Письмо, с которого все началось

— Ну, что там? — не оборачиваясь, нетерпеливо спросил Констанс.

— Пока ничего не ясно, ваше преосвященство, — ответил секретарь, и протянул руку одному из братьев. — Дай-ка сюда нож, и поднос тоже.

Тот протянул ему клинок со своего пояса, другой подал серебряный поднос, на котором убийца принес ужин. Боклерк обнажил руку покойника, задрав широкий рукав рясы, подложил под нее поднос и ловким движением полоснул по сгибу локтя, перерезая вены. На светлый металл нехотя полилась алая кровь.

— Что и требовалось доказать, — как бы для себя произнес секретарь, а затем уже громче обращаясь к епископу добавил: — Ваше преосвященство вас хотели отравить синильной кислотой3.

— То, что хотели отравить, я уже и сам понял, — ворчливо выдавил из себя тот. — И то, что это была синильная, тоже много не дает... Круг желающих поквитаться со мной широк до невозможности!

Столь очевидное заявление Боклерк комментировать не стал.

В дверь кабинета заглянул послушник Марк. Лицо его было белее мела, а посиневшие губы дрожали.

— Т-т-там... Т-т-там... — судорожно силился произнести он.

— Ну что там? — недовольно рявкнул епископ.

Но мальчик не отвечал. Он округлившимися глазами уставился на распростертое на полу тело, вокруг которого копошились пара братьев и секретарь с окровавленным ножом в руках. Следом за парнишкой в дверях показался еще один брат-сопровождающий.

— Ваше преосвященство, — начал он спокойным и деловым тоном. — На кухне старшего брата Эжена и его прислужника зарезали. Лично осматривать будете?

— Боклерк?

— Буду, ваше преосвященство, — кивнул тот, вставая с колен и отряхивая сутану, оказавшуюся разрезанной в паре мест. — Может хоть что-то разъяснится.

— Пошли, — Констанс отошел от окна и направился к двери. — Этого, если уже закончили, унесите куда-нибудь, и избавьтесь от тела по-тихому, чтобы никто не знал. А после, прикажите навести порядок. И смотрите, чтобы за эти стены ни одного слова не просочилось!

Секретарь вышел из кабинета первым, сдвинув с дороги так и не пришедшего в себя Марка, за ним епископ, отвесивший мальчику подзатыльник.

— Живо к себе! И чтобы до завтрашнего утра не появлялся!

Послушник словно бы очнулся, оторвав взгляд от трупа. Потом судорожно сглотнул и дернул что есть силы по коридору к узкой лесенке, что вела на третий этаж, в свою маленькую каморку.

Возглавляемые братом они спустились на первый этаж, прошли по неширокому коридору и попали в жарко натопленную кухню. Противоположную от двери стену занимал очаг, на огне которого уже обуглилась тушка небольшого поросенка. И от этого по кухне плыл, перебивая все остальные, запах сгоревшего мяса. На большом столе, стоящем поперек помещения, лежал молоденький парнишка лет пятнадцати с неестественно вывернутой головой. А на лавке, стоявшей перед столом, ничком лежало второе тело — брат Эжен. Из-под него натекла большая кровяная лужа.

Брат-сопровождающий, нимало не смутившись, прошел до очага, снял вместе с вертелом сгоревшего поросенка и отставил его в сторону. Боклерк же, стараясь не испачкать обувь, вошел следом, а епископ застыл на пороге, брезгливо прикрывая нос вышитым платком.

Меж тем Боклерк подозвал брата-сопровождающего, и они вдвоем перевернули тело Эжена. Вся ряса и скапулир были пропитаны кровью. Секретарь осторожно, стараясь не замараться, оттянул ткань и обнажил неширокую рану слева у основания шеи.

— Удар профессиональный, — заметил он, обращаясь к епископу, и продолжил осмотр. — Бил через одежды, так чтобы не обрызгало, мальчику же попросту, как куренку, свернул шею. Однако во всем случившемся я не вижу хорошо подготовленного покушения, — сделал он вывод из всего увиденного. — Похоже, кто-то в сильной спешке отправил к вам наемника, не знакомого с внутренними порядками ордена. Наверное, тот, кто подослал убийцу, очень торопился или хотел все решить наскоком...

Находясь на службе у епископа, Боклерк выучился распознавать множество ядов и симптомы отравления ими, разбираться в манерах и методах работы наемных убийц, усвоил несколько способов и приемов защиты от них. Обучился многим вещам, о которых большинство церковников, следующих заповедям Господа, и не слыхивало.

— Упокой, Господи, душу раба твоего... — выдохнул Констанс, осеняя себя знамением, и распорядился. — Окажите брату Эжену и его помощнику полагающиеся почести. Боклерк, проследишь. При похоронах посторонним сообщите, что умерли они от естественных причин, да простит меня Господь за эту ложь! Не нужно, чтобы об этом все языком трепали.

С этими словами он развернулся и ушел к себе.

— Ишь, стервец, орудовал мастерски! — замелит брат-сопровождающий, как только епископ скрылся. — Кровищи словно на бойне натекло! А на самом убивце, поди, не пятнышка?

— Не пятнышка! — подтвердил секретарь, оттирая испачканные пальцы о кухонное полотенце.

— Ну, надо ж!

— Вот что Тиас, — обратился Боклерк к брату-сопровождающему. — Ты же в своей тройке за ведущего?

— Ну!

— Сейчас ваша очередь дежурить? — тот опять кивнул. — Тогда поднимай остальных, пусть прочешут все помещения сверху донизу, мало ли что. Необходимо усилить охрану апартаментов нашей епархии, но так чтобы другие не пронюхали. Старшим назначаю тебя, если кто-то будет роптать, направляй ко мне, я лично поговорю с недовольными! Переводи всех наших на осадное положение: за пределы помещений ходить только по двое, всем вооружиться, но скрытно. Когда приславший убийцу поймет, что затея с отравлением провалилась, то следом могут попытаться убрать его преосвященство при помощи чего-нибудь колюще-режущего. Так, что еще... — секретарь невольно копировал манеру речи и интонации епископа. — Завтра его преосвященство должен будет сразу после заутреней быть в Паласте, для безопасности сопровождающими будете по шесть братьев разом! Не приведи Господь, что случится с епископом, сам знаешь, где всем скопом оказаться можем! — и он указал пальцем вниз, намекая на подвалы Ответственных.

— — — — — — — —

1 Бенефиции (beneficia) — земли, дававшиеся во временное владение лицам высшего класса с которых они получали доход.

2 Орден Святого Дилурия Всепрощающего (Дилуриты) — братство духовное не отличающееся строгостью устава, позволяющее небольшие мирские радости и послабления.

3 Синильная кислота — цианистый калий, при отравлении цианидами организм перестает усваивать растворенный в крови кислород, отчего даже венозная кровь становится ярко алой.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Глава 8.

Оранжереи в Святого Города давно славились своим разнообразием растущих в них цветов и деревьев. К папскому столу круглый год подавались то северная лесная ягода, то прихотливая южная алыча или персики, заботливо взращенные трудолюбивыми монахами. А залы и комнаты в зависимости от сезона украшались ароматными нарциссами, разноцветными нежными ирисами, капризными розами или пламенеющими георгинами.

Утро еще только разгоралось розовой ленточкой на востоке, когда его преосвященство епископ Констанс прибыл на назначенную встречу. Он явился, предприняв всевозможные меры предосторожности и с усиленной охраной. Брат Боклерк сопровождавший епископа захватил с собой длинный боевой нож, ныне спрятанный в складках одежд.

В оранжерее, что предпочла для укромной беседы ее благочестие Саския, выращивали гладиолусы, и куда ни кинь взгляд, повсюду пестрели длинные колосья цветов, к этому времени в природе уже отцветших, но с тщательной искусностью задержанных в росте здесь, в саду Его Святейшества. Ее благочестие пришла на встречу как всегда облаченная в черное с ног до головы. Монотонность ее одеяний нарушал лишь небольшой серебряный крест на длинной цепочке увитый терниями и розами — символами трудностей и радостей духовной жизни. Саския была женщиной невысокого роста, слегка сутулящейся, с цепким взглядом агатовых глаз. Как большинство халистиек в молодости она блистала красотой, но быстро состарилась. Чертами лица она совершенно не походила на своего брата.

— Рад приветствовать вас, ваше высокопреподобие в столь чудесный, уже освященный первой молитвой, утренний час, — куртуазно начал Констанс, слегка поклонившись.

— Вы всегда слыли искусным собеседником, умеющим поддержать разговор любой сложности, — кивнула она в ответ. Голос у Саскии оказался весьма глубокий, ласкающий слух бархатными обертонами. — Но полно упражняться в словоблудии епископ. Пусть ваш сопровождающий выйдет, ничего интересного для него здесь нет.

Констанс махнул рукой секретарю, подтверждая распоряжение благочестивой. Боклерк поклонился и произнеся: 'Я буду у входа, ваше преосвященство. Ваше высокопреподобие ...' — вышел из влажной оранжереи.

— Какой преданный и воспитанный мальчик! — фыркнула Саския, пряча руки в рукава черной хламиды. — Говорят, все ваши люди вам преданны?!

— Не жалуюсь, ваше высокопреподобие.

— Теперь мы здесь одни, так что я даю вам разрешение называть меня Благочестивой, — милостиво кивнула она и, повернувшись, пошла по дорожке между цветами. Торопливые и мелкие движения ее ног едва угадывались под бесформенным одеянием. Епископ последовал за ней. — Меня, знаете ли, утомляют все эти расшаркивания лизоблюдов и подхалимов, стремящихся выдоить как можно больше денег из папской казны. Святой Престол — это вершина Единой Церкви, а не кормушка для свиней! Давайте присядем вон на ту скамью. Еще успеем набегаться за весь день...

Ее благочестие направилась к мраморной скамейке, установленной в живописных зарослях цветов, где высокие колосья цветоносов достигали ярдовой длины.

— И что вы думаете о моих рассуждениях, о предназначении Святого Престола? — спросила она, повернувшись лицом к Констансу, когда тот опустился на другой край скамьи.

— Благочестивая, что вы хотите от меня? Чтобы я подтвердил: является или не является Святой Престол свиным корытом? — смело произнес епископ. Если в подобной манере с ним заговорила сестра Геласия, то и ему в данный момент не стоит опасаться подобных фраз.

Саския всегда отличалась излишне шокирующей прямотой и могла говорить такие провокационные вещи, на которые бы не решался ни один из священнослужителей. Статус родной сестры главы Единой Церкви многое ей позволял. Однако ее резкость в суждениях не раз приносила свои положительные плоды для брата. Но вот если Благочестивая начинала разговаривать с кем-нибудь с нарочитой мягкостью и любезностью, то это служило явным сигналом для собеседника — жди беды. Гадюка тоже негромко шипит перед броском.

— Так вы подтвердите или опровергнете? — продолжала настаивать она.

— Для начала давайте определимся — кто свиньи?

Благочестивая высвободила руки из складок одеяния и зааплодировала. Хлопки недалеко разнеслись во влажном воздухе сада.

— Perfecte euge! (Великолепно!) Достойно Лиса!

— Каков вопрос, таков ответ, — сухо заметил Констанс. Он не любил, когда при нем упоминали это глупое прозвище, прицепившееся, когда его шевелюра не была снежно белой, а отдавала на солнце золотом и рыжиной.

— Ну что ж! Давайте назначим свиней сами, — предложила Саския после небольшого раздумья. — Ваши пожелания?

— Боюсь, Благочестивая, мои свиньи могут отличаться от ваших, — выкрутился епископ. Называть мешавших ему людей он пока не решался, но подозревал, что пара позиций в их списках все же совпадут.

— Вот как? А я надеялась, что ваши звери и мои одного имени и породы! Ох уж мне эти опасения в закулисных интригах и подковерных дрязгах! Епископ, я знаю кое-что про вас, а вы знаете кое-что про меня, так что давайте не будем играть словами, — похоже Благочестивая начала раздражаться и терять терпение. Как и все халистийцы она была горяча нравом. — Даю вам последний шанс, не разочаруйте меня!

Констанс был вынужден сдаться. Когда тебя просит, а если быть точным и назвать все своими именами — приказывает родная сестра главы Престола — не подчиниться будет полным идиотизмом, тем более что он действительно 'кое-что' знает. И почему бы ему не воспользоваться так удачно подвернувшимся случаем и не постараться убрать с политической доски пару лишних фигур?

— В моем хлеву имеются два поросенка, Благочестивая, одного из них зовут Джованне, а второго возможно Сисварий...

— Какие знакомые имена! Это даже не поросята, а целые хряки! А вот третьего поросеночка по имени Сикст в вашем хлеву не значится? — Саския поддержала шуточную манеру епископа, но продолжала выпытывать всю требующуюся ей информацию.

Констанс на пару мгновений задумался, как бы получше ответить.

— Боюсь, Благочестивая, я недавно вывел его из хлева и переопределил в другое место, — верно или неверно ответил?

Женщина продолжала пытливо вглядываться в его лицо. Прошли несколько томительных минут, показавшиеся вечностью, прежде чем она изрекла:

— Это мудрое решение, епископ! Очень мудрое! Не дело держать в хлеву единственную боевую лошадь, которая может вывезти нас из беды.

Констанс в момент покрылся холодным потом: 'Неужели она знает о надвигающейся войне?! Откуда?! Мать настоятельница отписала и ей?!', — но Благочестивая после легкой паузы продолжила.

— Вижу по вашему слегка изменившемуся лицу, и вы в курсе основной ситуации. Но я одобряю ваше молчание. Да и десять-двадцать дней большой погоды не сделают. Перед посадкой нового урожая крестьяне всегда выжигают оставшуюся на полях солому. А теперь давайте поговорим без вихляний, мы же с вами не маркитантская лодка. Я знаю, что сведения, просочившиеся об адмирале Форсине — это ваших рук дело. Правильные действия. У руля всего флота не может стоять больной калека, который к тому же является напыщенным дуралеем. Тем более к весне успеют избрать нового. Там много умных и талантливых мальчиков, кто-нибудь да подойдет. Но вот ваших действий относительно командора ордена я принять не могу. Сикст нам нужен, как верная скаковая лошадь, которая приведет к победе.

— Ваше благочестие, смею заметить, я не предпринимаю ни каких действий относительно командора, только лишь в его пользу, — аккуратно возразил Констанс, мысленно возблагодарив Бога за своевременную беседу с клириком из Ордена Святого Георга.

— Это радует, — кивнула женщина. — Теперь вернемся к сегодняшнему заседанию конвента. Вы должны проголосовать за снятие адмирала Форсина с его должности.

— Увы, ваше высокопреподобие, я не могу пойти против воли своего командора, — притворно выдохнул епископ.

— Жаль, очень жаль. Вы знаете, как опытный наездник иногда приучает норовистую лошадь к повиновению кнутом? Здесь как раз такой случай.

— Благочестивая, я очень ценю вашу аллегорию, но пойти против решения командора — это значит, открыто объявить ему войну. Максимум что я могу сделать — воздержаться. Решение все равно будет принято не в пользу нынешнего адмирала. Мой голос не будет решающим.

— А как остальные ваши доверенные? Как проголосуют они?

— Противоположно моему решению.

— Так вы в меньшинстве?