Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Мне очень многое хотелось сказать Андрею сейчас, во многом упрекнуть, но, едва я разглядела его лицо, смогла только вымолвить пораженно:
— Что с вами?..
— Со мной? — без эмоций переспросил он. — Со мной все хорошо. Разве что-то не так?
У меня первой мыслью было, что головой он ударился все же слишком сильно: глаза на его всегда свежем и пышущем здоровьем лице запали и почернели, щеки были небриты, и, кажется, он даже забыл воспользоваться одеколоном. На его фоне Вася сейчас выглядел прямо-таки блестящим дворянином.
Пока я пыталась понять причину перемены в Андрее, Вася заговорил:
— Андрей Федорович мне уже рассказал, что здесь у вас произошло... — он заметно нервничал. — Впрочем, мне уже и Никифор, кучер наш, многое поведал. Как Наташа — она в порядке? У полиции есть хоть какие-то мысли, кто это сделал?
— О полиции я ничего не знаю, — поспешно солгала я, — а с Натали все хорошо, она справляется. С приездом вас, Василий Максимович, — я выдавила из себя улыбку, — что в Пскове?
Тот тяжело вздохнул, и по вздоху этому можно было понять, что никаких хороших новостей он не привез:
— Отвратительные там дела, — угрюмо ответил он. — То есть, сначала все шло неплохо: оказалось, что на этого нотариуса, Синявского, и раньше поступали жалобы, его даже пытались обвинить во взяточничестве, но не смогли доказать. Так что полиция плотно взялась за него, в конторе учинили обыск и нашли какие-то письма сомнительного содержания... — Вася запнулся, — в общем, такие письма, которые ставили бы крест на его репутации...
— Какого именно содержания? — раздраженно переспросила я — терпеть не могу, когда говорят загадками.
— Содомитом был наш Синявский, — мрачно и без обиняков пояснил Андрей, — мне Василий Максимович уже поведал эту душераздирающую историю.
— О... — только и смогла вымолвить я, тут же пожалев, что спросила. Признаться, я не совсем поняла, что это значит, но кажется, что-то очень-очень неприличное.
— Ну, в общем, да, — продолжил, смущаясь, как и я, Вася. — Меня там не было, разумеется, но рассказывали, что с Синявским, когда нашли эти письма, случилась форменная истерика, и он тут же, на глаза у всех выбросился из окна. Разбился насмерть.
Я еще раз пораженно выдохнула, ведь это означало, что ни подтвердить, ни опровергнуть подделку завещания нотариус уже не сможет.
— Но ведь можно еще попытаться выяснить о завещании у дворецкого или лакеев... — предложила все же я.
Но Вася решительно покачал головой.
— Не стану я ничего выяснять — уволю всех троих, и дело с концом. Довольно и того, что я знаю, что завещание было поддельное, а Елизар с лакеями предали отца! Подробности меня не интересуют. — Вася произнес это неожиданно жестко, а после откланялся: — простите, я оставлю вас, мне нужно найти сестру.
И он, неловко поклонившись, направился к дому.
Я смотрела ему вслед и думала о том, что он ничуть не расстроен смертью Лизаветы. Думаю, даже вздохнул с облегчением, когда узнал об этом. Но подозрений в его адрес у меня уже не было, так как сегодня утром Кошкин рассказал мне, что получили телеграмму из Пскова: в ночь, когда убили Лизавету, Василий Максимович находился в гостинице. Это подтвердил коридорный, который являлся одновременно и полицейским осведомителем, так что алиби у Васи неоспоримое.
То, что так повезло с этим осведомителем, вовсе не было чудесным совпадением. Мне вспомнилось отчего-то, как пару лет назад Платон Алексеевич, мой попечитель, водил меня в кафе — я ела пирожное, а он, посмеиваясь, тихонько кивнул мне на швейцара и назвал его полицейским 'стукачком', который, видимо, только-только поступил на службу, потому подслушивает разговоры посетителей слишком явно. Тогда же он рассказал, что такие осведомители работают практически в каждом кафе или ресторане и уж точно в каждой мало-мальски приличной гостинице — чаще всего это именно швейцары или коридорные. По словам Платона Алексеевича такая не вполне красивая мера существенно помогала, однако, держать преступность — как уголовную, так и политическую — в узде.
