Дороги смертников (Время одиночек 2)

Отонио — толст до безобразия, но при этом резок в движениях и подвижен. Из тех редких силачей, что лишь издали могут показаться расплывшимися от жира увальнями. Лицо будто у откормленной свиньи украл и вечная улыбка идиота его ничуть не облагораживает. Одет в сомнительную рвань, из оружия булава и копье, выданные Фолом. Непонятно, зачем интендант вообще его взял. Оценил скрытую силу?

Маста и Торк — два близнеца. При знакомстве сказали, что пришли в столицу из горной деревеньки, но на кретинов совсем не похожи. Одежда крепкая, домотканая, явно крестьянская, но при этом у одного кожаная кираса, хоть и ветхая, но выглядит серьезно, а на втором бронзовый шлем. Амуницию Фол не выдавал — ребята свою принесли. Правда, оружие явно выделено интендантом — те же иззубренные топоры и копья.

Последний солдат за все время ни слова не сказал. И в кости не играл. И вообще внимания ни на кого не обращал. Глипи, когда все знакомились, представил его странно — Рубака. Вряд ли имя — явное прозвище. Причем прозвище ему очень даже подходило — чем-то он внешне на топор походил. А еще все это время он занимался одним и тем же — без устали полировал свою широкую секиру. Топор этот явно выдан не Фолом — отличное стальное изделие на окованной железом рукояти. Ни малейших украшений, но даже Тим, не слишком знакомый с этим видом оружия, не мог не оценить его совершенство. Секире Апа до него очень далеко.

Из разговоров солдат Тим знал, что где-то в лагере бродит еще один боец их группы, по прозвищу Унылый. Тим его не видел, но, по ассоциации с Рубакой, догадывался, что это за человек. Еще у палатки командира иногда маячил денщик Пагс. Но он держался заносчиво, с солдатами-нерегулярщиками общаться не стремился, и всем своим видом демонстрировал превосходство над ними.

Не выдержав, Тим подсел поближе к Рубаке. Занимаются они одним и тем же делом, так почему бы не заниматься этим вместе? Может хоть поболтать получится, коротая время за полировкой оружия.

Рубака на маневр Тима не отреагировал. Он вообще ничего не замечал кроме своей секиры. Такое впечатление, что собрался ее полировать до тех пор, пока не сточит до состояния бумажного листа. В планы Тима это не входило, и он попытался инициировать беседу:

— Я вижу, ты в топорах разбираешься?

Ответом ему было молчание — будто стену спросил. Но Тим не сдавался:

— А я в этом оружии ничего не понимаю. Я из Эгоны, мы там сражаемся копьями, пиками и мечами, ну и еще по мелочам разным. Луки само собой. Топоры не используем. Хотя у южан, вроде бы, топорщики есть. Но я с ними не сталкивался. Вот ты в этом деле все знаешь, может подскажешь, что мне делать в бою против парня вроде тебя, который умеет обращаться с секирой?

Рубака нехотя, цедя каждое слово, ответил:

— Успеть помолиться перед смертью своим богам. Если их немного, то шанс успеть есть.

— Ты считаешь, что я не смогу победить?

— А ты чувствуешь свой меч?

— Не понял?

Рубака, мгновенно оживившись, пояснил:

— Посмотри на мое оружие. Это не просто дерево и металл — это продолжение моей руки. Смотри на изгиб рукояти. Вот я берусь за середину, чуть поворачиваю кисть, разжимаю пальцы, и все — секира сама прыгает мне в ладонь и тянет меня за собой, пытаясь ударить. Это не я бью — она бьет. Я просто не мешаю ей рубить. Видишь, как легко она совершает оборот? Полированное лезвие отбрасывает солнечные зайчики, ослепляя врагов. Даже без замаха она способна пробить крепкую кирасу или вдавить глубоко в мясо отличную кольчугу. А если я позволю ей ударить с размахом, она может расколоть щит. Крепкий шлем удар отразит, и лезвие соскользнет вбок, снеся по пути руку вместе с плечом. Жалкие мечи или сабли бессильны перед окованной железом рукоятью. Я даже не почувствую силы их ударов — секира их вбирает в себя. А вот принять на тонкий клинок ее удар, это страшно — сталь меча может не выдержать, или руки меченосца разожмутся, и он заорет от обжигающей боли, иссушившей кожу на ладонях. И последнее что он услышит — свист рассекаемого воздуха. Эта песня моего топора уже немало народа проводила в загробные миры, и он готов петь ее неустанно. А можешь ли ты сказать такое о своем мече?

