Перст Высшего

Добрым его прозвали не за ласковый нрав и кротость, а за вечную улыбку на лице не сходящую ни во время боя, ни в тяжкие моменты пыток.

— Ты читал приказ, — мрачно ответил яр, глядя на одинокую свечу, горящую в палатке второй час, но никак не желающую гаснуть, прям как их отряд — как не старается тар их добить, а не может, но теперь видать все, кончилось их времечко...

— Да плевать на него! — вспылил верный помощник. Его голубые, будто вода в солнечный день, глаза метали молнии, а редкие всклоченные короткие пшеничные волосы напоминали иглы защищающегося ежа.

Яр Светид на это лишь усмехнулся, горько так, мол все понимаю старый друг, но поделать ничего не могу. Стараясь говорить спокойно, он заметил:

— Мы — блудни, репутация — наше все. Если остальные отряды могут вернуться в родные поселения, то нам дорога назад заказана. Или ты забыл кто теперь яр в Варконе?

Добрый недовольно засопел. Не ответил. От переполнявших его чувств жахнул по столу кулаком так, что плошки подпрыгнули, а огарок свечи потух. Гридень выругался, полез за кресалом и сушняком. Сидеть в кромешной тьме, когда обсуждаешь важные вещи не дело.

Минуты две ушло на то, чтобы разжечь огонь и заменить прогоревшую свечу на новую. После Добрый взял кувшин с медовухой, что стоял подле входа, и плеснул в глиняные кружки яру и себе. Напиток хорошо прочищал мозги, но если перебрать, то и туманил будь здоров, да только гридень лучше кого бы то ни было знал сколько нужно для первого, но без допущения второго.

Взлетели донышки кверху, по горлу прошла сладковато-едкая волна, и пару секунд спустя затуманенный усталостью разум встрепенулся, мысли забегали упорядоченно, живо. Опытные воины наслаждались короткой тишиной, обмозговывая как быть дальше. Больше хмурился Добрый, что с его мимикой выходило забавно — со стороны глянешь и не поймешь то ли дурачится, то ли кривляется, но яр то знал — верный как волкан гридень напряженно думает, да так что того и гляди из ушей дым коромыслом пойдет.

Сам Светид размышлял иначе. По лицу ничего не видно — все такое же мрачное как и минуту назад, собранное, как перед боем, с чуть выдвинутым прямоугольным волевым подбородком, с топорщащимися бровями. С такого хоть лик Высшего Корвуса режь. Лишь одна казалось бы незначительная деталь выдала напряжение яра — он рефлекторно вертел в пальцах какую-нибудь мелочь... сейчас это был маленький стилет — напоминание о давнем недруге, подославшем первого убийцу.

Минуты тянулись... Горела свеча, отбрасывая неясные тени на колышущиеся стенки палатки. Рядом ходили караульные, настороженные и бдящие словно волканы под хозяйской дверью.

Ночь в самом разгаре, луны почти не видно — тучи пришли с Ледяных Гор, словно полчища чудищ, такие же черные и злые. Блудни отдыхали после двух недель бешеных гонок за отрядами мятежных поселений, вздумавших противиться воле тара Бромуда. Плохо только то, что конечная точка оказалась в приграничье трех схоров, а за спиной уже наверняка стоят шеренги верных тару дружин. Эти ударят и по бывшим соратникам. Чванливые ублюдки! Как задницу свою прикрыть, так рады блудням, а как помощь оказать, так хрена лысого.

Мда задачка та еще. Как быть? Можно было бы попробовать переметнуться, но только не к ледцам и не к бронкам. Оба схора отряд яра Светида ждут только для казни, слишком много крови неудержимые блудни попортили им в свое время. И ведь честно исполняли долг перед своим таром, но как выяснилось надо было думать и о завтрашнем дне.

Добрый поскреб пятерней затылок, взлохматив и без того взъерепененные волосы, хотя это казалось невозможным и тяжело выдохнул.

