Зверь лютый Книга 38 Ляхолетье

ГТО — готов к труду и обороне.

Тесно, темно. Слева за открытой дверью — комнатка. Оттуда отсвет лампадки. Под лампадой, на распахнутой узкой иноческой постели, сжавшись в уголке, обхватив коленки сидит семилетняя девочка. Ближе, в дверном проёме, какая-то женщина в ночной рубашке, с платком на плечах, с палкой в руке. Справа вторая комнатка, внутри темно. У порога два гридня из людей Миссионера один на другом.

Они — чего? Нашли уместное время и место заняться однополой любовью?!

Сапоги мои остались в опочивальне. А вот зиппа — в кармане.

При свете прогресса, в смысле: зажигалки, обнаруживаю, что имеет место не поимение, а удержание. Совпадение половинное: тот, кто сверху — гридень и очень удовлетворён. Который снизу — не гридень и недоволен. Кажется.

В глубине правой комнаты у стены на полу лежит полная женщина. В несколько задравшейся ночнушке. В луже крови. С перерезанным горлом. Правее на постели ком белья. Тряпки какие-то. Густо пропитанные кровью. Аж капли выступают. Из-под тряпок торчит ступня. Детская.

В целом, интегрально и панорамно...

Ж...па.

Полная.

Писец абзацнутый.

Писец нечаянно нагрянет. Когда его совсем не ждёшь.

Но не до такой же, факеншит, степени!

— Охрим, никого не выпускать. Ты (женщине в дверном проёме слева). Закрыла дверь, положила палку, легла в постель.

Дама кажется, собирается что-то возразить. Но, презрительно фыркнув, резко меняет своё мнение, закрывает дверь.

Осторожно, по краешку, обхожу покойницу. Кровь течёт и течёт. По выплеску... минут 20-25. Уже не фонтан, но ещё не просто мокнет. Удар... качественный, от уха до уха. Мастер-горлорез работал. Я бы предположил еврея-резника, но в Польше пока трудно найти еврея. Сами справляются.

Пытаюсь не вступить в лужу, дотянуться издалека. До тряпок на постели. Приподнять краешек.

Маленькая детская голова. Сегодня днём на неё надевали корону. Золотой ободок с изумрудом. Корона держаться не хотела, соскальзывала. Мелкий редкий светлый волос. Волосёнки. Золото по ним съезжало. Сейчас волос не видно: голова пробита в середине, в темечко. Всё тёмное, мокрое, слипшееся. Залито кровью и мозгом. И волосы, и подушка. Пропитано.

Осторожно возвращаю на место отогнутый угол простыни.

Теперь прыгать придётся: лужа крови растекается всё шире.

Первичный осмотр произведён. Переходим к опросу свидетелей.

— Как звать?

Парень из гридней Миссионера. Доброволец из недавних.

Я стараюсь запоминать людей. Понятно, тот десяток тысяч лиц, который я видел за этот поход... не всех. Некоторых, которые не раз попадались на глаза — помню. Имя? — Нет, не знаю. Каких-то особых дел за ним... хоть хороших, хоть плохих... не знаю. Молодой. Поэтому и попал на пост: более матёрые в ночь после пира...

— Я... меня Верещагой звать. Младший гридень князя Святополка Юрьевича.

Охрана из людей Миссионера — они детишек сюда везли, те к ним привыкли.

Молодец. Представляется полно. Нет обычных для селян вопросов: кого? Меня? Миссионер ввёл у себя чины, подражая моей системе: старший-младший. В традиционных дружинах младший (молодший) — дружинный или княжеский отрок. Парень новизну усвоил.

Имя... плохо. Верещага — тот кто верещит. Кричит, вопит, плачет навзрыд. Болтун — один из синонимов. Если имя дано по характеру, то... то надо прирезать парня. Чтобы не верещал.

— Рассказывай.

— Ну... десятник поставил в охрану. Двоих. Напарник мой — Шипулей звать. Сидим на крылечке. Ой. В смысле: стоим. Как постовым положено.

* * *

Часовой ходит по посту и метит территорию — из школьных сочинений. Главное замечено: ходит. А не сидит или лежит.

* * *

— Вдруг вскрик. Внутри. И оборвался. Вроде как девка взвизгнула. Ну, или дитё какое. И тихо стало. Мы глянули друг на друга. Да-а. Сидим. Тут Шипуля и говорит: чёт у меня на сердце... тревога. А пойдём-ка глянем. Ну. Мы и пошли.

Бар-рдак! Самовольное оставление поста.

— А там... Ну... Темно. Света-то нету.

* * *

— Ты посоветовал окна на зиму заклеить!

— Теперь тепло?

— Теперь темно!.

Коллеги забывают: Святая Русь — страна темноты. Как с заклеенными окнами. Не только она — весь мир. В помещениях всегда темно, даже днём — оконца маленькие. Ночью... вообще. Свет — только от открытого огня. От которого и угарный газ. Монахи в своих пещерах сходят с ума от постоянного отравления: свечки, лампадки должны гореть непрерывно.

Вентиляции в помещении нет — тепло уходит, а без сквозняка все всегда травленные. Серафим Саровский так и умер: угорел.

Вот домик из четырёх помещений. Источник освещения — один. В одной из комнат. Всё остальное — сумрак с отсветами. Если в левую комнату дверь закрыть — во всех остальных... как в гробу.

Так и задумано: мы ж в монастыре. Келья — не пространство для жизни, а место минимального отдыха между молениями Господу. Бросил кости в тёмный ящик, вздремнул минуточку и вперёд, восхвалять и славословить.

* * *

— Везде темно. Да-а. А свет пробивается. И разговор какой-то. Мы, стал быть, туда. Тихохонько. А там баба. С оттудова (он кивнул головой в сторону соседней кельи). И говорит: szybko uciekaj. Inaczej ci
zabij
(Шибко утекай. Иначе забьют). А тута мужик. Вот этот (он пнул ногой связанного, поставленного на колени, мужичка в обтрёпанном жупане). А он нас услыхал и в нашу сторону повернулся. Отсвет падает, вижу — у него в руке нож. В крови весь. Ну я ножик-то... за рукав схватил и вывернул. А самого скрутил. Баба фыркнула и дверь закрыла, заперлась, вроде. Темно. А Шипуля говорит: ничего не трогай, злодея этого держи. А я начальных людей позову. И убежал. А нож — вона лежит.

Вот и орудие убийства. Нож для разделки рыбы. И для чего ещё такого... кухонного. В крови по рукоять.

Всё есть: жертвы, свидетель, убийца, орудие убийства, возможность... Одного нет — мотива.

Ну нахрена ему это надо было?!

Зиппа у меня уже горячая. Сухан своей щёлкнул.

Присел я на корточки перед... задержанным, бородёнку его реденькую потрепал, личико, от испуга мокренькое, приподнял, пылинку с воротника обтрёпанного сбил...

— Ну и зачем ты это сделал?

— Дык... я ж... матка бозка... я ж не сам! Я ж... он же ж...! Хозяин! Главный! Велел... ну... и обещал... вот я и... Я не виноватый! Он же ж приказал! Господин! А я чего? — Я ничего! Янек — слуга верный! Это ж все знают!

Мужичок пребывал в полной панике. Прижимался горлышком к моей ладони, изливался потом, слезами, слюнями и всеми фибрами души, давясь полной искренностью, собачьей преданностью и задушевной открытостью. В попытке убедить меня в отсутствии даже и намека на какою-либо вражду. Вот он я, господине, безо всяких мыслей. Хоть — задних, хоть — передних. Предан. Без ограничений. Как топор — Раскольникову.

Идеал. Холоп верный. Орудие говорящее.

Деталь: верный своему господину. Не мне. Готов выполнить любую хозяйскую волю. Не мою.

С восторгом: меня заметили! С радостным ожиданием: меня наградят!

Кто его имеет, в смысле имущественной принадлежности, того он и обожает, волю того и исполняет. И не важно наличие клейма раба на теле — оно в душе. Чувство искреннего холопства. А как же иначе? Есть, по воле Создателя, владетели быдла. А есть... то, чем они владеют.

Двуногий ходячий мусор, разваливший мои стратегические планы.

Час назад он проходил позади соседнего барака и заметил, что в окне кто-то машет. Подошёл глянуть, а там — сам! Господин! Великий Князь Казимир!

Пребывая в восторге от лицезрения государя и стремясь с неизъяснимой силой выразить восхищение и поздравления своему хозяину с давно ожидаемым и единственно правильным событием — обретением титула принцепса, Янек отколупнул замазку, державшую кусок стекла, составляющего часть окна. Сам проём мал, даже освободив его полностью — не пролезть.

Выслушав восторженные излияния холопа верного, Государь Польский соблаговолил дать без лести преданному Янеку первое своё, в качестве принцепса всея Польши, повеление:

— Возьми нож, пойди и убей младенца, называемого Болеславом V.

— Э-э-э... ваше велич... но... это ж сын ваш!

— Нет, верный мой Янек. Открою тебе величайшую государственную тайну. Сиё дитя — не моё. Моя жена, как всем известно, еретичка и развратница. Она родила ублюдка от русского колдуна, отдавшись ему, в виде змея, в каменной пещере. Родила, как говорят дикие схизматы, от волхования. Сатанинская сущность воплотилась в отродье богопротивной ведьмы. Ты сам нынче слышал в церкви, как злобные бесы выли и визжали голосом ребёнка, мучаясь от пребывания вблизи наших христианских святынь.

* * *

Иван Грозный убил сына.

Петр Первый убил сына.

Тарас Бульба убил сына.

И только при советской власти Павлик Морозов смог отомстить за всех!.

До советской власти — семь с половиной веков. Павлика нету. Придётся самому.

* * *

Янек засомневался, было, но Казимир перешёл к перечислению ожидающих холопа верного наград. В их числе были: производство в рыцари и награждение золотыми шпорами за проявленную доблесть в битве с врагом рода человеческого, поместье с тремя сотнями холопов, три сотни имперских марок серебром. И должность великокняжеского шенка.

Напомню: шенк — разделывает добычу. Зверя, птицу, рыбу. При дворах европейских феодалов одна из полудюжины высших должностей.

— Нож у тебя есть. Иди и докажи, что достоин.

Янек пошёл. Его, естественно, никто не останавливал: он слуга при детях. У него и место ночёвки здесь, в сенях.

В комнате княжича темно, но в соседней горит свет. Постучал туда, нянька княжны открыла:

— Тебе чего?

— Господин велел... передать повеление сыну своему. Посвети.

— Какое такое повеление?

— Особое. Только ему.

— Ну, иди.

Янек прошёл в соседнюю келью. Двери не закрывает — хоть какой-то отсвет. Кормилица спит с краю. Начинает спросонок ворочаться. Перерезает ей горло. Сталкивает в сторону, втыкает нож в голову ребёнка. Поворачивается к выходу. С ножом в руке.

В этот момент, княжна, которая как всякий ребёнок в её возрасте, крайне любопытна, слезла с постели, подобралась к служанке, которая тоже любопытна, стоит возле дверного проёма и подглядывает, вопит от ужаса. Этот вопль слышат стражники, они отправляются внутрь посмотреть.

Нянька даёт княжне пощёчину, отправляет в постель. После чего, вооружившись палкой от метлы, спрашивает у замершего в растерянности Янека:

— Ты чего наделал, придурок?!

— Дык... эта... хозяин велел... отродье от волхования... чтобы не марать светлый облик христолюбивых Пястов, князей Милой Польши...

— Хозяин? Тогда убегай быстро, а то забьют.

Янек послушно поворачивается. И сталкивается нос к носу с Верещагой. Который видит мужика с ножом в руке. Бьёт кулаком в лицо и выворачивает нож.

Служанка ахает и захлопывает свою дверь. Полная темнота. Янека бьют на звук и на ощупь, выворачивают руки за спину. После чего решают:

— Надо кого-то звать. Из начальных.

Шипуля бежит в другой дом к своему князю, Миссионеру. Бежит мимо домика настоятеля, в котором мы с принцессой только-только... навозлагались.

Возле крылечка лежит Курт. На дворе светлее, чем в доме. А уж реакция волка на человека в кровище...

Курт говорит:

— Р-р-р.

Сухан, который сидит на крылечке, охраняя мой покой и... прочие состояния души и тела, говорит:

— Стоять.

И укладывает Шипулю носом на дорожке. Тот не Верешага — не верещит, а шипит:

— Тама. Шшуки.

Это не про породу рыб, а общая эмоциональная оценка.

Сухан сообщает новости мне, я бегу на место событий. Всё время, от перерезания горла кормилицы до моего появления — минут двадцать.

Стучу в соседнюю келью. Ни звука.

— Открой. А то ломать буду.

Пауза. Скрип вынимаемой палки.

— Я ничего не видала! Ничего не слыхала! Ничего никому не говорила! Он всё врёт!

— Поди к младенцу. Разверни тряпки да посмотри — как он там.

— А чего я?

— А кто? Ты нянька. Иди.

Женщина осторожно проходит в комнату, старательно выбирает место для босых ног, чтобы не вступить в лужу натёкшей крови. Наклоняется на постелью убитого младенца, разворачивая окровавленные тряпки.

— Ой! Беда-то какая! Убили дитятко!

Она, типа, не знала.

Я вхожу следом и бью по её, обтянутой тканью ночной рубахи, спине. Ножом Янека.

Хороший ножик, по руке. И заточен правильно. Входит легко. Под левую лопатку, по рукоять.

Объяснять? — Информация о смерти маленького Болеслава — стратегическая. Не должна быть распространяема до утраты актуальности.

Казимир правителем быть не может.

Факеншит! Потому что дерьмо!

Елена может быть только регентом, только при сыне.

Нет Болека — Польшу рвут прочие Пясты.

* * *

Ни один смертный не способен хранить секрет. Если молчат его губы, говорят кончики пальцев; предательство сочится из него сквозь каждую пору — Фрейд.

Согласен. Хуже: смертные болтают и после смерти. Завещания римских патрициев — я уже...

* * *

Проболтаются все. Вопрос не в факте, вопрос в сроке.

Все носители тайны должны пользоваться моим доверием. Вот эта тётка... не доверяю. Не ей одной, но задачи будем решать... по мере возможности.

Не могу сказать: она слишком много знала. Она знала немного. Но — лишнее.

Говорят: знание — сила.

Бывает: знание — смерть.

Женщина хекает. На мгновение замирает, выгибаясь. И валится на убиенного младенца в постели. Ухватив в последнем движении тряпки с кровью, съезжает на колени, валится на бок. На прежде убитую кормилицу княжича. Громко хлюпает кровь. Не то — ещё вытекающая, не то — куда-то уже затекшая.

Общий ах!.

И тишина.

Все молчат. Только два чуть слышных внутренних воя. На грани восприятия. Один слева, под оказавшейся столь важной в нынешних событиях лампадкой. Там сидит, сжавшись в клубочек на постели, девочка Маша, Великая княжна Мария Казимировна.

Другой сзади, от открытой в сени двери. Там, в расстёгнутом кафтане на ночную рубаху, стоит только что заявившаяся босая коротко стриженная Великая Княгиня Елена с уставным ножиком в руке.

Корона — важно. Но с прежней своей амуницией расставаться не спешит.

И чего припёрлась? Нормальный мужик после таких постельных игр разворачивается носом к стенке и сопит в тряпочку. А эти... Пловчихи немецкие вообще — мировые рекорды от секса ставили. И эта тоже... побегать надумала.

— Елена, возьми дочку и отведи в мои покои. Не дело ребёнку посередь покойников оставаться.

Мать и дочь взглядывают друг на друга и... лучше не сводить их вместе. Дочь пытается забиться дальше в стену, отрицательно трясёт головой. Мать тоже трясёт. Потом начинает скалиться.

Мда... материнские чувства... вытоптаны придворной жизнью до ненависти.

Что-то много народу собралось. Душновато как-то.

— Охрим, возьми девочку, отнеси в мои хоромы, уложи спать.

— ??!

Чего удивляешься? Попал в госбез — изволь и колыбельную при нужде исполнить. Боец ребёнка не обидит. Я ж не предлагаю тебе роды с попочным прилеганием принимать.