Привет, любимая!

Он прошелся по комнате. Вернулся к столу. Взял сигареты, нервно закурил. Сказал медленно и веско:

— Ты его любишь, а он тебя — нет.

— И он меня любит. Не врите.

— Если бы любил, то здесь сейчас был бы он, а не я.

— Он не может, — я издевательски улыбнулась. — У него контракт. Он в Африке. Достойно представляет Союз нерушимый...

Роман непослушными пальцами застегивал воротник рубашки. Нацепил галстук. Взялся за пиджак.

— Он в городе. Вернулся в июле.

— Как?

У меня схватило сердце. Боль стала острой — точно шилом прокололи.

— Вот так, — мстительно усмехнулся Роман. Достал из верхнего кармана расческу, стал неторопливо причесываться. Был спокоен. Но я-то видела, как у него дрожали губы. Переживает. Ну и пусть. Мне наплевать. Мне теперь на все наплевать. Рыжий в городе! Целых два месяца. И ни звука. Как же это? Что же это он? Хоть бы где в толпе... издалека... И эта сволочь, Роман, до сего часа ни единым словом не обмолвился.

— Ну, пусть, — сказала я с отчаянием и села на диван.

— Что? — не понял Роман. Он все еще стоял у стола. Закуривал новую сигарету. Сердитый. Одним махом опрокинул в рот рюмку коньяку. Не закусил ничем, а сразу же налил себе еще. И снова залпом выпил. Поморщился. Опять ничем не закусил.

— Пусть он меня не любит. Какое это имеет значение? — я устало смотрела на деверя. — Я-то его все равно люблю. И всегда только его любила.

Мы молчали. До-олго. Почему же он не уходит? Не понимает разве, что он мне не нужен?

— Уходите, Роман Анатольевич. И никогда больше не возвращайтесь.

— Аля! Ты еще передумаешь. Не торопись, — он топтался теперь рядом со мной. До чего жалок. Я молча покачала головой. Неужели не ясно?

— Ну, чем, чем он лучше меня? — внезапно закричал Роман. — Что в нем есть такое, чего нет во мне?

Взрослый человек, а спрашивает об элементарных вещах. Вот чудак!

— Он — настоящий мужик. А вы — всего лишь мужчина. Не умеете брать на себя ответственность... за себя и других. Да что вам объяснять? — я махнула рукой. — Все равно не поймете.

Роман снял с вешалки плащ. Взял зонт. В дверях жестко сказал мне:

— Не думай, Аля, что у нас все кончилось.

Однако! Быстро же он в себя пришел.

— Да не было у нас с вами ничего, — ощетинилась я.

— Все равно. Я не отступлю. Я тебе еще весной ясно дал понять, что это не очередное похождение. Ты мне нужна. И ты со мной будешь. Ты сейчас успокойся, мы после поговорим.

— Катись ты! — вконец рассвирепела я.

* * *

Тетя Нина беспокоилась. Не зря, конечно. Но я с собой поделать ничего не могла. Не пила, не ела, не спала. Даже о сыне забыла. И ничего никому не рассказывала. Дважды тетка призывала Олега с Таней. Они прибегали, тормошили меня. Я делала вид, будто все отлично. Правда, обмануть при этом никого не могла. Полюбила после работы бродить по улицам. Просто так. Без всякой цели.

Вечерний город был удивителен. Особенно, когда совсем темнело. Море огней. Я шла, никуда не торопясь. Засматривалась на чужие окна — разноцветные окна. Видела за ними людей, чужую жизнь. Мне думалось, что жизнь, которая текла там, счастливей моей, и я подсматривала, заглядывалась на нее. Несколько раз случайно оказывалась возле клиники. И однажды увидела его. Он садился в белую "Ниву". Наверное, своя ... Похудел. Стал поджарый, загорелый до черноты. Волосы совсем выцвели — ни намека на рыжинку. Мишка меня не заметил. Я была счастлива, что увидела его. Стояла и смотрела, как он выруливает с площадки перед клиникой на проспект. Счастья мне хватило на дорогу до дома. А там снова навалилась апатия. Вот бы кто-нибудь сказал ему, что у него есть сын. Ведь к сыну-то должен прийти? Хоть разок?

К ноябрю истощение нервной системы стало таким, что одна простуда следовала у меня за другой. Таня звонила несколько раз. Приглашала на седьмое к ним.

— Алька, мы так давно не собирались. Приезжай.

— Таня! Я опять простудилась. Температура. Куда мне ехать? А тетю Нину с Ванечкой одних не пущу.

— Ну, Аля!

— Танюш, мне болеть нельзя. Больничный не полностью оплачивается. Лучше дома отсижусь.

— Ну, как знаешь, — обижалась она.

А через день звонила снова. Олег не встревал. Чувствовал: что-то неладное происходит. А что? — понять не мог. Осторожно присматривался к ситуации. Лучшего друга у меня никогда не было. Если не считать, конечно, Вальку Прохорова. Он неожиданно тоже оказался на высоте. Охранял меня от звонков Романа, как цепной пес. Я только раз ему и намекнула. Туманного намека оказалось вполне достаточно. С того момента меня для Романа никогда не было на месте. То я взяла отгул, то у нас совещание, то я на приеме у начальника, то просто... в туалете. Валька сам с ним разговаривал. Изощрялся, как мог. Иногда мне становилось нестерпимо любопытно, что Валька изобретет сегодня? Роман периодически пытался отловить меня на улице. Но мне везло. Всегда удавалось ускользнуть. Я опять изменила маршрут, по которому ездила домой. Теперь мой путь обязательно пролегал мимо клиники. Жаль, Мишку увидеть больше не удалось. "Ниву" его видела каждый раз. Его самого — нет. Он, вероятно, восстановился на работе. Может, мне придумать себе какую-нибудь поганую болезнь и лечь в клинику? К нему в палату? Пусть лечит. Я сама пугалась своих мыслей. И ничего ровным счетом не предпринимала. Сразу после седьмого — обещала сама себе.

* * *

Седьмое ноября мы отмечали дома. Без выпивки. Тетя Нина сердилась.

— Вот увидишь, Александра, теперь сахар исчезнет. Все самогон гнать начнут.

Мы сидели за накрытым столом и смотрели по телевизору праздничный концерт. Ванечка вилкой пытался сделать огромному яблоку глаза и рот. Яблоко не поддавалось. Я отобрала у сына вилку.

— И что? — поинтересовалась у тети Нины. — Какой он, самогон-то? Пить можно?

— Да сивуха сивухой, — вздохнула тетка. — А на водку ... бабы в очереди говорили: талоны.

— Ну, мы с тобой водку раз в год пьем. И то на кладбище. Подумаешь! Будем там не водку пить, а самогон. Нам и нужно-то по пятьдесят грамм.

— Ох, Александра, — покачала головой тетя Нина.

В дверь позвонили.

— Вроде, Олег, — удивилась тетка. Она почти всех знакомых определяла по звонкам. И что интересно, с поразительной точностью. Ошибалась крайне редко.

— Чего это он? Уже поздновато.

Я пожала плечами. Мне-то откуда знать?

— Пойди, Александра, открой.

Смотри ты, действительно Олег. Всклокоченный. Глаза бешенные. Летел что ли всю дорогу?

— Привет, Олежка!

Он не поздоровался. Перевел дух и хрипло сказал:

— Быстро собирайся. Он у нас. Вернулся.

Я даже не стала делать вид, будто не понимаю, о чем речь.

— Он давно вернулся. Еще летом.

— Не понял... — Олег переступил порог.

— А чего тут не понимать?

Я села на калошницу и стала рассматривать молнию на его куртке.

— Откуда ты знаешь? — он присел рядом со мной на корточки. Заглянул в глаза. Вышла тетя Нина. Он кивнул ей.

— Не все ли равно?

— Совсем сбрендила?! — Олег тряхнул меня за плечо. — Ты думаешь бороться или нет?

— Зачем? — безразлично спросила я.

— Да ведь он любит тебя! — Олег уже тряс меня, как грушу. — От вашей с Ванькой фотографии сейчас полчаса не отходил. Боюсь, сопрет, пока меня нет.

— Это какая же фотография? — встряла тетя Нина.

— С Шурочкиного дня рождения, — пояснил он, не оборачиваясь. — Слышишь, Аля? Он только о тебе и спросил, когда пришел. Больше ничего не спрашивал. Мы пока ничего и не сказали ему. Ни о тебе, ни о Ваньке.

— А ну, вставай! — вдруг гаркнула на меня тетя Нина.

Я опешила. И встала ...

— Ты чего? — пролепетала ей, не на шутку испугавшись. Тетя Нина сама на себя не походила.

— Собирайся и иди, куда сказано!

— Не пойду! — я упрямо сжала губы. — Я простужена. У меня температура. Если ему будет нужно, он сам придет. А я не пойду.

Тетка размахнулась. И как даст мне. Крепкой натруженной ладонью. Изо всей силы. По щеке.

— Ты что? — ойкнула я, схватившись за щеку.

— Ваньку без отца оставила, дрянь! — загремела тетка. — Собирайся и иди. И без мужа не возвращайся!

— Зачем вы так, теть Нин? — вполголоса растеряно спросил Олег.

— А как с ней еще прикажешь разговаривать? — огрызнулась тетка. — И жить без него не может, и мириться не желает. Ее ведь и трактором не сдвинешь. У-у ... Ослица упрямая!

Она снова замахнулась. Я быстро спряталась за Олега, и, заикаясь, сказала:

— Хорошо, хорошо. Я уже иду. Ты только не волнуйся.

Ванечка выскочил в прихожую. Разобраться в происходящем не мог. Смотрел на нас широко раскрытыми глазенками. Того и гляди, заплачет.

— Иди, иди, Ванечка! — подтолкнула его в комнату тетя Нина. — Иди, голубчик. Мама скоро придет.

Я спешно натягивала сапоги, пальто, все еще прячась у Олега за спиной. По теткиному лицу поняла, дальнейшее ее поведение непредсказуемо. Продолжая прикрываться Олегом, выскочила на лестницу.

— Ну и ну! — только и сказал Олег, беря меня на улице под руку.

Уже на автобусной остановке сказал:

— Щека болит? Снег приложи.

Я кивнула. Щека горела, как от ожога. Но комментировать случившееся не хотелось. Думала о другом. О Рыжем думала.

* * *

Олег включил в прихожей свет. Взглянул на вешалку.

— Он еще здесь. Ты раздевайся. Не торопись. Я обстановку прощупаю.

Скинул куртку и, не снимая ботинок, прошел в комнату. Оттуда доносился неясный гул, звон посуды, смех. Я расстегнула пальто. На какое-то мгновение все вдруг поплыло перед глазами. Я боюсь? Ерунда. Я ничего не боюсь. Стянула шарф и сняла шапку. Вдруг совсем рядом знакомый голос бухающими басами произнес:

— Нет. Я уж поеду. Мать ждет.

Я обмерла, привалившись спиной к стене. В прихожую вышел Мишка.

Мамочка моя! Четыре года ... Четыре года ... я не видела его. Целую вечность. Четыре года мечтала встретиться ... Взглянуть в глаза ... Сказать ... Вот сказать-то ничего и не получилось. Только всхлип какой-то в груди вместо слов.

Он насмешливо смотрел на меня. Взгляд жесткий, чужой.

— А-а ... Это ты ... — протянул. — Ну, привет, любимая.

Чужой. Совсем чужой. Глаза — ледяные. Смешинок и в помине нет. И вовсе он не такой огромный, каким помнился. Или усох? На африканском солнышке?

— Зачем пришла? — неприязненно спросил он. Прищурившись, оглядел меня с ног до головы. Задержался взглядом на моем левом виске.

— На тебя посмотреть, — медленно ответила я, рассматривая его. Он спокойно ждал, пока я насмотрюсь. Прибарахлился. Выглядел пижоном в заграничных шмотках, но еще более чужим.

— Ну, посмотрела? — Рыжий был настроен враждебно.

— Посмотрела. Теперь поговорить хочу... — мне пришлось выдавливать из себя слова. Сами они никак не шли.

— Хм... Ну, давай!

Сказать ему? А что? Что четыре года меня без него просто не было? Что подушка моя не просыхает? Что в страшных снах он мне снится без передышки? Что мерещится мне за каждым углом? Как об этом скажешь? А он еще и слушать не захочет. Зря я сюда прибежала ...

— Пойдем на лестницу, — сухо предложил Мишка. — Там тебя кроме меня никто слушать не будет. Здесь любопытных слишком много.