А потом я с горечью подумала, что слишком часто вспоминаю в последнее время о своем попечителе. Никогда прежде не думала, что эти глупости, которыми он меня каждый раз пичкал, окажутся для меня когда-нибудь столь полезными.
— О чем вы думаете? — отвлек меня голос Андрея, который все это время стоял рядом.
— Лучше б вам не знать, о чем я думаю, — усмехнулась я, — боюсь, ваше мнение обо мне и так уже слишком дурно.
— Как и ваше обо мне, должно быть... — без улыбки сказал Андрей.
Я подняла на него короткий взгляд и тут же его отвела. А потом заговорила через силу:
— Я хотела бы вас попросить, Андрей, об одной услуге... тот наш разговор, когда я сказала вам, что Лизавета Тихоновна и Ильицкий якобы любовники — я прошу вас, не говорите об этом полицейским.
— Вот как? Почему я должен об этом молчать? — он даже оживился, но удивление его казалось наигранным. Боюсь, Андрей догадывался, почему я выгораживаю Ильицкого.
— Потому что это неправда... скорее всего, — смешалась я. — Однако следователями такое заявление может быть истолковано превратно, потому я прошу вас...
— Почему вы считаете, что это неправда? Потому что Ильицкий вам так сказал? — Андрей зло усмехнулся. — Право, не будьте такой наивной.
Мне захотелось расплакаться, потому что Андрей слово в слово повторял мои собственные мысли.
— Хорошо, — не выдержала я, заговорив жестче, чтобы не было заметно, как дрожит мой голос, — допустим, между ними действительно что-то было. Допустим. Вы же понимаете, что следователи ухватятся за это и решат, что он убил ее... из ревности, например или после ссоры.
— А вы можете поручиться, что это не так? — Андрей произнес это пылко и резко — я бы даже сказала, отчаянно, — я знаю его много лет, и то не могу поручиться... Он ведь неуправляемый, никогда не знаешь, что у него на уме! В любом случае, наш разговор не имеет смысла, поскольку меня только что допрашивали. Я все им рассказал.
— Что вы им рассказали? — обомлела я.
— Только то, что рассказали мне вы — ни словом больше. И даже, случись наш с вами разговор прежде, до допроса, я все равно бы повторил им все слово в слово! Произошло убийство! Как же вы не понимаете, что любая мелочь может им помочь — нельзя о таком умалчивать!..
Не дослушав его и сжав виски ладонями, я поскорее оставила Андрея, будучи очень злой на него. Хотя ругать мне следовало прежде всего себя: это ведь я разболтала Андрею об увиденной сцене, это я домыслила черт знает что... Но действительно ли это лишь безумные домыслы?
В этот момент я увидела у крыльца дома Кошкина — может быть, что-то стало уже известно? Тот, заметив меня, и сам решительно шел навстречу, выглядел он при этом таким рассерженным, что я даже испугалась.
— Идемте, — он грубовато велел мне следовать за ним, — всех уже допросили, одна вы остались.
Кажется, его раздражение не было связано со мной, так что я все же спросила робко:
— Что-то случилось?
Кошкин, как будто борясь с собой, ответил:
— Не обращайте внимания — издержки работы... свидетеля сейчас допрашивали: сначала искали его по всему уезду, а выяснилось, что он на выезде из Масловки в трактире квасил весь день. Так он на допросе Севастьянова едва ли не до истерики довел. Бывают же люди...
Я поняла, о ком он говорит, еще прежде, чем вошла в библиотеку и увидела сидящего в кресле у окна Ильицкого.
