У женщины округлились глаза, пышущая здоровьем москвичка мгновенно побледнела, потом позеленела, её чуть не стошнило, закрыв рот платком, покупательница выскочила вон из лавки, провожаемая ироничным взглядом иностранца.
Мэтр всегда в таких случаях заранее готовил на нужного человека энергетический капкан, чтобы жертве затруднительно было выскользнуть. Для этого Крамер незаметно разложил вокруг выстроенного мавзолея кульки с принесённой с собой тухлятиной, вложив в каждый по новенькому золотому рублю советской чеканки — на запах гнили, экскрементов и золота (у дьявольского металла тоже имелся свой "запах") охотно слетается всякая энергетическая нечисть. Золото и мертвечина — идеальное сочетание. Как и золото и революция. Ибо у организаторов любой революции на деле лишь один холодный расчёт.
Уж он то лучше всех знает, что на уме у всех этих якобинцев-большевиков — кинуть в топку затеянного социального пожара миллионы жизней ради получения максимальной власти, богатства, славы. Разруха, голод, крушение судеб, бесчисленное количество сирот и калек. Зато, если всё выгорит, ваше доселе никому не известное лицо украсит собой сотни тысяч газетных первых полос, о вас напишут бесчисленное количество научных томов, вас назовут величайшим гением человечества. И ещё у вас где-нибудь в офисе лондонского, нью-йоркского и цюрихского банка зазвенят тугие мешочки с дьявольским металлом...
И как последний штрих Крамер незаметно начертал мелом по стенам мавзолея особые кабалистические символы, чтобы приманить души неприкаянных мытарей — самоубийц, душегубцев, садистов. Упыри и вампиры помогут ему удержать нужного человека рядом и одновременно подорвут его волю, лишив энергетической подпитки.
Но главное, что сама форма спроектированного им коммунистического мавзолея, повторяющего архитектуру Вавилонской башни (внутри которой жрецы-халдеи хранили особым образом законсервированные мёртвые головы), являлась сооружением оккультным.
И когда Сталин неожиданно отказался играть по его правилам, "гид" подвёл генсека к какому-то секретному зеркалу. Сталин взглянул на своё отражение и на несколько минут оцепенел... Из мавзолея он вышел бледный, растерянный, сам на себя не был похожий...
Глава 407 "Всегда можете застрелиться"
Весь коллектив сотрудников, принимавших участие в сохранении тела Ленина, удостоился высших советских орденов и денежных премий. Так двое главных официальных бальзамировщиков — Воробьёв и Збарский получили по ордену Ленина, и по 40 000 червонцев, а также высшие научные звания и т.д.
Фамилия "Крамер" в газетных публикациях, посвящённых открытию мавзолея для массового посещения, не упоминалась. Но Воланда тоже не обошли с наградами. Сталин лично прикрепил к лацкану его пиджака новенький орден с изображением того, с кем Крамеру пришлось хорошенько повозиться в последние месяцы. В довесок к обещанной сумме консультант также получил ещё существенную премию. А вот из страны его выпускать не спешили, вежливо просили побыть ещё некоторое время в качестве консультанта.
Вместо гостиничного номера дорогому гостю предложили переселиться в "Дом на набережной". Квартира была роскошной, площадью 170 квадратных метров, оборудованная по высшим западным стандартам — с большой ванной комнатой, горячей и холодной водой, мусоропроводом, телефоном и тому подобными прелестями цивилизации.
Причём Крамера заранее предупредили, чтобы он ни о чём не заботился, ибо его будущее жильё уже обставлено превосходной мебелью, изготовленной из лучших материалов, таких, как кедр, морёный дуб, натуральная высококачественная кожа. Прислуга в квартире, мол, тоже имеется, так что учёному не придётся занимать свою голову бытовыми мелочами. Ему так же подарили дачу в Переделкино; "навечно" оставили служебный автомобиль с личным шофёром.
Все эти блага, сыплющиеся на него, словно из рога изобилия, могли создать благодушный настрой у кого угодно, но Мэтр иллюзий не питал. Стоя у окна своей новой элитной квартиры, он задумчивым взглядом обозревал окружающие барачные трущобы, и думал о том, что в этой стране ещё долго будут царить самые мрачные средневековые нравы. Новая элита слишком быстро научилась на зависть нищему народу строить дворцы-замки для себя и своих приближённых. Теперь красным герцогам и баронам предстоит окорачивать страхом неизбежную зависть нищей толпы... Впрочем, новой советской аристократии тоже не позавидуешь, ибо любой узурпатор прежде всего опасается заговоров своих приближённых.
Однажды на приёме в Кремле к Крамеру подошёл сам Сталин в окружении свиты из таких же безликих френчей. По знаку его руки иностранному профессору вручили коробку орехового дерева, в которой находился изящный пистолет системы "Браунинг" бельгийского производства. В гладко отполированную рукоять оружия была инкрустирована чуть уменьшенная копия такого же ордена Ленина, что красовался на лацкане пиджака награждённого.
— Мы благодарны вам, товарищ Крамер, за то, что вы сделали для нашей партии и народа, — с сильным грузинским акцентом, неторопливо и с вескими ударениями на ключевых словах произнёс Сталин. — Теперь вы для нас особо важная фигура. Правда и для врагов вы теперь тоже — особо важная мишень. Но вы не беспокойтесь, товарищ Крамер. Наши чекисты вас в обиду не дадут. А если всё же проморгают покушение, — мы с них головы снимем. — Тут Сталин задумался на некоторое время и после паузы добавил: — Кстати, товарищ Крамер, вы всегда сможете застрелиться из этого пистолета, чтобы не оказаться в плену у врагов. Если в висок, то с одного выстрела можно себе мозг выбить. А можно дуло в рот, чтобы наверняка...
Вокруг стало тихо-тихо. Воланд понял, что напрасно рассчитывал приручить опасного зверя так быстро. Из охотника он сам превратился в добычу. Весь мир для него сузился до жёлтых тигриных глаз, внимательно наблюдающих за его реакцией на сказанное. Пауза затягивалась. И тут неожиданно Сталин начал смеяться. — Только мы вам этого сделать не позволим. Даже если вы и захотите, чтобы не попасть в руки троцкистских недобитков. Вы для нас слишком ценный человек, товарищ Крамер, — "успокоил" его вождь.
Сопровождающие генсека товарищи поспешно заулыбались, некоторые даже позволили себе деликатные смешочки в такт "Хозяину". Только Крамер видел по глазам этих людей, что от грубоватой шуточки вождя у них самих по телу пробежали мурашки сладковатого ужаса: "Слава богу, не со мною так сбалагурили", — подумали они.
Тогда он понял, что пора драпать. Через три дня отправившись на прогулку вдоль набережной Москвы-реки профессор исчез. Встревоженная домработница сообщила в милицию, на парапете набережной нашли аккуратно сложенный костюм иностранца, его ботинки и предсмертную записку, в которой консультант всё валил на замучавшую его депрессию из-за скрытой онкологии, медленно пожираюшей метастазами его изнутри. Искали тело очень тщательно: водолазы обшарили всё дно в том месте и ниже по течению; одновременно ГПУ отработала все знакомства иностранца, но так ничего и не нашли.
Глава 408 "Вышинский"
"Низкого роста, плотно сбитый, благоухающая красивая проседь, почти слившаяся с мундиром мышиного цвета и погонами цвета надраенной стали. В конце сороковых годов прошлого века этот странный наряд казался верхом вкуса и элегантности. Щеточка тонких усов, очки в изящной оправе, за стеклами цепкий, колючий, пронзающий взгляд. Чуть прищуренные глаза, тоже стальные", так описывают внешность знаменитого Генерального прокурора СССР Андрея Вышинского, представлявшего обвинение на самых крупных процессах времён сталинского большого террора,
Андрей Вышинский был единственным образованным человеком во всем сталинском руководстве. Там мало кто знал, как следует даже русский. А Вышинский говорил не только на языке матери (русском) и отца (польском), но и на очень хорошем французском, усвоенном в первоклассной царской гимназии. Еще он знал хуже, но тоже неплохо английский и немецкий. И палачом он был уникальным — умным, проницательным, тонко чувствующим человеческую натуру подсудимых...
Однако в карьере Вышинского имелся крайне опасный для него факт, который он тщательно пытался скрыть. В сентябре 1917 года молодой студент-юрист, с восторгом принявший кадетскую февральскую революцию, был принял на ответственную должность комиссара милиции Временного правительства от Якиманского района Петербурга и очень старался проявить себя на этой должности поимкой опасного немецкого шпиона Ульянова-Ленина.
Сталин конечно получил от НКВД подробное досье на своего главного прокурора и знал обо всём, но не давал стопроцентно расстрельному делу ход. "Хозяин" всегда предпочитал держать своих исполнителей под занесённым над ними топором, чтобы подручные дрожали от ужаса и были готовы без колебаний выполнить его волю.
*
— Здравствуйте, меня зовут, Юрий Яковлевич Чайковский, я советник юстиции первого ранга Следственного комитета, — представился писателю "композиторской" фамилией сотрудник прокуратуры. В его бархатистом голосе Антону послышалась мягкая улыбка, даже интеллигентность... что выглядело, в общем, нонсенсом: интеллигентность и порядочность — у человека в таком мундире? Совершенно невозможное дело по нынешним временам!
— А я Лирин, гражданин начальник.
— Ну зачем же так официально, — досадливо наморщил переносицу "интеллигентный жандарм". — Вы пока не под следствием, Антон Павлович. Вызвали мы вас для получения некоторых объяснений. Так сказать, для проведения беседы. У нас ведь проблема в том, что большинство граждан не видят особой разницы между проведением обычной беседы и допросом. Так что давайте по имени-отчеству, так теплее, — прокурорский чиновник старался понравиться, чтобы собеседник забыл про его мундир-френч "а'ля Вышинский" и поверил, что за дымчатыми очками, скрывающими выражение его глаз, сияет понимающей добротой "зеркало кристально-чистой души".
— Как я понимаю, Антон Павлович, у вас возникли претензии к следователю? — голос его звучал сочувственно, в нём была явная готовность немедленно исправить возникшее недоразумение.
Антон подтвердил, что да, у него есть претензии к работе следователя. И пояснил, что его слова в протоколе были намерено извращены.
— Вообще-то это странно, — удивлённо протянул Чайковский и обратился лицом к коллеге: — Следователь Кузькин Дмитрий Игоревич у нас на хорошем счету. Выдержан, с людьми корректен. Считается очень грамотным сотрудником, не раз отмечен благодарностями руководства. Именно поэтому Дмитрию Игоревичу доверяют вести дела, где требуется большая общая образованность и особенная тактичность.
— Я мог бы поспорить на предмет компетенции гражданина следователя, — не согласился Лирин.
Кузькин скорчил оскорблённую мину, но прокурорский чиновник проявил неожиданную толерантность и поддержал Лирина:
— Ну что ж, вы, как гражданин, безусловно имеете право на отвод следователя по вашему делу. Только ведь и вы — "инженеры человеческих душ" — тоже должны более аккуратно подходить к выбору слов — доброжелательно посоветовал Чайковский. — Но я за дискуссию. И давайте будем считать высказанные вами претензии к нам приглашением к разговору о роли современной литературы в укреплении взаимопонимания между гражданским обществом и государственными институтами. Поверьте, мы тут не думаем лишь о том, как нам в очередной раз ужесточить наказание за любое инакомыслие и критику. Напротив! Мы за диалог, за консолидацию с видными представителями творческой интеллигенции.
Столь обезоруживающее миролюбие сбивало с толку, в кабинете повеяло разрядкой, даже солнечный зайчик проник сквозь стальные решётки на окнах и нахально заплясал на выкрашенном в казённый бурый цвет казённом сейфе. Лирин уже настроился, что в этих стенах на него будут только давить, а с ним неожиданно повели чуть ли не светскую беседу, прокурор даже заискивал:
— Впервые разговариваю с настоящим писателем, — делился он в приятном волнении, с пиететом расспрашивая "настоящего писателя" о гонорарах за его книги (Антон и не думал говорить правду), роскошной богемной жизни, об успехах у читателей и особенно у хорошеньких читательниц. При этом несостоявшийся писатель в прокурорском мундире то и дело сглатывал слюну.
А вот следователь Кузькин поморщился: он-то писателей — презирал, и литературу тоже. Не любил её Дима, со школы терпеть не мог, вечно за сочинения училка ему пары ставила. Зачем столько слов в тексте, когда можно парой предложений любую мысль выразить? Бумагомараки! Высасывают из пальца целые тома и гребут за своё мыслительное говно гонорары — пошли бы лучше каким-нибудь нужным делом занялись.
*
Советская дезинформационная машина активно занималась очернитеством такой ключевой фигуры диссидентского движения, как Андрей Сахаров. Так как одного из главных создателей советского ядерного щита, трижды героя Социалистического труда, академика, невозможно было представить "идеологическим власовцем", то народу хулиганское поведение видного учёного объяснялось негативным влиянием его супруги. Власти пытались изобразить всю общественную деятельность Андрея Дмитриевича случайным заблуждением, вызванным психологическим давлением его жены Елены Боннэр. Якобы. Дескать, Сахаров только в науке "гигант мысли", а в остальной жизни обычный подкаблучник. Боннэр же представлялась пропагандой такой корыстолюбивой, порочной женщиной, преступницей-еврейкой, фактически агентом международного сионизма, ЦРУ и Госдепа США. При этом на первых порах пропагандисты подчёркивали, что партия готова бороться за душу видного советского (русского — это особенно подчёркивалось) учёного-атомщика, имеющего неоценимые заслуги перед Родиной и мировой наукой. Власти ещё рассчитывали поэксплуатировать имя перевоспитанного Сахарова на потребу задач идеологической войны с Западом.
Особенно активен в очернительстве Боннэр был Николай Яковлев, доктор исторических наук и плодовитый писатель-публицист, явно пользующийся покровительством партийных идеологов и комитетчиков. Есть данные, что сын репрессированного отца, сам прошедший допросы и заключение в 1952-53 годах, Николай Яковлев в начале 1970-х годов по собственной инициативе предложил свои услуги КГБ в качестве штатного провокатора. Это было сделано учёным-историком ради карьерных перспектив и материального благополучия (в частности, чтобы стать выездным и свободно ездить в престижные командировки в капстраны и особенно в США). В результате своего визита на Лубянку Яковлев был завербован для проведения "идеологических операций", чему способствовал его страх перед КГБ, связанный с тяжёлым опытом тюремного заключения и допросов в 1952 году.
Согласно свидетельству самого провокатора, беседовал с ним лично председатель КГБ Юрий Андропов, а позже необходимыми материалами для написания книг, в том числе и явно сфальсифицированными его снабжал начальник 5-го управления КГБ СССР Генерал Филипп Бобков.
Андропов легко убедил молодого историка учувствовать в идеологических операциях по дискредитации идейных врагов, а в качестве аргумента сослался на то, что с отечественной контрразведкой (то бишь с охранкой) сотрудничали даже такие великие литераторы как Иван Тургенев, Виссарион Белинский и Фёдор Достоевский.
