Утешала себя одним — верно, подобное бы его развлекло. Мог и сам вбросить байку-другую, не о себе, о каких-нибудь странных событиях... Но не звучат они, его стиль молодая женщина изучила отлично. Что-нибудь изощренное, неожиданное — он не стал бы тратить время на обычные истории о призраках или прогулявшихся у окна галках и крапивниках, чьи следы якобы сложились в слова. Нет. Либо он просто молчит, не проявляет себя, как и с мальчиком, либо отсутствует в городе.

Как всегда, при мыслях об Энори стало неуютно. Быстро оделась — не как обычно, в броское и дорогое, а в неяркое сукно простых горожанок. Набросила темно-синий шерстяной шарф на связанные узлом волосы.

— Я скоро вернусь, — сказала служанке, которая встретила госпожу уже в коридоре, удивленная, что не позвали помочь.

Поспешила на рынок. Там самое место послушать сплетни, понаблюдать за людьми. Правда, уже скоро начнет смеркаться, и многие торговцы уберут свой товар, но останутся посетители маленьких кабачков, останутся артисты, любящие выступать при свете факелов, и просто зеваки.

...Обрывки реплик, обрывки чужой жизни. Казалось бы — что ей простой народ, даже торговцы средней руки? Не смешаются жизни, как ветер и вода не смешиваются, разве что соприкасаются иногда. Но с тех пор, как зашла речь о том, как сплотить север, Лайэнэ стало интересно. И некий дух соперничества взыграл — хозяевам провинции и без нее найдется, кому подать совет, но вдруг и она будет полезна! А это значит — надо слушать людей куда больше, чем она могла на приемах и на прогулках с избранными.

Прислушалась: торговцы из соседнего округа, более северного, рассказывают покупателю о знамении — мол, скоро враз потеплеет, проснутся горы и реки, чтобы сразу уничтожить армию чужаков, а пока война эта — испытание. Кивнула невольно — хорошо говорят, как раз из тех баек, которые семенами бросали в народ. Сама бы поверила.

— ...и когда он обманом одолел духа гор, тот сказал — ладно, ты будешь править долго и жить в почете, и дети твои, но рано или поздно Дом Таэна рухнет, как на меня этот камень...

Это еще что такое?

Рассказчик невзрачного вида, в потертой, но теплой куртке сидел на корточках у стены, собрав вокруг себя человек десять. Кто-то из них стоял, кто-то тоже присел. По виду простые ремесленники. Слушают настороженно и внимательно.

Послушала и сама немного, но все было ясно. Таких разговоров не миновать, но сами ли она проросли, или рядом ходят другие сеятели? Надо об этом рассказать господину Кэраи, если сам он еще не знает.

Расстроенная, побрела мимо торгового ряда с дешевыми украшениями. Еще не смерклось, но уже горели фонарики над прилавками, подсвечивая металл и грани прозрачных самоцветов. Не об украшениях думала, но взгляд все равно скользил по ним, привычно выхватывая вещь, если она вдруг отличалась изяществом или необычной формой. Немного замешкалась возле палатки с зеркальцами из бронзы и меди, наклонилась, рассматривая. Здоровенный разносчик орехов с корзиной на плече едва не сбил ее; Лайэнэ отпрянула и сама еле уклонилась: невесть откуда взявшаяся женская фигура стояла рядом. Так же, как и сама Лайэнэ одетая, даже странно немного, хоть и простые все вещи, могло и такое сходство случиться.

— Простите, — извинилась ашринэ. — Я не заметила вас.

Женщина приоткрыла темный шерстяной шарф, укрывавший голову и почти все лицо.

— С огнем играешь, девонька. Думаешь, и смерть в тебя влюблена?

Смуглое лицо, в мелких морщинках, и само маленькое, падают на лоб немодные давно завитки, а глаза — как у молодой лани. Показалось — это же ее тетка, та, что некогда привезла в Орсорэи. И словечко ее любимое просторечное — "девонька", не сумели от него отучить в Веселом квартале. Только уже четыре года нет тетки на свете.

