С привкусом пещерной соли

А еще как, оказывается, она привыкла к виду аквелей. Кстати, после бледности следующей отличительной чертой шло отсутствие в их числе толстых, да и просто чрезмерно полных людей. И дело вовсе не в нехватке пищи, добавки каждый раз давали столько, сколько надо, но вот качество отличалось. Наташка не смогла припомнить, видела ли хоть раз в руках аквелей чипсы, сухарики или шоколадные батончики. Нет, они же из разряда 'излишеств'. На завтрак — каша, на ужин — кефир, санаторий да и только.

Они дошли до плоского камня, на котором удобно сидеть. Благодаря раннему утру тут было пусто.

Гонза опустился на камень, рассеянно пристраивая руки на коленях. Судя по одежде, он только что вернулся и не переоделся после возвращения — прежде Наташка не видела его на мосрком берегу в брюках, туфлях и тонком свитере. Сейчас он выглядел как нечто среднее между тем пижоном, что явился в ее редакцию, и тем рубаха-парнем, что встретил ее после прибытия в Ракушку. Так забавно вспоминать, улыбнулась Наташка, останавливаясь возле него и ковыряясь ногой в мелком гравии. Тогда она о нем вообще ничего не знала. Хотя и сейчас не сказать, что ей известно намного больше, разве что всякая ерунда. Например, легкая небритость ему, как и многим другим мужчинам, идет. И когда он о чем-то долго думает, его глаза становятся пустыми, как будто опускается стенка, перекрывая обзор всяким любопытным мимо ходящим.

— Знаешь, я во многом был неправ, — вздохнув, быстро сказал Гонза. — Зря я так с тобой...

Наташка замерла и неверяще уставилась на него сверху вниз. Вот это номер! И что это такое? Очередная попытка войти в доверие с целью нащупать новый, более действенный способ контроля?

— С чего бы это?

Он неопределенно пожал плечами. Светло-бежевый цвет ему шел, да и вообще, одежда была подобрана со вкусом. Интересно, он сам подбирал, или ему подбирала какая-нибудь...

Стоп, отдернула себя Наташка. Хватит!

— Сложно сказать. Я тут размышлял о возникшей между нами вражде и понял, что позволяю своим убеждениям составлять мнение о незнакомых людях, не давая им возможности как-то на него повлиять, что и произошло в твоем случае.

— Даже так?

— Да. У каждого есть работа. Некоторую работу приходится выполнять, даже когда от нее воротит. Если убрать окраску того, чем ты занимаешься, остается обычный человек.

Наташка настолько растерялась, что села, точнее, почти упала рядом и уставилась на свои коленки, оказавшиеся вровень с лицом.

Будь она честной, сразу же бы призналась — она и сама составляет мнение о новых знакомых как ей угодно. Да все такие. Большинство железобетонно уверены, что всегда правы, настолько, что даже мысли не допускают, будто могут ошибаться. Им даже в голову не приходит, что они могут быть необъективны. Нет той гибкости разума, которая необходима для саморазвития и самосовершенствования.

Хотя это не тот случай. Наташка думала, Гонза прекрасно понимает, что нельзя всех под одну гребенку, но просто не хочет признать, ведь она не человек, она — женщина, а к женщинам он почему-то относится с сильным предубеждением.

Впрочем, и сама Наташка никогда не считала нужным признавать свои ошибки. Перед кем? Перед родителями? Щас! Перед друзьями? Какими-такими друзьями? Пьяными собутыльниками ее первого гамадрила? Случайными соседками по общежитию? Перед Маринкой, единственной подругой, которой Наташка верила, как себе самой, поэтому и предательство переживала так, будто ей одновременно отказало и тело, и мозг? Перед начальством?

Перед клиентами, многие из которых совсем не делали того, о чем писала пресса?

Нет, если и случались в ее жизни ошибки, то извиняться за них она не собиралась.

— Говорят, я пытаюсь защититься таким образом от людей, которые могут меня задеть — строю стену, не давая возможность рассмотреть, что же за ней на самом деле. И это чувство защищенности ложное. Ну, это все неважно... Короче, иногда я бываю неправ. Мое нежелание общаться с людьми — не оправдание моей грубости.

Точно, что-то в лесе сдохло...

Хамелеон — нелюдим и мизантроп открыто признается в своей нелюбви к людям.

Таким резким поворотам всегда предшествует что-то важное.

— Гонза, что-то случилось?

Он немного помолчал, беззвучно шевеля губами, будто не мог найти слов.

— Один из моих родных умирает.

Нервы любого репортера крепко загорожены бронированным щитом, защищающим от ужаса неизбежных болезней, несчастий и смертей. Иногда за день через тебя проходит по пять трупов, умерших с особой изощренностью — и кровь в жилах не стынет. Но сейчас Наташке вдруг стало очень плохо. Как будто кто-то умирает у тебя.

— От чего?

— От старости, Наташа, от обычной старости... Даже здоровые люди рано или поздно умирают от старости.

Теперь признания давались ему куда легче. И он даже смог произнести вслух женское имя?!

— Мне жаль.

Очень коротко. А что тут скажешь? Наташка считала себя одной их числа тех, кому не помогает чужое сочувствие, пусть даже выражающий его человек по колено изойдет соплями и рыданиями. Наташкина боль бывала слишком глубока, чтобы чужая жалость могла что-то изменить или как-то поддержать. На этом базировалась уверенность, что и Гонзе сейчас не поможешь.

— Мне тоже, — коротко ответил он.

Морская вода еле видно колыхалась.

Птиц, тут не хватает птиц, парящих над волнами. Гул воды вполне ощутим, он отражается от стен и усиливается, создавая ощущение свободного пространства и ветра. А птиц не хватает...

— Как тебя зовут? Ну, на самом деле? — вдруг спросила Наташка, продолжая выискивать в морской дали несуществующих птиц. Ей не особо нравилась его кличка, кличка это всегда лишь грань характера, который целиком охватывает только имя, данное при рождении.

Гонза пару раз моргнул, вновь слишком далекий от этих разговоров, похлопал по карману брюк, вытащил из него паспорт и протянул Наташке с таким равнодушным видом, что даже мысль о подвохе кажется кощунством.

Ему и правда плевать. И на раскрытие своей личной информации, и на то, что новые брюки отираются об грязный камень. И что он только что попросил прощения за то, в чем грешен каждый из нас.

Наташка не из тех, кто выкобенивается, она взяла в руки паспорт и осторожно раскрыла первую страницу. Снимок старый — на снимке Гонза очень строгий, серьезный, видно, что молодой человек проникся чем-то великим и теперь изо всех сил стремиться соответствовать. А на вид — дитё.

Старовойченко Владимир Дамирович.

— Дамирович? — воскликнула Наташка, не забывая посмотреть на дату рождения. Ему тридцать два. Больше, чем она думала.

— Да, — криво улыбнулся Гонза.

Наташка задумчиво уставилась на паспорт. Ей хотелось перевернуть странички и посмотреть еще кое-что, но так явно показывать свой интерес недостойно гордой и самостоятельной девушки. Зачем давать лишний повод думать о себе, как об обычной, предсказуемой и пустоголовой женщине?

Гонза покосился на нее, неторопливо вытянул из ее пальцев паспорт и сунул обратно в карман.

— Нет. Я не женат. И не был никогда.

— И не будешь? — в тон продолжила Наташка. Получилось почему-то весьма враждебно.

Как ни странно, он не стал спорить, а глубоко вздохнул и снова уставился прямо перед собой. Через секунду его руки сомкнулись замком.

— Ладно, извини, — отступила Наташка. — Я понимаю, и так все хреново, а тут еще я со своими дурацкими вопросами.

Он на секунду расцепил руки, одной из которых провел по лбу, то ли поправляя короткие волосы, вовсе в этом не нуждающиеся, то ли закрывая лицо.

— Ты когда-нибудь молчишь?

— Ха! Я прекрасно умею молчать, — улыбнулась она. Соврала, конечно, молчать Наташка не умела, даже в одиночестве говорила сама с собой, пусть и не вслух, но монолог всегда имел место быть. И при этом терпеть не могла живой разговор. Что поделать, жизнь отучила. Несколько раз Наташка открывала в беседе душу — и ровно столько же раз туда плевали. Наверное, нужно было быть настойчивей, и она нашла бы более приличного и воспитанного собеседника, но это не слишком приятно — вытирать со своей души чужую слюну и ждать, как скоро она снова там появится.

Лучше не рисковать лишний раз.

Гонза наморщил нос и снова заговорил:

— Мне нужно подумать. Для этого совсем не нужно разговаривать. Нет... лучше, если ты посидишь рядом, но молча.

— Ладно. Только скажи сначала, о чем собираешься думать.

Он удивленно вздохнул, будто вопрос его поразил. Или, скорее, поразил ответ, который всплыл в голове.

— Я давно пытаюсь понять, нащупать путь, который описывали Гуру. В последнее время мне все чаще кажется, что он совсем близко. Если сидеть вот так... в тишине, я уверен, что вскоре увижу дорогу. Еле видную тропу в заросшем травой поле. Она очень близко, нужно только сфокусироваться, знаешь, как рассматривая картинки, рисунок которой можно уловить только определенным образом настроив угол зрения. Так и тут — я его уже вижу... осталось выделить главное на фоне всего остального.

— И что в этом сложного? Сама настройка зрения?

— Ну, нет... Картинки — не совсем точное определение. Вот более подходящее — я пытаюсь стать ульем, частью целого, винтиком огромной, удивительно сложной, бесперебойно действующей структуры. Но эта часть себя не осознает, так что существует вероятность не вернуться обратно. Не прийти в себя. Чтобы рискнуть побыть частью улья, нужно очень хорошо себя осознавать. Вот в чем проблема. Не знаю, рискну ли я когда-нибудь, как бы близко не подобрался...

— Хм. Должна предупредить, что я во все это не верю.

— Знаю. Это создает определенный противовес, необходимый для фокусирования. А теперь помолчи.

— Ладно.

Наташка сползла с камня на щебенку и облокотилась локтем на сидение.

Если ему хочется медитировать в ее обществе, она не против. Он, наверное, действительно хочет найти эту самую нехоженую тропинку, о которой поют Гуру и которую восхваляют отражения. Пусть найдет. Вероятно, это сделает его счастливей. Это же здорово — быть счастливым, пусть даже благодаря такой ерунде. Дайте-ка подумать... Желать узнать, каково быть частью улья? Вот уж поистине странное желание!

Или и правда есть многое на свете?..

А, ну его в пень! В этом главная проблема разумного человечества — искать место лучше, пусть даже ты уже в раю. Ну что еще нужно? Тихо капает вода, плещутся волны, галька скользит по ладони с шуршанием, как будто под рукой расходится земля, открывая несметные богатства. Рядом человек, который не вызывает отвращения и даже больше...

Тут так мирно, так спокойно. Нет, надо все испортить размышляя, каково было бы, будь все еще совершенней. Зачем? Завтра она вернется домой. Даже не верится. Но через пару дней точно так же не будет вериться, что она провела месяц под землей, ни разу не увидев солнца.

Неожиданно передернуло. Звучало как-то не по настоящему...

Но она не героиня. Та наверняка осталась бы в Ракушке до конца своих дней, выясняя причину гибели девчонки в пещерах. Но Наташка не такая, она не может спасти всех, поэтому будет следовать своему пути.

Тем более Наташка отчего-то точно знала, что Гонза не оставит смерть девчонки безнаказанной. Будет копать, пока не найдет убийцу и не разберется по-своему. Интересно, как аквели станут разбирать с внешней угрозой? Вполне возможно, каким-нибудь варварским способом, к примеру, возьмут да и утопят убийцу в море. И вот еще что — Наташка совсем не была против такого исхода. Убийца должен ответить за свои поступки, и если аквели его казнят, пусть даже без суда и следствия — она будет только рада. Так что рано или поздно Гонза все равно разберется. На него вполне можно положиться. Странно понимать, что после всех этих лет испытываешь доверие к практически незнакомому человеку. Вероятно, это только из-за личной, пусть и тщательно скрываемой симпатии?

Но где-то глубоко внутри Наташка была уверена — дело не в женских мозгах, ослабленных видом ходячей мужественности. Он действительно из тех, на кого можно положиться, и даже нет смысла по сто раз переспрашивать — а ты правда его найдешь? Правда не остановишься, пока злодей не получит по заслугам? Расспросы ничего не изменят, потому что он и без них будет делать то, что считает правильным, до тех пор, пока сам не разрешит себе остановиться.

Для Наташки было очень показательно вот так просто взять да забыть про подобный жареный факт, предоставив решать этот вопрос другому человеку и полностью на него полагаясь. Но это случилось, так тому и быть.

Как-то необыкновенно хорошо было сидеть тут на берегу с Гонзой, молчать и смотреть на воду. Вряд ли стоило все портить, думая о смерти и покойниках, пусть эта чаша никого не минет...

Наташка дернула головой и обхватила колени руками, стараясь не обращать внимания, что в спину давит кромка камня. Без некоторых вещей жизнь становится проще и понятнее. Она не станет ее искусственно усложнять. Лучше запомнить этот день таким — мирным, дружелюбным, в чем-то идеальным. Когда-нибудь все плохое из памяти уйдет и останется только человек, возле которого хочется отогреваться после холода публичного общения. Пусть даже вы оказались поблизости друг от друга случайно.

— Ты придешь ко мне в гости? Там, наверху? — неожиданно для самой себя спросила она и замерла в ожидании.

Как следует приглашать человека, не раскатывая перед ним душу, чтобы он не решил, будто ты готова задирать хвост и спариваться при первом же свисте? Как высказать интерес, не поднимая тем самым белый флаг?

Пару веков назад было принято, чтобы общий знакомый представлял незнакомцев друг другу. Обратиться к девушке молодой человек имел право только после того, как был ей представлен. Если молодой человек интересовался девушкой, то навещал ее в родительском доме, под постоянным присмотром старших, разговаривал о поэзии и прогуливался в саду. Девушка высказывала свою привязанность легкой улыбкой и максимум — слегка кокетливым взглядом.

Сейчас достаточно подойти к объекту, шлепнуть по заднице и сказать: 'Эй, давай я угощу тебя коктейлем, а потом отправимся ко мне и качественно перепихнемся?' — и секс вполне вероятен.

И никто не знает, что делать, если тебе нужно куда больше, чем банальный перепихон. А откуда знать? В школе этому не учат, и даже больше — ты и сам толком не можешь пояснить, к чему взывает глубоко спрятанная душа. В наше время в нее не верят, потому что верят в тело.

Но, как и в случае с пещерным убийцей, верилось, что приглашение Гонза не станет расценивать как интимное.

Наташка слегка улыбнулась, полагая, что вероятно выглядит доверчивой. Надо же, она — и доверчивой!

Гонза повернул голову и улыбнулся в ответ.

— Я подумаю.

Наташка спрятала усмешку, прижавшись губами к своему плечу. Конечно, он придет в гости. Принесет конфет... чтобы быть уверенным, что не зачахнет за вечер без сладкого.

— Только не очень долго думай.

Справлялись ведь как-то девушки прежде, когда даже показанная из-под платья лодыжка являлась чем-то крайне предосудительным? Они рисковали не просто стать объектом сплетен, а всем своим будущим. Справится и Наташка. Потому что ей нужно много, много больше. Потому что она, похоже, тоже рискует всем.