Глава XXXII
Мне в эти дни казалось, что стоит мне взглянуть на Ильицкого, как я сразу пойму, имеет ли он какое-то отношение к убийству Лизаветы. Однако взгляд Евгения был настолько пустым, что и сейчас я не могла сказать ничего определенного. Скорее, еще больше запуталась. Одно было очевидно — известие о Лизавете привело его в это состояние. Значит, она ему небезразлична. Она ему настолько небезразлична, что, кажется, даже если сейчас Кошкин наденет на него наручники и отведет в камеру — его это не особенно взволнует.
Еще через мгновение его взгляд все-таки сфокусировался на моем лице, и он как будто даже меня узнал. Но тут же утомленно отвернулся и вышел мимо меня за дверь. Я же почти без сил опустилась в кресло, где только что сидел он.
— Итак, Лидия Гавриловна, рассказывайте, — очень любезно и даже ласково заговорил Севастьянов. — Где вы прошлой ночью были, что видели, что слышали. Все рассказывайте.
Он сидел на широкой уютной софе в темном углу кабинета, наискось от меня, и, звеня ложечкой по стенкам фарфоровой чашки, помешивал чай. Напротив меня за столом сидел урядник с неаккуратными обвисшими усами и, старательно скрипя пером, вписывал мои показания в документ — именно этот 'писарь' уже выяснил у меня полное имя, происхождение, имена живых родственников и прочие формальности. За его спиной, прислонившись к стеллажу с книгами, стоял Кошкин, глядя на меня хмуро и серьезно.
Севастьянов же был сама любезность и обходительность.
Я первым делом чуть развернула свое кресло, чтобы не только Севастьянов имел удовольствие разглядывать меня, но и я его, а потом, тоже располагающе, но неискренне улыбаясь, ответила на вопрос:
— Так случилось, что прошлой ночью я находилась в комнате горничной Дарьи и качала люльку с ее ребенком. Было половина двенадцатого, когда я — совершенно случайно, — выделила я голосом, — бросила взгляд за окно и увидела даму в белом плаще. Я думаю, это была Эйвазова.
— Та-ак, — вкрадчиво кивнул Севастьянов, ничем не выдав, что услышал эту информацию впервые. — А почему вы решили, что это Эйвазова?
— Потому что прежде я уже видела даму в таком же плаще, уходящую ночью в парк. И мне доводилось видеть ее лицо — это была именно она. Мои слова может подтвердить Наталья Максимовна.
Я уловила, как Севастьянов быстро переглянулся с Кошкиным — видимо, Натали действительно рассказала уже о наших ночных наблюдениях.
— И что она делала, эта дама?
— Она спустилась по ступеням веранды, постояла с минуту... а потом к ней подошел мужчина, которого она взяла под руку, и вместе с ним удалилась в парк.
— Та-ак... — Севастьянов не выдержал и порывисто, видимо от волнения, поднялся с софы, прохаживаясь по библиотеке. — Мужчину вы, должно быть, тоже узнали?
— Нет, мужчину я не узнала, — расстроила я его. — Было очень темно, и лица я не разглядела. Он был заметно выше Эйвазовой, одет в распашной темный плащ — фасон я, к сожалению, не рассмотрела — и шляпу-'котелок'... кажется — насчет модели шляпы я тоже не вполне уверена. А в руках он держал трость.
Пока я договаривала, Севастьянов уже подошел достаточно близко ко мне, заложил руки в карманы, забыв обо всех своих заученных манерах, и с прищуром неотрывно смотрел мне в глаза.
— Но мужчина тоже вышел из дома, так?
Я снова качнула головой:
— Этого я не видела. Он появился откуда-то сбоку и достаточно неожиданно... возможно, тоже спустился с веранды, а возможно, просто повернул из-за угла.
Снова и снова я прокручивала в памяти тот эпизод, но так и не могла понять, откуда именно он появился: все мое внимание занимала тогда фигура Эйвазовой.
— Так, говорите, это было в одиннадцать?
— В половине двенадцатого, — поправила я, хотя наверняка Севастьянов ошибся нарочно, проверяя меня.
