В КОНЦЕ КОНЦОВ, КОРАБЛЬ УГОМОНИЛСЯ — или утих настолько, насколько в состоянии это сделать такой большой объект, состоящий из скрипучих досок, хлопающей парусины и этого жуткого гула, производимого натянутыми снастями. Наступил прилив, и корабль действительно поплыл: мы снова двигались на север под легким парусом.
Я выпроводила последнего из пострадавших, и остался только капитан Стеббингс, лежащий за сундуком контрабандного чая на грубых паллетах. Он еще дышал, и, вроде, даже без особого труда, но как по мне, состояние его было слишком нестабильным, чтобы позволить ему находиться вне поля моего зрения.
Каким-то чудом пуля, казалось, прожгла себе дорогу в его легкое, а не просто разорвала кровеносные сосуды на своем пути. Это не означало, что кровотечение в самом легком отсутствовало, но если оно и было, то лишь как медленное просачивание — в противном случае, я давно бы уже знала о нем. 'Должно быть, в него стреляли с близкого расстояния', — раздумывала я отрешенно. Пуля оставалась раскаленной, когда она попала в него.
Я отправила Абрама в постель. Мне и самой нужно было бы лечь: усталость стянула мои плечи и засела в ноющих шишках у основания моего позвоночника. Однако, я не легла.
Джейми еще не вернулся. Я знала, что он найдет меня, когда закончит важную встречу с Хикманом и Робертсом. И оставалось еще кое-что, что нужно было сделать — на всякий случай.
Ранее, когда Джейми рылся на рабочем столе Хикмана в поисках еды, я заметила связку новеньких гусиных перьев. И послала Абрама выпросить парочку и еще принести мне самую большую, какую только удастся найти, парусную иглу, да пару косточек от куриных крылышек, выкинутых из рагу на борту 'Питта'.
Обрубив края тонкой косточки, я для убедительности проверила, что костный мозг полностью вытек в процессе готовки, затем одному ее концу тщательно придала заостренную форму, используя для этого небольшой точильный камень корабельного плотника. С пером было легче: кончик уже отрезали так, как полагалось для письма и все, что мне требовалось сделать — это срезать зазубрины, а затем погрузить перо, косточку и иглу в неглубокую тарелку с бренди. Думаю, это сработает.
Сладкий и тяжелый аромат бренди разлился в воздухе, перебивая запахи смолы, скипидара, табака и пропитанной солью корабельной древесины. По крайней мере, он частично уничтожил вонь крови и экскрементов, что оставили мои пациенты.
Среди груза я обнаружила ящик бутилированного вина 'Мерсо', и сейчас, задумчиво вытащив бутылку, поставила её к ополовиненному бренди и стопке чистых ситцевых бинтов и повязок. Присев на бочонок с дёгтем, я облокотилась на 'хогсхед' — большую бочку табака (hogshead of tobacco — в колониальные времена табак транспортировали и хранили в бочках, называемых хогсхедами (англ. hogshead — голова кабана). Это были очень большие бочки: 48 дюймов в длину (121,92 см) и 30 дюймов (76,2 см) в диаметре в верхней части. Полностью наполненный табаком, такой хогсхед весил около 1000 фунтов (453,6 кг), — прим. пер.), зевая и праздно размышляя, почему она так называется. Своей формой она совершенно не походила на кабанью голову, определенно, как и на голову любого другого известного мне борова.
Я отогнала от себя эту мысль и закрыла глаза, ощущая свой пульс, бьющийся в кончиках пальцев и веках. Я не спала, но медленно погрузилась в своего рода полусознательное состояние, смутно улавливая шум воды вдоль бортов судна, дыхание Стеббингса, ставшее более громким, неторопливые движения моих собственных легких и медленный, спокойный стук моего сердца.
Казалось, прошли годы с момента полуденных ужасов и волнений, и сейчас, с расстояния, обусловленного усталостью и напряженностью, мой страх, что, возможно, у меня случился сердечный приступ, выглядел нелепым. Все же — что это было? Саму возможность сердечного приступа исключать нельзя. Конечно, скорее всего, просто паника и гипервентиляция — нелепые сами по себе, но не опасные. Хотя...
Я положила два пальца себе на грудь и стала ждать, когда пульсация в кончиках пальцев выровняется с сердцебиением. Почти засыпая, я неторопливо начала обследовать свое тело, от макушки до пальцев ног, ощущая, как прохожу через длинные тихие коридоры вен такого насыщенного фиолетового цвета, словно у неба перед наступлением ночи. Поблизости виднелось свечение артерий, мощных и клокочущих багровой энергией. Вступив в свои сердечные камеры, я ощутила изоляцию — толстые стенки, двигались в размеренном, успокаивающем, бесконечном, непрерывном ритме. Нет, повреждений никаких нет, ни в сердце, ни в его клапанах.
Под диафрагмой ощущался тесно переплетенный желудочно-кишечный тракт — временно расслабленный и успокоенный, он благодарно побулькивал, а хорошее самочувствие растекалось по конечностям и позвоночнику, как теплый мед.
— Не знаю, что ты делаешь, Сассенах, — послышался поблизости тихий голос, — но выглядишь весьма довольной.
Я открыла глаза и села. Двигаясь осторожно, Джейми спустился по лестнице и присел.
Он выглядел очень бледным — его плечи поникли в изнеможении. Все же он мне слабо улыбнулся, и глаза его были ясны. Мое сердце, крепкое и надежное, в чём я только что удостоверилась, потеплело и размякло, словно оно было из масла.
— Как ты... — начала я, но он поднял руку, останавливая меня.
— Я в порядке, — сказал он, глянув на паллеты, где лежащий пластом Стеббингс громко и поверхностно дышал. — Он спит?
— Надеюсь, что да. И тебе следует, — заметила я. — Давай я помогу, чтоб ты мог лечь.
— Там ничего серьезного, — сказал Джейми и осторожно взялся за скомканную заскорузлую тряпку, засунутую под рубашку. — Но полагаю, что может потребоваться стежок или два.
— Я тоже так думаю, — проговорила я, разглядывая коричневые пятна, идущие вниз по правой стороне его рубашки. Учитывая обычную склонность Джейми к преуменьшению, я предполагала, что, вероятно, у него на груди было глубокое рассечение. По крайней мере, оно было легкодоступно, в отличие от нелепого ранения, полученного одним из моряков "Питта", которого каким-то образом поразило картечной дробью прямо позади мошонки. Думаю, что изначально дробь попала во что-то другое и срикошетила вверх. К счастью, она не проникла глубоко, но оказалась сплющенной, как шестипенсовик, когда я достала ее. Я отдала ее парню в качестве сувенира.
Абрам перед уходом принес котелок свежей горячей воды. Опустив палец в воду, я обрадовалась, что она еще теплая.
— Ладно, — сказала я, кивнув на бутылки на сундуке. — Хочешь бренди или вина, прежде чем мы начнем?
Уголок его рта дернулся, и Джейми потянулся за бутылкой вина.
— Позволь мне ненадолго сохранить иллюзию цивилизованности.
— О! Думаю, что это вполне цивилизованная вещь, — сказал я. — Вот только штопора у меня нет.
Он прочитал этикетку, и его брови приподнялись.
— Неважно. Есть что-нибудь, во что налить?
— Только сюда, — я вытащила небольшую изящную деревянную коробку из вороха соломы внутри упаковочного ящика и, с триумфом открыв ее, продемонстрировала китайский фарфоровый чайный сервиз с золотым ободком, украшенный крошечными красными и синими черепашками, которые смотрелись по-азиатски загадочно, плавая в кущах золотых хризантем.
Джейми рассмеялся — не более, чем один выдох, но, безусловно, это был смех — и, поскоблив горлышко бутылки острием своего кинжала, аккуратно сбил его об край табачной бочки. Он осторожно налил вино в две чашки, которые я достала, и кивнул на ярких черепашек:
— Вон та синяя крошка похожа на мистера Уиллоби, а?
От души засмеявшись, я виновато взглянула на ноги Стеббингса — лишь они виднелись на данный момент. Я сняла ему сапоги, и обвислые мыски его грязных чулок комично свисали со стоп. Впрочем, ноги не дергались, а медленное тяжелое дыхание по-прежнему продолжалось.
— Я не вспоминала о мистере Уиллоби много лет, — заметила я, поднимая свою чашку в тосте. — За отсутствующих друзей.
Джейми ответил что-то по-китайски и прикоснулся краешком своей чашки к моей с тоненьким 'дзинь'.
— Ты помнишь китайский? — спросила я, заинтригованная, но он покачал головой.
— Не очень. Не доводилось разговаривать с тех пор, как видел китайца в последний раз, — он вдохнул ароматный букет вина, закрыв глаза. — Кажется, это было давным-давно.
— Давным-давно и очень далеко, — вино тепло пахло миндалем и яблоками, и хоть и сухое, оно было очень насыщенным и роскошно обволакивало нёбо. На Ямайке, если уж быть точной, и более десяти лет назад. — Время летит, когда проводишь его с удовольствием. Думаешь, он еще жив? Мистер Уиллоби?
Потягивая вино, Джейми задумался.
— Думаю, да. Человек, который сбежал от китайского императора и приплыл на другой конец света, чтобы сохранить свои яйца, выглядит весьма отважным.
Впрочем, Джейми, казалось, не собирался предаваться дальнейшим воспоминаниям о старом знакомом, и я дала ему выпить в тишине, ощущая, как ночь уютно окружает нас вместе с легкими покачиваниями корабля вверх-вниз. После второй чашки вина я содрала с него заскорузлую рубашку и осторожно подняла весь в запекшейся крови скомканный носовой платок, который он использовал, чтобы остановить кровотечение.
И к моему удивлению, Джейми оказался прав: рана была небольшая, и не потребовалось бы больше двух-трех стежков, чтобы ее зашить. Лезвие проникло вглубь как раз под ключицей и вырвало треугольный лоскут плоти, вылезший наружу.
— Это всё твоя кровь? — озадаченно спросила я, поднимая брошенную рубашку.
— Не-а, еще немного у меня осталось, — сказал он, прищурившись на меня поверх чашки. — Немного, думаю.
— Ты ведь прекрасно знаешь, что я имею в виду, — серьезно проговорила я.
— Да, это моя, — он допил чашку и потянулся к бутылке.
— Но из такой незначительной... О, Боже! — я чуть не упала в обморок, когда увидела нежную голубую линию его подключичной вены, проходящую точно над прорехой запекшейся раны.
— Да, я был поражен, — небрежно произнес Джейми, сжимая в своих больших ладонях тонкий фарфор. — Когда он выдернул лезвие, кровь брызнула, словно фонтан и пропитала нас обоих. Такого я никогда не видел.
— Вероятно, ты раньше никому не давал зацепить свою подключичную артерию, — сказала я, стараясь, насколько могла, успокоиться, и искоса посмотрела на рану. Она запечаталась: края лоскута посинели, и прорезанная плоть под ним была почти черной от запекшейся крови. Рана даже не сочилась, не говоря уже об артериальном кровотечении. Лезвие, минуя вену, вошло снизу и лишь укололо артерию позади неё.
Я протяжно и глубоко вдохнула, безуспешно пытаясь не представлять, что могло бы случиться, пройди лезвие глубже на малейшую долю дюйма, или что было бы, не окажись у Джейми платка, и знания, и возможности зажать рану.
С опозданием до меня дошло, что он сказал: 'Кровь брызнула, словно фонтан, и пропитала нас обоих'. А когда я спрашивала Стеббингса, не его ли это кровь пропитала рубашку, он, ухмыляясь, ответил: 'Вашего мужа'. Я думала, что он просто гадко себя вел, но...
— Это капитан Стеббингс — тот, кто пырнул тебя?
— М-м-пфп, — утвердительно фыркнул Джейми, откидываясь назад, чтобы позволить мне добраться до раны. Он снова осушил чашку и поставил ее со смиренным видом. — Я этого не ожидал. Думал, что сразил его, но он упал на пол и поднялся с ножом в руке, паразит.
