте, чьи жёсткие руки она намертво стиснула в своих.

Загрохотали уже не выстрелы — гром.

А потом — всё ушло.

А потом — в темноте — голос Бека. Скрежеща зубами, он сыпал такой отборной бранью, что в глазах у неё враз просветлело.

— Как тебе не стыдно! — пробормотала она, едва шевеля губами.

Косынка, намокнув, липла ко лбу и волосам, сырая кофточка липла к груди.

Потёртая спинка автомобильного сиденья, бледное лицо Бека.

— Ты бы при своей маме тоже так ругался? — пробормотала она, как когда-то.

Глаза его ещё больше расширились, на миг став совсем детскими, и, зажмурившись, он отвернулся.

— Прикончишь ведь пацана когда-нибудь, Бешеная... — прогудел облегчённо бас Малхаза.

Откуда он здесь?

— ДIалелла кхузара! — прохрипел Бек Малхазу, не оборачиваясь. — Гони!

Она ощупью нашла его руку:

— Сан ваша...

— Вот скажу Бесу, он тебя точно на цепь посадит, раз уж твоего нет! — Бек шмыгнул носом, всё ещё отворачиваясь. — Твой только спасибо за это потом скажет! А Бес тебя в Москву отправит! Я тебя больше никуда с собой не возьму! У тебя дети, ты вообще спятила! Кидаешься ко всем! Вот не очухаешься когда-нибудь, будешь тогда знать! Я... я твоей маме всё расскажу! Я...

— Не надо маме! — Она рывком села, перед глазами завертелись алые и золотые круги. — Ой...

— Ляг! — заорал Бек. — Дура!

— Дура, дура, я знаю, я знаю... — Она торопливо гладила его руку.

— Ты ж без сознания у них там была! Я Малхаза вызвонил!

— Где у них?

— Где-где! Эти нас оттуда забрали... от ментов...

— Кто?

— Кто-кто... Султановы кIентий, кто... И того забрали, что ты вытащила... Так что допрыгался он. А может, они его ещё и отпустят... Или к себе возьмут...

— Он... он как?

— Живой... — Бек с силой потёр лицо ладонью. — Переломался весь, и пуля в позвоночнике... была.

— Была?

Бек сморщился и махнул рукой:

— А ты будто не понимаешь, да? И эти — запомнили они всё, Бешеная... Султану расскажут... так что жди. Искать будет.

— Пускай ищет, — она стащила косынку, запустила пальцы в спутавшуюся сырую копну волос. — Тоже мне новость. А то он раньше не знал...

— Да чего там кто раньше знал?! — рявкнул вдруг Малхаз так, что она подскочила. — Ты ж покойника воскресила! Валлахи, ты что, сама не понимаешь, что ты можешь?!

— Бери детей, Лиска, давай уедем, — безнадёжно сказал Бек. — Ну что смотришь? А-а...

* * *

"Для того, чтобы для народов России чеченцы перестали быть "источником опасности", необходимо сформировать новый объективный образ чеченского народа. Без ненужной лести, но и без клеветы. Уверен, если россияне лучше узнают, о чём действительно думают и мечтают чеченцы, они резко изменят своё мнение, сложившееся за последние годы. Мы категорически против использования в СМИ таких терминов, как "чеченские террористы" или "исламский терроризм". К террористам чеченский народ имеет не больше отношения, чем другие народы мира. Ислам не проповедует убивать людей и не нужно увязывать его с международным терроризмом. Ислам — самая миролюбивая религия в мире. Чеченский народ хочет мирно жить и работать. Наша земля будет рада принять представителя любой национальности".