Тим, затрудняясь с ответом, покачал головой.

— Если тебе попадется парень вроде меня, сразу начинай молиться — иначе не успеешь.

После такого монолога, Тиму перехотелось общаться с Рубакой. И вообще, он стал относиться к нему с некоторой опаской. Неизвестно, чего можно ожидаться от человека, полностью свихнувшегося на почве топоров.

Глипи, не упустивший ни одного слова из монолога Рубаки, с ухмылкой добавил:

— В третьей роте есть парень по прозвищу Топор. Мне кажется, он брат-близнец Рубаки. Полностью глухонемой человек, покуда речь о топорах не зайдет.

Тима известие о наличие в отряде сразу двух сумасшедших топорщиков не слишком обрадовало. Красочный монолог Рубаки его впечатлил — он стал продумывать варианты способов борьбы против таких бойцов. Хотя какие тут способы — лука нет, доспехов тоже нет. Если противник будет в броне, надо просто убегать. Если без брони... Секира штука тяжелая, и инерция у нее значительная. Можно сыграть на скорости меча, главное, не подставиться под сокрушающий рубящий удар. Тут верная смерть, или, если сумеешь отбить, на землю рухнешь от такого толчка. Плохо, что секира еще и длиннее намного — на дистанции не сыграешь. Не будь этот Рубака таким странным, можно было бы попробовать с ним провести несколько учебных боев, чтобы на практике прочувствовать, каково это. Но с этим не стоит — может запросто позабыть, что бой учебный, а Тим не горит желанием потерять пару конечностей.

* * *

Эль вернулась только в сумерках. Тим уже даже начал испытывать негативные эмоции, представляя, что она пропадет неизвестно куда на целую ночь. Фол, появившийся перед ней, сразу начал хлопотать насчет ужина, приставив к котлу Глипи и Отонио, так что к приходу девушки почти подоспела перловая каша, приправленная костлявым изюмом. Интендант вытащил из своих закромов дюжину огромных луковиц и мешок сухарей, после чего радостно заявил, что сегодня ужин исключительно удачный. Тим так не считал — по пути в столицу Ании он питался несравненно лучше. В нищей стране за простой медяк можно было купить десяток свежих яиц, а на вторую монету пышный каравай горячего хлеба и кусок овечьего сыра, приправленного горными травками. Обжора Ап не уставал хвалить местные продукты — по его словам, здесь все гораздо вкуснее, чем имперское.

Сплевывая косточки из разжеванного изюма, Тим внимательно слушал нескончаемую болтовню Фола. Тот, в отличие от денщика, утащившего полную миску в палатку, снобизмом не страдал, и с нерегулярщиками общался охотно. Для начала интендант долго расхваливал Эль. По его словам, выходило, что она не просто знахарка, а магичка ничуть не уступающая в силе лучшим имперским магам (чему Тим не удивился). Солдат, загибавшийся от воспаления в раздувшейся брюшине, уже через час после ее лечения пришел в себя и попросил воды. Другому, пострадавшему в драке, она вправила расплющенный нос и вывихнутую руку. С третьим возилась очень долго — бедняга расшибся, упав с лошади, и второй день лежал без сознания. Но и он пошел на поправку — впервые открыл глаза.