— Ты стрелял в него?
Он моргнул от моей интонации.
— Ну, разумеется.
Я не могла придумать ни одного плохого слова, которое выразило бы ситуацию и, бормоча себе под нос: 'Иисус твою Рузвельт Христос!' — приступила к промыванию и зашиванию.
— А теперь послушай меня, — проговорила я своим лучшим тоном военного хирурга. — Насколько я могу судить, это весьма незначительный порез, и тебе удалось остановить кровотечение достаточно надолго, чтобы сформировался сгусток. Но этот сгусток — единственное, что уберегает тебя от смертельной кровопотери. Ты меня понимаешь? — это была не совсем правда — или точнее не будет ей, как только я пришью на место поддерживающую плоть — но сейчас не время давать ему лазейку.
Он долго и довольно бесстрастно смотрел на меня.
— Понимаю.
— Это означает, — подчеркнула я, втыкая иглу в его плоть с такой силой, что он вскрикнул, — что ты не должен использовать свою правую руку, по крайней мере, в ближайшие сорок восемь часов. Ты не должен тянуть канаты, не должен лазить по такелажу, не должен бить людей. Правой рукой ты можешь лишь почесать свою задницу, не более того, ты слышишь меня?
— Полагаю, тебя весь корабль слышит, — пробормотал он, но скосил взгляд ниже, пытаясь разглядеть ключицу. — Вообще-то я в любом случае чешу задницу левой рукой.
Капитан Стеббингс определенно слышал нас — из-за сундука с чаем донесся тихий смешок, за которым последовал грохочущий кашель и слабый веселый рык.
— И, — продолжила я, протягивая нить через кожу, — ты не можешь сердиться.
Он вдохнул с присвистом.
— Почему нет?
— Потому что от этого твой сердечный ритм усилится, что приведет к повышению кровяного давления, которое...
— Взорвет меня, как бутылку пива, которое было закупорено слишком долго?
— Примерно так. Теперь...
Что бы я ни собиралась произнести дальше, оно улетучилось из моей головы в следующее мгновение, поскольку дыхание Стеббингса неожиданно резко изменилось. Я бросила иглу и, повернувшись, схватила блюдо. Отодвинув сундук с чаем в сторону и поставив блюдо на него, я упала на колени возле тела Стеббингса.
Его губы и веки были синими, а кожа лица стала цвета замазки. Задыхаясь, он издавал жуткие звуки и широко разевал рот, глотая воздух, который был бесполезен.
К счастью, для данной ситуации имелись общеизвестные нецензурные слова, и некоторые я употребила, быстро откидывая одеяло и погружая свои пальцы в его пухлый бок в поисках ребер. Стеббингс скрючился и выдал высокое нелепое 'хи-хи-хи', отчего Джейми с иглой, которая продолжала раскачиваться на торчащей из ключицы нити, нервно засмеялся в ответ.
— Сейчас не время бояться щекотки, — сказала я сердито. — Джейми! Возьми одно из тех перьев и всунь в него иголку, — пока он это делал, я быстро обтерла кожу Стеббингса смоченным бренди куском ткани. Затем взяла перо-иглу в одну руку, бутылку бренди в другую, и, словно забивая гвоздь, вогнала перо острием вперед во второе межреберье. И когда оно прошло сквозь хрящ в плевральной полости, я почувствовала в глубине хлопок.
В ответ капитан издал высокий звук 'и-и-и-и-и', но это был не смех. Я отрезала перо немного короче иглы, но от удара иглу засосало. Я запаниковала, пытаясь ногтями ухватить иголку, чтобы вытащить её, и, наконец-то, мне это удалось. Пахнущая затхлостью кровь вместе с жидкостью брызнули через полое перо, затем напор уменьшился до слабого шипения воздуха.
— Дышите медленно, — проговорила я более спокойно. — Оба.
Я с тревогой смотрела на перо, ожидая дальнейшего оттока крови. Было очевидно, что если у него имелось сильное кровотечение в легком, то я практически ничем не смогла бы помочь. Но я наблюдала лишь легкое подтекание из прокола — красную слизь снаружи на пере.