— В голове пусто как на храмовой кухне, — наконец признался гридень. Яр по-прежнему продолжал молчать. Доброго через пару минут это стало беспокоить, обычно командир принимал решения быстро и чаще всего они оказывались правильными. А тут уже полчаса считай прошло, а воз и ныне там.

Стилет серебряной молнией мелькнул в воздухе и воткнулся в жердину, что стояла возле входа, придерживая полотняные двери-откидушки.

— Значит так. Скорее всего от нас решили избавиться, слишком от приказа душком попахивает, так что ждать корма не стоит. Того что есть сейчас хватит на полмесяца, от недели на три, если выдачу сократить... Прокормить две сотни взрослых мужиков не так то просто. Придется начать обирать деревенских, а это прямое нарушение кровного договора. Дальше продолжать?

Добрый нахмурился:

— Не надо, итак понятно, что после первой жалобы подкрепленной доказательствами на нас спустят всех волканов. Нам в загривок дышат семь сотен дружинников тара, еще столько же могут выдвинуться из Смольска. Выстоять никак не получится.

— Об этом и речь, но у нас есть еще один путь...

— Какой?

— В Грохт.

— Ха-ха! Смешно, хороша шутка, — улыбка гридня превратилась в неживую, натужную, смеяться Доброму совершенно перехотелось, особенно глядя на сосредоточенное лицо яра. — Ты ведь не шутишь...

— Нам не оставили выбора.

— Мы не знаем куда идти, без проводников проход через Мрачный Лес лишь ненадолго отсрочит казнь.

— Поверь, старый друг, если бы были другие пути я бы обязательно ими воспользовался, но у нас и правда...

Светид не договорил, насторожился, прислушался к сторонним звукам за стенами палатки. Добрый сразу потушил фитиль сжав его большим и указательным пальцами.

Вдалеке громыхнул гром, едва слышно донесся треск молний и через несколько секунд по туго натянутому полотну забарабанил дождь. Пока еще редкий, но вскоре он разойдется и будет лить пару дней точно, а может и неделю. В этих местах всегда так. В конце весны — начале лета обязательно неделька другая дождливая, промозглая, зато потом до поздней весны если и льет дождь, то сильный и скоротечный — самое то для многочисленных полей и пастбищ.

— Показалось, — чуть слышно выдохнул Добрый и тут же стенку палатки пронзила стрела, аккурат в том месте где несколько секунд назад сидел Светид.

Оба бросились на пол. Замерли, прислушались, но больше убийца себя никак не проявил. Дальше ждать смысла не было, Светид с Добрым подхватив оружие вылетели из палатки.

Вжик! Стрела срикошетила от доспеха и улетела в сторону.

— Вон он!! — крикнул гридень, стартуя с низкой позиции в сторону закутанного в тряпье оборванца с огромным луком в жилистых мощных руках.

'Как он тут оказался? И даже не скрывается, а ведь считай в центре лагеря!' — неожиданно подумал яр набегу, петляя будто заяц, но быстро сокращая дистанцию до замершего в стойке стрелка.

Убийца даже не пытался скрыться. Вон и Добрый забегает с другой стороны, еще немного и яр с гриднем возьмут несостоявшегося убийцу в клещи.

На что он надеется?

— Трех быков мне в задницу, засада!!

Перед стрелком выросли с десяток воинов, сбросивших с себя пучки травы, в их руках блеснули короткие клинки и щиты, у трех видны мощные луки. Пара караульных, что бродили по периметру лагерю лежали утыканные стрелами будто ежи. А на краю лагеря, с противоположной стороны вдруг послышалась звуки боя: звон стали, крики сражающихся и свист рассекаемого стрелами воздуха.

Отступить? Нет, только вперед!

— Бей! — заорал Светид, бросаясь на врага. Добрый ругнулся и бросился следом за яром.

Подобная бравада может показаться глупостью, но это только со стороны, на самом деле при всем желании яр с гриднем уйти бы не смогли — пара стрел в любом случае достали. И кто поручится, что они не отравлены? Вот то-то же. Так что выход один — атаковать в лоб.