— Ясненько... — Севастьянов вновь переглянулся с Кошкиным и, окончательно забывая о манерах, присел на край стола рядом со мной. — Лидия Гавриловна, а скажите-ка, какие у вас отношения сложились с Эйвазовыми и гостями дома? Были у вас с кем-то конфликты? Или, быть может, вам доводилось конфликты наблюдать?
— Эйвазовы, как и их родственники и гости, замечательные люди — я нашла в их лице множество друзей, и у меня со всеми ровные и теплые дружеские отношения.
Кажется, я чуть переусердствовала с патокой и два раза употребила слова с корнями 'друг'. Будь в этой комнате Ильицкий, он непременно бы ухмыльнулся и вставил какой-нибудь едкий комментарий.
— Да? — изумился в ответ Севастьянов, — а один... из свидетелей сказал, что у вас с господином Ильицким постоянно случались эти самые конфликты. Каждый день буквально.
Пристав смотрел на меня испытующе, но на губах играла все та же неискренняя улыбка. В ответ и я улыбнулась как можно безобиднее:
— Так те конфликты были из-за политических убеждений, а разве знаете вы русскую семью, в которой не ссорились бы за столом из-за политики? Евгений Иванович замечательный человек, у него отличное чувство юмора, которое, правда, не все понимают...
— Ну да, ну да, — покивал Севасьянов. — А с остальными членами семьи у Евгения Ивановича какие отношения? Много таких, кто его чувство юмора не понимает?
Да что ж он к нему прицепился, к Ильицкому?! Я уже начинала нервничать...
— Насколько мне известно, у него со всеми были ровные и теплые отношения, — осторожно сказала я.
— И дружеские еще, наверное? — уточнил Севастьянов.
— Да... — Надо мною, кажется, уже явно издевались.
— А вот у нас имеются другие сведения... — Севастьянов выдержал паузу, поднимаясь со стола и молча шагая к противоположной стене. Мне в это время огромных усилий стоило не озираться испуганно на Кошкина, не впиваться ногтями в ладони и вообще вести себя так, словно мне дела нет до Ильицкого и до их сведений. Севастьянов продолжил: — вы разве запамятовали, как однажды вошли в столовую и застали весьма пикантную сцену между господином Ильицким и убиенной Елизаветой Тихоновной?
Он снова впился в мои глаза цепким взглядом, а я, по-прежнему не показывая волнения, думала о том, что если сейчас примусь выгораживать Ильицкого — мне все равно не поверят. Еще и друга в лице Кошкина потеряю. Но и 'топить' его, разумеется, было нельзя: пристав и так невзлюбил Ильицкого.
— Вы о поцелуе?.. — я наклонила лицо, всем видом показывая, как смущена. — Право, я уже тысячу раз пожалела, что имела неосторожность рассказать об этом Андрею Федоровичу. Он домыслил бог знает что, а я всего-то видела, как они стояли рядом возле камина... Прошу вас, не будем больше об этом, мне ужасно стыдно, что я невольно оговорила Елизавету Тихоновну.
— Нет уж, голубушка, придется нам на эту тему договаривать...
Сквозь напускную любезность Севастьянова чувствовался жесткий тон, и я поняла, что мой маневр не удался: судебный пристав не собирался щадить чувства юной девицы, а возможно, и вовсе не поверил мне.
— Так что же не было никакого поцелуя? — спросил он прямо.
Первым моим порывом было применить все свои актерские таланты, чтобы пылко крикнуть 'Богом клянусь, не было!', размашисто перекреститься и смотреть на Севастьянова честным взглядом. Уверена, у меня бы получилось, но в этот момент я некстати вспомнила последний разговор с Андреем и его вопрос, такой простой и безыскусный — могла бы я за Ильицкого поручиться?
Я смешалась, отвела взгляд и, не в силах больше разыгрывать хладнокровие, молвила едва слышно:
— Я не знаю...
Севастьянову этого хватило, он вновь бросил взгляд на Кошкина, и мне показалось, что он уже распоряжается об аресте. Потому заговорила пылко, понимая, вместе с тем, что мои слова уже не будут услышаны:
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |