Сначала не было видно ничего, кроме беспорядочных мазков, цветового хаоса, какой-то грубой, как мне показалось, мазни. Но Максим продолжал невероятно быстро работать, увлечённо выписывая всё новые и новые детали. И вдруг исчез холст, а я услышала, как, ударившись о прибрежные скалы, певучими звонкими ручейками рассыпалась морская волна, увидела, как закатное солнце ярким взрывом вырвалось из плена набегающих на него облаков...
Волшебной была не только Бухта, нарисованная Максимом, волшебной казалась сама картина.
Причудливые облака на тревожном закатном небе виделись одновременно грозными, неприступными скалами, обрывистыми утёсами. И не только виделись, но и были. И с этих фантастических облачных утёсов низвергались в море кипящие, белые от пены водопады. У подножия сказочных скал виднелась скрытая дымкой какая-то растительность. Она как будто парила прямо в небе, отделённая от моря пустотой, за которой очень далеко тоже были облака, но уже совсем другие... А облака-скалы, громоздящиеся над Бухтой, казались и чудовищно тяжёлыми, каменно-твёрдыми, и в то же самое время невесомыми, летучими, мягкими как пух. В одной из небесных скал-облаков была видна сквозная арка, через которую вырывался бешеный водный поток, а остроконечная вершина этой скалы, уходящая высоко в небо, венчалась языком пламени. Это облако было не только скалой, это была ещё и гигантская свеча, парящая в предгрозовом небе! [Описана действительно существующая картина Олега Черняева "Тарханкут 2", см. иллюстрации]
В этой картине сошлось множество совершенно разных миров, фантастических реальностей, которые причудливо переплелись друг с другом, образовав сказку. Прекрасную и тревожную.
Мне показалось, что если долго смотреть на нарисованную Максимом Бухту, можно оказаться ТАМ, в одном из этих миров, раствориться в этом чарующем, неуловимо гармоничном хаосе мироздания.
Я сказала об этом Максиму. А он как-то странно взглянул на меня. И пошутил, что, возможно, это вовсе не показалось мне, а так на самом деле и есть.
На миг мне стало жутковато. Даже страшно. За Максима. Который, очень уж серьёзно говорил о том, что действительно можно ступить на перекрёсток миров и оказаться где-то очень далеко.
Потом он засмеялся, наваждение схлынуло, и я тоже засмеялась над его шуткой. С облегчением.
Но какой-то осадок, какая-то тень той внезапно повеявшей от картины жути всё же осталась, не развеялось до конца.
Потом про этот случай я забыла. Почти забыла. Кто бы мог подумать, что это так серьёзно...
У нас ведь и после этого случая с нарисованной Бухтой всё шло хорошо.
До того самого момента, когда эта дура Оксанка уговорила меня, чтобы я познакомилась с Кириллом. Вернее, дура — не она, а я. Из-за того, что дала себя уговорить...
Я, идиотка, похвасталась Оксанке, как хорошо мне сейчас с Максимом. И та опять завела старую свою песню, что за любовь, за любимого надо если не драться, то бороться. С кем? А неважно. Но бороться надо.
Что Лидку я от Максима отвадила — молодец. Но это — только начало борьбы. Иметь такого парня, как Максим, — дело очень трудное и рискованное, сама знаешь, сколько вокруг кобыл, которые только и метают о том, как бы его окрутить. Поэтому за любовь Максима надо бороться. Что значит "не с кем"? Это сейчас, может быть, не с кем. А что будет завтра — этого даже он не знает, а ты — и подавно. Ты что, мать, себя такой неотразимой считаешь, что твой Максим и не взглянет ни на кого, кроме тебя? Ещё как взглянет, даже и не сомневайся! Ещё локти кусать себе будешь, что меня не послушала! Что значит, "что делать"? Я же тебе только об этом и талдычу! Бороться, Любаша, бороться! Опять заладила своё "с кем?". Не "с кем", а "за что"! За любовь! Чтобы она не угасла! Сделай так, чтобы он поревновал немного, помучился! Что значит, "не хочу, чтобы мучился"? А потерять его хочешь? Не бойся, ничего с ним не сделается, мужики только тогда любить и начинают, когда ревность почувствуют!
Я хотела было спросить у Оксанки, давно ли это она в "мужиках" так хорошо разбирается. Но промолчала. И так было ясно. Слова матери своей она повторяла, а у той опыт действительно был. У Оксанки недавно появился новый "папа", уже четвёртый по счёту. И мама её была уверена, что мужиков она знает хорошо...
Ох, как не хотелось мне слушать Оксану! Как тяжело было на сердце, будто оно уже тогда беду почувствовало! Но я, дура, не стала слушать своё сердце. Потому что казалась Оксанка мне ужасно умной и один раз уже выручила своим предупреждением насчёт Лидки. Ведь даже представить страшно, что бы могло быть, если бы не вцепилась я тогда в рожу этой подлюки Лидки ...
В общем, послушалась я Оксанку. Дала познакомить себя с этим самым Кириллом, её двоюродным братом.
Кирилл был старше нас на три года, уже успел закончить школу, поступить на философский факультет университета и поучиться там полгода. Потом, хоть и учился он платно, его выгнали "за академическую неуспеваемость". Оксанка говорила, что это потому, что ему все завидуют, даже преподаватели, которых он гораздо умнее всех вместе взятых. Он и в самом деле выглядел ужасно взрослым и умным, очень увлекался всякой "эзотерикой" и мог часами говорить о всяких неизвестных официальной науке, но хорошо известных ему, Кириллу, вещах. Не знаю, вправду ли он такой гениальный, но в разговорах он в самом деле просто подавлял меня своей эрудицией.
И Кирилл прицепился ко мне как клещ. Не знаю, зачем уж я нужна была ему, такая соплюха малолетняя, может и правда, как говорила Оксанка, тоже влюбился в меня. Не знаю... Я-то его точно не любила, даже наоборот, боялась, что ли. Он был какой-то... Неуютно с ним было. Не то, что с Максимом. Максим старался, чтобы мне рядом с ним было хорошо, а Кирилл старался высмеять, обидно и зло, моё "женское" скудоумие. И вёл себя он так не только со мной, это было сутью его натуры — всё время стараться возвыситься за счёт унижения других.
Кирилл стал провожать меня после школы, помогать готовиться к экзаменам. На самом деле он только мешал, рядом с ним я чувствовала себя безнадёжно тупой, и даже тот материал, который вроде бы хорошо знала, после его объяснений становился совершенно непонятным.
Я могла бы, если бы очень захотела, отвязаться от Кирилла, но я, дура, продолжала слушать Оксану, которая говорила, что всё идёт отлично, Максим мучается и любит всё сильнее и сильнее...
Максим и правда ужасно мучился. Но ничего не делал, чтобы "отбить" меня у Кирилла. Совсем ничего. Ни полсловечка упрёка мне. Ни малейшей попытки поставить на место совсем охамевшего с ним Кирилла, который только что прямым текстом дураком его не называл.
Меня даже зло взяло, ну не умеешь с ним спорить, так побил бы его, что ли! Максим, хоть и был на три года младше Кирилла, вполне бы с ним справился. Но Максим даже не пытался хоть что-нибудь сделать. До той самой проклятой вечеринки в его квартире...
Решение
Максим Сотников
В тот день, вернее в ту ночь, я принял наконец решение. Решение вступить в бой с этим Любиным ухажёром.
Я долго не мог на это решиться. Мне казалось, что Люба должна была сама с ним разорвать отношения, никакой симпатии к нему она не испытывала, это было совершенно ясно. Непонятно было, зачем вообще она с ним связалась. Просто он прилип, а у Любы не хватило смелости отшить его? Да нет, не похоже что-то. Кем-кем, но трусихой Люба не была никогда. Не то, что я... Но почему тогда? Почему?..
Неизвестность меня страшно угнетала. Именно неизвестность, а вовсе не ревность. Если бы Люба и правда полюбила его, тогда, может быть, появилась бы и ревность. А так меня просто мучил страх. За Любу, за себя, за нас, за нашу любовь. Что-то происходило, но я не мог понять, что, хотя наверняка разгадка находилась где-нибудь на поверхности. Может, я обидел чем-нибудь её?.. Да нет, вроде бы нет... Хотя — как знать...
Глаза мне открыл Сашка, не выдержавший моих переживаний. Сказал мне для начала, что я полный дурак. С этим я не стал спорить, но попросил объяснить, в чём именно это выражается. И Сашка стал объяснять.
Он был уверен, что Люба, сама ли, или по совету какой-нибудь дуры-подруги, решила устроить мне проверку. Проверку моей любви. Узнать, на что я могу пойти ради этой любви. Стану ли я вообще бороться — за любовь, за неё, Любу, если у меня появится соперник. А я, дурак, проверку эту позорно проваливаю. Любая женщина или даже девчонка вроде Любы мечтает не только о любви, о любимом, но и о том, чтобы этот любимый готов был сражаться за неё. Чтобы не стоял, как пень, то есть как я, а действовал.
После моего вопроса, как именно мне надо действовать, Сашка посмотрел на меня как на совершенно уже законченного идиота. Которому вообще бесполезно что-нибудь объяснять. Но потом, видимо, ему стало меня жаль, и он, безнадёжно вздохнув, стал всё-таки продолжать говорить.
Больше он не называл меня дураком и пнём, а чётко и убедительно разъяснил, что проще и надёжнее всего спасти нашу с Любой любовь — это встретить где-нибудь в безлюдном месте Кирилла и потребовать от него, чтобы он исчез для нас навсегда. А станет вякать — набить морду. Ничего, что неинтеллигентно, зато надёжно.
И не надо его, как Тайсона, сильно бить. Достаточно пары пощёчин позвонче, и этот хмырь усохнет. Он только болтать и умеет, а так — он обычный трус и подлец. Связался с малолеткой, зная, что у неё есть я. К тому же ещё и всячески "опускает" меня, унижает в присутствии Любы. Заслужил он по роже? Заслужил. Действуй, блин!
На мой тоскливый вопрос, можно ли как-нибудь обойтись без мордобоя, Сашка, брезгливо сплюнув, терпеливо разъяснил, что это глупо и сложно, но, в принципе, можно. Главное — вообще хоть что-то делать. Если же не делать ничего, Люба мне этого не простит.
Вскоре после разговора с Сашкой я попросил совета у Олега.
Найти его было непросто, он куда-то исчез, отменил летние занятия, отключил мобильник, дома его тоже было не застать. Но в мой день рождения Олег сам нашёл меня. Когда я выскочил из дома за хлебом, наткнулся на него неподалеку от подъезда. Олег явно специально караулил меня, заходить к нам домой он почему-то не хотел.
Услышав мой вопрос, Олег растерялся. Я чуть ли не первый раз в жизни видел его по-настоящему растерянным. Он, конечно, старался не подавать вида, но был растерян и не знал, что мне посоветовать.
И это было скверно. Олег — не из тех, кто может растеряться из-за пустяка.
Мне очень хотелось, чтобы Олег подтвердит правильность Сашкиного совета "набить морду". Тогда всё было бы легко и просто. Плохого Олег не посоветует, и я с очищенной совестью тут же кинулся бы разыскивать Кирилла...
Но Олег после долгого тяжёлого молчания признался в конце концов, что не знает, что я должен делать.
- Набить морду? Может быть. Но будет ли после этого лучше вам с Любой? Чёрт его знает! Да и нужно ли вообще что-то делать, вот в чём вопрос! Сашка говорит, что нужно? Мне бы его уверенность!
Олег достал из кармана сигареты и закурил. Я молча ахнул. Раньше я такого и вообразить не мог. Олег совершенно не был похож на себя. Что-то с ним творилось нехорошее. Очень нехорошее. Не связанное со мной. А тут ещё я пристал со своими проблемами...
А Олег опять начал говорить, и с каждым его словом мне становилось всё тоскливее.
- Может, Сашка и прав, не знаю, не берусь судить. Честно говоря, Максимка, у меня была когда-то очень похожая ситуация. Я мучился, но так ни на что и не решился. Ни морду набить, ни с помощью слов отшить "конкурента". И в результате свою любовь я потерял. Так что мой опыт положительным никак не назовёшь. Но я не уверен, что если бы я действовал как-то иначе, было бы лучше. Если любовь умерла, то её уже не воскресить. А если любимой не угрожает опасность, от которой её надо спасать, а просто она устраивает какую-то дурацкую проверку, стоит ли вообще унижаться, подставлять под эту проверку свою задницу? Может, лучше подождать и выяснить, что для неё важнее, любовь к тебе или дурацкое желание без твоего на то согласие тебя проверить? В общем, не знаю я, Максим, решай сам. Извини, малыш, но я правда ничем не могу тебе помочь в этот раз...
Потом Олег вспомнил про мой день рождения, заставил себя улыбнуться, поздравил, достал из сумки диск с записями песен Барда и подарил. Может, дескать, песни Яцика помогут принять какое-нибудь решение.
Я, забыв про хлеб, кинулся домой и сразу засунул диск в компьютер, объяснив маме, что это — подарок Олега. Вообще-то надо было готовиться к последнему экзамену, из-за этого экзамена мы с мамой решили, что и день рождения отмечать будем позже, а сейчас — надо готовиться. Со своими переживаниями я сильно запустил учёбу, а совсем уж позориться на экзаменах не хотелось. Но сесть за учебники я в тот вечер не мог.
Мама не стала возражать, только вздохнула, а потом сказала, что папа тоже прислал мне подарок. Какой-то очень непростой цифровой плеер. Что хотела его вручить после экзамена, но поскольку из-за Олега подготовка сегодня всё равно рухнула... В общем, держи, дорогое чадо! Постарайся не очень долго, ладно?
Я обрадовался, на компьютере перебросил записи с диска на плеер и надел наушники. Наверное, маме тоже хотелось послушать... Ладно, потом, сейчас я хочу послушать один.
Слушал я записи не один и не два раза. За учебники в тот вечер так и не сел. Когда лёг спать, опять надел наушники. Мама опять вздохнула, жалеюще посмотрела на меня, она знала о моих переживаниях. Отнимать у меня плеер она не стала.
Часть песен были мне совсем незнакомы, а часть я уже слышал раньше, два года назад.
Я слушал, лёжа с открытыми глазами, и вспоминал ночи в Бухте. Когда точно так же лежал в палатке, рядом посапывали спящие ребята, а у меня сна не было ни в одном глазу. Потому что было слышно, как неподалеку возле костра поёт Бард. И от его песен моё сердце сжимается от какой-то странной тоски, неясной тревоги, предчувствия будущего счастья. И будущего горя. Хотелось плакать и одновременно смеяться...
Сейчас сердце тоже сжималось, только вот смеяться совсем не хотелось. И предчувствия счастья почему-то не было...
Запись, подаренная Олегом, была сделана не в студии, а во время какого-то "неформального" застолья, был слышен звон посуды, бульканье разливаемой по стаканам жидкости, доносились обрывки разговоров, шутки, я даже голос Олега узнал.
Большинство песен Бард пел по чьей-нибудь просьбе. Я знал от Олега, что он очень разборчиво и иногда — очень жёстко относится к людям, и своим другом он называл далеко не каждого. Но в той компании явно собрались его настоящие друзья. И пел он для них "на разрыве аорты", каждую песню — как будто в последний раз.
Бард как никогда раскрывал душу, а душа его, сколько бы он ни изображал из себя грубияна, хулигана и циника, на самом деле была доброй, по-детски доверчивой и очень ранимой. И он обычно старался спрятать её, скрыть от наглых и бесцеремонных взглядов чужих людей...
Но за тем столом собрались его самые близкие друзья. От которых не нужно было отгораживаться скорлупой.