Яр налетел на противников не дав выстрелить. Взмах, свист стали и длинный клинок полуторного меча рассекает горло ближнего врага. Опытный воин каждое движение делал смертоносным, неотразимым, бил противника клинком, рукоятью, кулаком, коленом — всем чем дотягивался. Но и враги оказались не глупыми новиками, на их счету было не по одному убитому.

Схватка затянулась. Все чаще яр начал пропускать удары, пускай вскользь и почти безболезненно, но раны уже появились. И от этого Светид ярился еще больше. К исходу второй минуты боя у его ног лежали четыре бездыханных тела, но продолжали атаковать куда больше!

Дзынь, дзынь! Уворот, подсечка, клинок змеей проскальзывает через брешь зазевавшегося врага и легко смахивает голову с плеч. Яр рыкнул зверем и завертел мечом еще быстрее, клинок настигал врага: колол, рубил, но это был последний рывок, Светид нарочито поставил все на одну карту. Биться дальше он конечно бы мог, но вот победить уже нет, слишком неравны силы, а его бойцы отбивают ночную атаку на другом конце поля и не слышат боя...

Еще минута и в траве лежат уже семеро убийц, да только и сам Светид того и гляди присоединиться к ним. Вон трое кружат вокруг будто вороны над пока еще не умершим волком, а четвертый чуть позади них, выжидает удобного момента, ждет падальщик когда яр спину подставит.

— Прочь сучьи дети!! — неожиданно за спиной главного татя появился Добрый.

Гридень свалился без сознания от кистеня, умело пущенного одним из убийц, но видно голова у верного волкана Светида оказалась дубовая, вот и оклемался он, да не просто так, а еще в самый неподходящий для врага момент. Секира в его руках оказалась страшным оружием, два взмаха — два трупа! Со стального лезвия свисали окровавленные ошметки кожи и волос. Кажется убийцы впервые растерялись, слишком быстро все произошло

Ситуация резко изменилась. Теперь за жизни оставшихся двоих татей никто бы не дал и гроша. Правда у них был один шанс...

— Бросайте оружие и тогда я вас пощажу. Слово яра! — предложил им Светид, впрочем не особо надеясь на результат.

Но неожиданно один из татей бросил на землю клинок и сделал шаг в сторону от напарника, тот, если и удивился, но вида не подал, лишь ощерился и вогнал в спину предателя меч по рукоять и сам тут же упал с проломленной головой от удара секиры.

Яр прислушался. Бой на другом конце поля закончился. Нападение отбили, да и как не отбить если то всего лишь отвлекающий маневр?

— Ну, Добрый, теперь то видишь, что у нас просто нет выбора? — с кривой улыбкой спросил верного друга и помощника Светид, но тот не ответил, зло сплюнул под ноги и достав из-за пояса длинный нож начал по очереди 'добивать' мертвых.

— Я пришлю людей собрать трофеи, после того как упакуешь этих, готовь людей к походу. Выступаем с восходом.

9.

Интуитивное решение проблемы порой целесообразнее логически обоснованного.

Прошло четыре месяца с небольшим как я оказался в этом мире по воле Корвуса, до сих пор не могу понять кто он этот Высший, на бога не тянет — слишком слабый, на демона тоже, даже моих скудных знаний хватает это понять. Может волшебник, что в известной песенке на голубом вертолете прилетает? Не уверен. Однако задавать себе вопросы не переставал и старался найти на них ответы любым способом, жаль только их до безобразия мало.

Но сегодня под вечер голова работать перестала, все мыслительные процессы застопорились будто движок у 'шахи' после ралли 'Париж-Дакар'. Вот только я не каталс, а с харном носился сайгака изображая. Увы, а иначе пока против наставника и не выходило, хоть тело Ога и много быстрее запоминало связки и движения, но против многолетнего опыта мастера оно пасовало, но я не сдавался, чувствовал, что в будущем если не переплюну учителя то уж точно уступать не буду. Да и стимул для остервенелого подхода к занятиям у меня имеется такой что любую немощь прогонит, а смертельную болезнь исцелит, ведь семья — это святое!

В таком подходе одно плохо — организм выматывается настолько, что после захода солнца вырубаюсь сразу как только касаюсь топчана. И самое удивительное мне абсолютно оранжево на то, что он жесткий как хворост и колется так будто в нем не солома, а гвозди. Признаюсь честно, раньше в такой постели я бы точно не стал спать, а теперь о подобной мелочи вовсе не задумываюсь. Удивительные дела!

Но и это еще не все, если раньше, на Земле, я порой мог наблюдать сновидения, то теперь о мире грез и речи быть не могло. За четыре месяца ни одного сна! В принципе это не так уж и плохо, просыпаешься бодрым, отдохнувшим, в голове приятная пустота, без лишней информации. Но сегодняшняя ночь прервала этот заколдованный цикл...

Я некоторое время ощущал себя щепкой в штормящем море: стихия швыряла, кидала, бросала и всячески измывалась надо мной до неприличия долго. Думал все — кошмар никогда не кончится, но неожиданно все успокоился и я оказался в свинцовой дымке. Огляделся раз другой, так ничего кроме непроглядной пелены не обнаружил. Кошмар продолжился?

Вдруг мое бесплотное тело подхватил поток странной блеклой субстанции и петляя понес сначала вверх, а затем в сторону, постоянно меняя направление. Теребило не хуже чем во время шторма, но и это действо наконец прекратилось.

Конечная точка оказалась в большой больничной палате с одинокой кроватью, оборудованием слежения и до боли знакомой девочке в больничной робе укрытой тонким пледом.

Юльчонок!!

Пытаюсь рвануться к ней... да куда там, я словно муха в паутине завис в дальнем верхнем углу комнаты и единственное что могу — это любоваться дочуркой. И пускай она без сознания, но уже то что с ней все в порядке заставляет надеяться на лучшее, вон и лицо порозовело, словно она не больна, а только прилегла на пару часиков и вот-вот проснется.

Черт! Как же хреново видеть ее так близко и ни коснуться, ни приласкать, даже просто не почувствовать ее едва ощутимого дыхания. Нельзя так издеваться надо мной!! Хочется порвать кого-нибудь, сбросить появившуюся ярость, как тяжкий груз. Но никого нет и не предвидится, я здесь только наблюдатель и не более.

Я не отрывал взгляда от Юльчонка, буквально пожирал ее глазами, стараясь запечатлеть каждый волосок, ресничку, каждую клеточку на умиротворенном лице. Сколько подобное могло продолжаться не знаю, но дверь в палату неожиданно открылась и в нее вошла моя Оленька. Живее всех живых, пышущая здоровьем, от нее буквально исходили волны живой энергии присущие только детям в том возрасте, когда они еще способны видеть лошадок в облаках. Вот только лицо у моей кареглазой красавицы с густыми волнистыми волосами было печальным и несчастным, правда в глазах нет-нет да мелькнет искорка надежды, но тут же исчезает, словно ее не было.

Она подошла к кровати, подкатила к ней стоявшее в углу палаты массивное кресло и села рядом. Одной рукой Оля взяла дочку за ладошку: худую и бледную, а второй начала гладить по голове и тихо-тихо напевать любимую песенку Юли, ту самую, что пел маленький мамонтенок стоя на тающей льдине.

По синему морю, к зеленой земле

Плыву я на белом своем корабле.

На белом своем корабле,

На белом своем корабле.

Меня не пугают ни волны, ни ветер,—

Плыву я к единственной маме на свете...

Вдруг вспомнилось и накатило, мог бы заплакать, непременно бы слезу пустил. А ведь когда-то, еще до того как появилось маленькое Солнышко нашей семьи, любимая пела и для меня, вот так же тихо, лохматя мои непослушные жесткие волосы. Эх! Етитская сила...