Мы вышли на лестницу. Он тут же привалился спиной к стене. Скрестил руки на груди.

— Я слушаю.

Точно врач на приеме. Это он нарочно. Как же! Специально так поступает — меня унизить. А для меня все годы без него были сплошным унижением. И сильней унизить меня уже нельзя.

— Пойдем домой, Рыжий! — тихо попросила я и заглянула ему в лицо.

— Куда? — опешил он.

— Домой, — потерянно повторила я. — Нас там сын ждет.

— Хм ... сын, — усмехнулся он. — Чей?

— Наш, — я отвернулась, чтобы Мишка не мог увидеть слезы в моих глазах.

— Когда это мы с тобой успели? — он откровенно издевался. — Наверное, когда я в Африке был?

— Я уже беременной была, когда ты ушел. Только сказать тебе не успела.

— Давай, давай, ври больше ...

Рыжий достал из кармана роскошного пиджака импортные сигареты, зажигалку. Закурил сам и предложил мне. Джентльмен!

— Я не вру, — взяла у него сигарету и механически смяла ее. — Не веришь? Спроси у Олега. У сына даже веснушки, как у тебя. Пойдем домой, а?

— Ты кое-что сказала в свое время моей матери. Забыла? Ну, так я тебе напомню. "Передайте ему, что меня для него нет, и не будет в ближайшие пять лет", — процитировал он, сильно затягиваясь.

— И что? — не поняла я.

— А то, что пять лет еще не прошли. Годик всего остался. Потерпи чуть-чуть. Через год встретимся и поговорим.

— Понятно, — я смахнула рукой слезы. И зачем я у него в ногах ползаю? Доставила ему удовольствие и хватит. Стала спускаться по лестнице вниз. По дороге обернулась и крикнула ему:

— Тогда вообще не приходи! Совсем. Без тебя с сыном обойдемся! Слышишь?

Вышла из подъезда и пошла, куда ноги понесли. Пальто нараспашку, шапка и шарф в руке. Шел густой снег. Мелкий. Колючий. И ветер дул. А мне почему-то не было холодно.

— Эй, Василек!

Я обернулась с тайной надеждой готовая броситься к нему. Он стоял у подъезда. Без верхней одежды. Ведь простудится так после своей Африки!

— Троллейбусная остановка в другой стороне, — крикнул он и махнул рукой, указывая направление.

Не все ли равно, где остановка? Ему-то какое дело? Он теперь совсем чужой мне человек. Я отвернулась и быстро пошла прочь.

— Как сына-то назвала? — послышалось вдогонку.

Я не выдержала, разревелась. Не разбирая дороги, помчалась вперед.

* * *

Часа два я бродила по улицам, не помня себя. Домой вернуться в голову не приходило. Было же мне сказано — без мужа не возвращаться. Ведь тетка не поверит, что я не фокусничала. Ей не докажешь, что я изменила самой себе и звала его домой. Уж лучше бы я ему изменила, чем себе ...

Было жарко. Все вокруг казалось серым: тротуары, дома, машины, люди, небо. Прохожие кутались. Поднимали повыше воротники. А мне, не смотря на расстегнутое пальто, было жарко. И я расстегнула еще несколько пуговиц у ворота платья.

Что же делать? Как теперь смотреть в глаза тете Нине и Ванечке. Мысли мои путались, сбивались. Все плыло перед глазами, казалось странным, незнакомым... Я шла и шла куда-то. Потом набрела на скамейку в незнакомом сквере. Или на бульваре? Я уже не соображала. Уже не видела разницы между бульваром и сквером. Ноги не держали, подгибались. Присела на холодную скамью. Шапку и шарф положила рядом. Огромные черные деревья толпились вокруг меня. О чем-то переговаривались между собой. Снег хлестко бинтовал их стволы. Глаза у меня стали закрываться, и все медленно плыло. Все вокруг уплывало, уплывало... Хотелось пить. Кое-как негнущимися пальцами сгребла со скамейки немного снежной крупы и сунула в рот. Снег был теплым, как чай, который я любила, а мне хотелось холодненького... Умыться бы студеной водой, из деревенского колодца... Где-то близко, совсем рядом скрипнули тормоза. Катаются же эти деревья в такую погоду. Я закрыла глаза. Сунула в рот еще немного снега. Теперь он мне показался горьким.