Фол так же поведал о смутных слухах, что в Тарибели не все ладно. То ли Фока рискнул перейти границу, то ли нурийские бандиты окончательно обнаглели, но имперским воякам там, похоже, несладко приходится. А раз так, то вряд ли придется долго ждать отправки. Гавань забита кораблями — хватит, наверное, перевезти всех. Князь посылает на войну около десятка тысяч своих отборных воинов и дворян-ополченцев, плюс тысяч пятнадцать нерегулярщиков. Учитывая остальных союзников, сила, собранная против агрессора, выйдет колоссальной. Пособники некромантов ничего не смогут поделать — скорее всего, уже до конца лета силы Альянса дойдут до северной границы Хабрии, захватив всю страну.

Попытки Тима выведать какие-нибудь подробности успехом не увенчались — Фол знал немногое, да и то из слухов. Никто из высших офицеров не считал нужным делиться с ним важной информацией.

Слухи о том, что у имперцев в Тарибели какие-то неприятности, Тима сильно заинтриговали. Что же там сейчас происходит? Ворочаясь на плаще, расстеленном поверх соломенной подстилки, он долго не мог уснуть, размышляя над этим.

А еще он почему-то начал подозревать, что повоевать все же придется. Если бы конфликт был пустяковым, никто бы не стал из захудалой Ании гнать в такую даль больше двадцати тысяч солдат.

В Тарибели происходит что-то необычное.

* * *

Пробуждение вышло резким. Визгливый, дергающийся голос, по громкости не уступающий брачной песне кашалота, чуть ли не в ухо проорал:

— Подъем! Все подъем! И ротам подъем! Поднимайте роты! Бегом дармоеды!!!

Тим, вскочив, спросонья чуть не завалил навес, под которым спал между Апом и Рубакой. В предрассветном сумраке различил источник шума — плюгавенький толстячок в алом кафтане брызгая слюной настойчиво требовал всем немедленно подняться.

Первое желание Тима было вполне естественным — подойти к этому недомерку и с хорошего замаха вбить ребро ладони в разинутый рот, с наслаждением прочувствовав, как зубы, освобождаясь из тисков десен, с треском влетают в визгливую глотку. Увы — здесь не Эгона, где все просто и понятно, и где первое желание обычно самое правильное. Если кто-то рискнул орать посреди спящего лагеря, он или самоубийца, или имеет на это право. Судя по яркому кафтану, скорее всего последнее — слишком дорогая одежда для простого самоубийцы.

Фол, выскочив из палатки, подтвердил неприятное предположение Тима:

— Господин ценатер — один миг и все будет исполнено! Глипи! Маста! Торк! Бегом поднять роты и выстроить всех!

Тим понял, что наблюдает большое начальство — явился командир нерегулярщиков. В лагере ценатер Хфорц сидеть не любил — целыми днями пропадал в городе. По словам Глипи он там постоянно стоял в очередях на самых толстых шлюх — ввиду наплыва солдатни столичные бордели не успевали обслуживать всех страждущих вояк. Причем другие офицеры, понаглее, часто проходили перед ним, не считаясь с его правом первоочередника и вообще никак с ним не считаясь. Постоянное унижение приводило его в бешенство, которое он вымещал на своих подчиненных, так как духу вызвать обидчиков на бой у него не хватало. Да и какой из него вояка — каплун в панталонах.

Неужели его опять обидели, и он ни свет, ни заря решил сорвать свою злость на солдатах?

Ценатер, не дожидаясь, когда соберутся все роты, начал изрекать уже более конкретные фразы:

— Бегом собирайте свои лохмотья и марш к гавани! Там, у причала, вас ждет корабль! Хватит вам княжеский хлеб впустую жрать — пора его отрабатывать! И не пеняйте на то, что у нас некомплект — работать придется, будто у нас полный состав! Все, дармоеды, закончился ваш отдых — мы отплываем к берегам Империи!

Глава 12

Сеул пробился из низов. Сыну мелкого лавочника сделать карьеру непросто, а уж получить дворянство, пусть даже и негербовое, и вовсе немыслимо. Но он получил. И получил честно — не предавал, не расталкивал локтями товарищей по пути в гору, не вылизывал начальству зады и не подставлял свой. Он просто выполнял свою работу. И выполнял ее так, что его частенько замечали те, кто это мог оценить. Бывали у него, конечно, и падения, но взлетов все же побольше случалось.

И бывали в его работе случаи, когда жизнь висела на тончайшей нити. Однажды нож подосланного убийцы скользнул по горлу, но даже кожу не поцарапал — спас хитрый воротничок с вшитой стальной полоской. Стилет мелкого торговца итисом, которого Сеул хотел задержать просто как свидетеля, сломался, ударив в ребро. Ребро тоже сломалось, но рана оказалась пустяковой, хотя негодяй явно метил в сердце. В Сеула стреляли из арбалетов и луков, его пытались удушить удавкой, недавно он попал под магический удар и обстрел из пороховых трубок, а однажды под ним даже лошадь ухитрились убить. Везение было на его стороне — ни разу увечья серьезного не получил. Ну, если откровенно, то не только везение — дознаватель умел за себя постоять. Регулярно брал уроки фехтования, меняя мастеров для постижения секретов разных школ, выучился отлично носиться верхом и управлять экипажем, у старых сыщиков узнавал секреты предугадывания поступков человека по едва заметным жестам, движениям, взглядам.

Поступки человека, перед которым Сеул сейчас сидел, он предугадать не мог. Вообще не мог — даже приблизительно. Живая скала — абсолютно непроницаемая. Его можно смело использовать вместо надгробия — никто и не заподозрит, что это живой человек.

Когда дознаватель спустился в селение, его встретила четверка невероятно угрюмых горцев, вооруженных от мизинцев на ногах до верхушек высоких шапок. Их намерения предугадать мог даже дурак — они неистово мечтали убить Сеула особо злодейским способом. Мучительным способом. Кроваво-зрелищным. Так как человека нельзя убить дважды, такие ребята ухитряются из одного раза сделать спектакль, достойный десятка смертей. Но лишь полный дурак не понял бы, что убивать дознавателя не будут — что-то им мешало в осуществлении своих желаний.

Непроницаемый человек, встретивший Сеула на пороге низкого домика с плоской крышей, кивнул горцам, и те, сохраняя мрачный вид, остановились, пропуская "столичного гостя" вперед. В дом они не вошли.

Опытный Одон, инструктируя Сеула перед походом в селение, предупредил, что в домах горцев можно делать что угодно, за единственным исключением — нельзя притрагиваться к еде или питью. Но если хозяин предложит сам, отказываться нельзя ни в коем случае. Это не вежливость — это жизненно важная вещь. Если ты попробовал то, что тебе предложили, ты становишься полноправным гостем. А гостя нельзя резать ни в доме, ни на территории селения. Хочешь его зарезать — тащи за околицу. А ведь за околицей дожидаются егеря, и они негативно отнесутся к такому делу. Так что Сеул поневоле стал испытывать чувства голода и жажды, ожидая, когда же ему предложат пожрать и попить.

Но хозяин не предлагал.

Да и хозяин ли? Не слишком этот человек похож на горца. Горцы ведь по внешней и внутренней сути шакалы или волки. Налететь, укусить, отскочить. Загрызть слабого, или толпой сделать это с сильным. Не уважать никого и ничего кроме правил стаи и вожака. Их образ жизни отражается у них в глазах — взгляни в них, и увидишь агрессивный мрак.

Этот человек был одет как горец. Выглядел как горец. Но в глазах его было два бездонных черных омута — ничего не прочитать. И держался он неправильно. Хотя Сеул с горцами близко знаком не был, но наблюдательность подсказывала — нормальные горцы так не держатся. Они постоянно тянутся к поясу, постукивают пальцами по рукояткам кинжалов, смотрят исподлобья, чуть повернув голову. И постоянно жуют какую-то дрянь, сплевывая жмых под ноги. И несмываемая печать какой-то подавленной униженности в сочетании с готовностью принять в любой миг самый жестокий удар судьбы, маскируемая агрессивной гордостью, временами доходящей до абсурда.