А та повернулась, шагнула за край палатки, и вот уже не видно ее.

Что по ту, что по эту сторону горной границы Эннэ весна не торопилась согревать землю. Это было на руку рухэй: хоть и шли пока по своей земле, оползни не стали бы разбирать, свои ли, чужие. Шли тихо и быстро, умелой скользящей походкой, избегая глубокого снега; разноцветные кисти на древках вместо знамен, гортанные глуховатые голоса. В теплые месяцы эхо с трудом выделяло их из звука осыпей и шума ручьев, но сейчас горы спали, даже бесконечная вереница человеческих муравьев не нарушала их сон.

У-Шен вел войска на север Ожерелья, оставив на прежнем месте немного людей, самых непригодных к боям. В назначенный час они должны были создать видимость атаки около крепости Шин — и погибнуть. Шли разными тропами, как ручьи, которые сбегают с гор в одно озеро. Лошадей у них было совсем мало, и они, приземистые мохнатые, везли не людей, а поклажу. Далеко-далеко отсюда, в срединных землях Солнечной Птицы, подивились бы таким лошадям, маленьким и прытким, как козы.

Энори был в отряде Вэй Ши. Часто уходил с разведчиками, хоть предполагалось — этих мест знать ему неоткуда. Но он умел слышать неслышимое; постепенно, неохотно подобную чуткость к миру начинали ценить.

Эту ночь им подарили почти уютную — стоянку отряда от ветра закрывал горный отрог, и потеплело немного, и в стене обнаружился большой грот. Высшие командиры, проверив, как дела у солдат, переместились туда. Привыкли и день и ночь находиться под открытым небом, каменный свод давил немного, но ветра тут совсем не было, и костру подходящее место.

Позвали Энори, с вопросами: территория застав крепости Тай-Эн-Таала близко. Еще день, два надо побыть здесь, разведать окрестности. Но тут становится опасно, на другой стороне лазутчики тоже не дураки.

— Что, городской мальчик, не боишься нос отморозить? — добродушно спросил темнолицый сотник, глядя на расстегнутую куртку-кэссу Энори. Знал — тот долго жил в городе, и до сих пор дивился его умениям. Считал, горожане Хинаи не могли отличить сороку от галки.

— Боитесь, что не смогу отыскивать тропы? — весело откликнулся Энори, прислонившись к стене грота у самого входа, невероятно легкий и светлый сейчас — и это против воли вызывало отклик в душе. Одежда и волосы его были в снегу, словно с веток нападало, хотя в лагере весь такой снег посбивали солдаты. Куртку все же запахнул, стянул поясом. Жадно посмотрел на огонь, который разводили дежурные, но близко не подошел.

— Иди грейся, — сказал тот же сотник. Проводник помедлил, шагнул к огню. Протянул руки ладонями вверх, словно хотел принять в них язычок пламени.

...Первые дни что простые солдаты, что командиры рухэй смотрели на него очень косо, но было любопытно — и заговаривали. Не замечали, что после таких разговоров смотреть начинали чуть благожелательней. А потом Энори неожиданно оказывался неподалеку в момент, когда человек был не прочь снова что-то спросить или ответить. Слова чужака-перебежчика всегда приходились к месту. Так постепенно прорастало среди рухэй доверие к проводнику, как под землей прорастают нити грибницы. Но всему свое время — а его пока что очень мало прошло...

Возле огня словно обо всем забывал, замирал так, что приходилось по два, три раза окликать. Вот и сейчас. Будто очнулся, встряхнул головой, отвечая на прозвучавший вопрос, и сам был уже не камень — горный ручей. О ручьях и заговорил, перебив другого сотника:

— Слышите? Капли.

— Не слышу. И что? — ответил тот грубо, недовольный помехой.

— И влажного ветерка не чуете? Там, наверху, оттаял ручей, изменил русло и может прорваться сюда, если еще один день будет теплым и солнечным. А он будет таким.

— Что нам с ручья?

— Размоет камни, даст дорогу второму потоку — из глубины грота наружу. Посмотрите сами завтра с утра.

Поутру следопыты и впрямь обнаружили ручей выше по склону, но он тек себе, угрозы не представляя. И в долину ему никак не свернуть. Над Энори посмеялись: верно, полдня отыскивал тот ручей, желая проявить себя знающим. Проводник отвечал на шутки чуть ли не радостно, только чем ближе к вечеру день клонился, тем больше ловили в его взгляде других смешинок, недобрых. А сам день снова хорошим выдался, теплым, наконец-то весна настоящая, хоть и снега еще полно.

На закате из грота хлынул поток, заливая костер, унося продукты и вещи, захватил восточную сторону лагеря. Немного было воды — по колено, но ледяная, быстрая, с мелкими камнями и грязью. Часть провизии погибла, некоторые вещи; пришлось двигать лагерь и сушиться возле костров — та еще радость по холодному месяцу. Ладно хоть лошади не пострадали.

Те, кто знал про слова проводника-перебежчика, помалкивали, но как-то само разлетелось. И видно, не только по людям, но и по воде с воздухом. Один из колдунов, шедших в соседнем отряде, в обозе рухэй, впервые увидел в дыму что-то, насторожившее его. Если до сего дня вестями о проводнике он особо не интересовался, сейчас стал прислушиваться, спрашивать дым и птиц.

В отрядах же у Вэй-Ши колдуна не было.

Когда младший... нет, теперь уже новый глава Дома Нара наведался в Срединную к оружейникам, те все еще не сняли повязки в знак траура. Рииши мельком скользнул по ним взглядом, может, и не заметил вовсе, а может, хоть немного его утешило, что об отце помнят. Был он собран и деловит, никаких чувств на худом и словно еще более смуглом лице не отражалось.

Когда прошел мимо Лиани, тот торопливо поклонился, а Рииши внимания не обратил. Юноше было немного не по себе, словно что-то могло угрожать — а ведь когда разговаривал с глазу на глаз в той беседке, куда спокойней себя чувствовал.

Словно сто лет назад это было.

Уже снова занял свое место у горна, уже мальчик-помощник потащил корзину с углем, как сам недавно, как другой мальчик явился, посыльный. Лиани снял запачканный кожаный фартук, старательно и почти безуспешно сполоснул лицо и руки — враз не смыть угольную пыль.

— Да что ты как девица на праздник, еще повязку смени на шелковую, — проворчал мастер Шу, выпихивая ученика из кузни.

Рииши ждал в домике возле ворот в оружейни, ходя по комнате взад и вперед. Даже не повернулся на неуверенные слова — "пришел по вашему зову..."

— Поедешь в Сосновую, отвезешь два письма.

Почему я? — спросил молча, одними глазами, зная, что все равно не увидит — но молодой Нара вдруг остановился, поймал этот взгляд.

— У здешнего командира Асумы там свои люди, это его дело, как доставить весть и кому. А у отца были свои, к ним и отправишься.

Непонятно было — вот уж кого посылать! столько неприятностей доставил, и до сих пор, кажется, Рииши его не простил. Это лишь вначале показалось, что не узнал — как же! Вот и хмурится, кстати.

— Понимаю, ты удивлен. Находись я дома сейчас, послал бы другого. Но ни к чему тратить время, а ты был в тех горах.

— Был, — откликнулся Лиани: недалеко от Сосновой проехал, после того, как оставил Нээле в монастыре.

— За тобой долг. Вот и отправляйся теперь.

Не поручение — детская забава. Но рад доверию, и неловко немного. Опустился на колено, склонил голову.

— Смотри, не попадись с этими письмами, — голос молодого Нара чуть глуше стал: — Потому и посылаю тебя, ты уже побывал в переделках. И на допросе. Если что — не вез никакого известия. А ты к своей девушке едешь. Особенно осторожен будь на подходах к крепости и в ней самой, отдай только указанным людям.

Добавил, словно с сомнением:

— Скорее всего, поручение безопасно. Но в крепости — и здесь, и там — возможен предатель.

Нет бы страх испытать, а ощутил почти счастье. Значит, и впрямь одарили его доверием.

— Потом возвращаться?

— И без тебя кузнецы справятся, а там каждый человек на счету, лучших отправили на север, остались одни новички.

Кто-то на Небе услышал его просьбы!

Жаль было оставлять оружейников, думал уже — здесь его путь, его долг, но... из Сосновой до врага было ближе.

Юноше вернули коня, на котором вез Нээле в монастырь и ехал обратно. Когда вернулся в Срединную, хотел возвратить его Лайэнэ в счет долга, но молодая женщина отказалась наотрез. Тогда отдал его в крепостные конюшни — самому-то теперь зачем; а вот, снова свиделись.

Как родному обрадовался, обхватил руками рыжую морду, прижался щекой к щеке. Пусть ничего не понял конь, но все же товарищем был по страшному тому пути, хоть и застал лишь самый конец. И таким же товарищем — в дороге с севера обратно, уже вовсе не страшной, но ведущей, как думал, к смерти.

Конь стоял смирно, он, кажется, тоже был рад.

В монастыре Черного Дерева становилось все многолюднее с каждым днем. Беженцы шли, монахи кротко принимали всех, но скудность припасов становилась уже ощутима. Земли эти были безопасны, но люди не хотели уходить — не рухэй боялись, а голода в заснеженных предгорьях. Так рассуждали — наверняка в окрестных деревушках приветили уже всех, кого могли, и как долго еще придется брести на юг?

Старосты и заезжие чиновники в северных округах пытались считать пришлых, но число их постоянно менялось, а преградить им путь было нечем.

Монахи вздыхали, подзывали беженцев и вели за стены, собирать хворост, кедровые шишки. Без монахов ходили ставить силки на мелких птиц, пытались ловить рыбу в местном озере, но она дремала подо льдом, редко поднимаясь к поверхности.

Нээле, как и все женщины, помогала в хозяйственных нуждах. Больше не рисовала — не до того было. У нее вырос нежданный хвостик, мальчик-сирота по имени Муха, черный и верткий. Следить за ним приходилось, чтобы рыбачить не убегал. И без того один несчастливец уже провалился под лед, достали, но умер вскоре...

И брат Унно не возвращался. Может, где заплутал, а может, съела его та тварь из пояса, и святые знаки не помогли.

Страшно...

Молилась теперь с особым рвением — о Лиани, о брате Унно, о беженцах и о всей Хинаи. По-прежнему наведывалась к фигурам Опор, но они стояли, молчаливые, порою заснеженные, и, кажется, не очень-то слышали...

— Я убегу на войну, — говорил Муха. — Вот только потеплеет.

— Тогда война кончится, — отвечала Нээле, всё замирало в груди — кончится ли?

Черный мальчик угрюмо замолкал. Он считал, что это будет несправедливо. Хорошо, конечно, для севера, но он сам так и останется ничтожным беглым крестьянином. И, когда все закончится, его вернут в родную деревню или отправят куда похуже.

Нээле привиделось, что на стены, за которыми они находились, заброшены лестницы, и со всех сторон лезут коренастые проворные воины в темной, подбитой мехом одежде. Это не крепость, невелик труд пробраться в монастырь. Горы будто придвинулись, и дохнуло холодной влагой, словно большое озеро с севера тоже стало намного ближе.

Повинуясь порыву, девушка обняла Муху, который как раз заговорил было — возмущенно и яростно доказывая, что он уже воин.

В эту ночь ей снилось странное. Темный коридор, по которому она несла свечу, и сама была этой свечой. Потом ее, будто из тепла на мороз, выбросило на высокое поле, протяни руку — и неба коснешься. Бесчисленное множество глаз наблюдало за ней, и холодно было от этих взглядов, хоть и росла повсюду шелковистая трава. Спускаться, думала Нээле, а небо смеялось над ней — разве не сюда ты хотела? Дальше пойдешь?