Привет, любимая!

Знакомый голос сказал над ухом:

— Совсем сдурела! Ну-ка, поднимайся!

Я попыталась открыть глаза. Тонны снега лежали на веках. Все не получалось разлепить их. Наконец попытка удалась. С трудом и не сразу. Лицо мужчины, который что-то беззвучно, как рыба в аквариуме, говорил мне, расплывалось.

Роман? Откуда он здесь? Здесь должны быть одни черные деревья и снег. Это их царство. Не надо... Не надо меня трогать. Или это не Роман? Все равно... Мне здесь так хорошо...

— Не надо... Не могу... — прохрипела я. Глаза сами закрылись. Штормило. Зачем ветер так сильно дует? Вдруг сметет, унесет далеко-далеко?.. Кто-то держал меня подмышки. Для чего держать? Все равно ноги разъезжаются. И, вообще, оставьте вы все меня в покое... Разве не видите? Я умереть хочу... Меня стошнило. Чья-то холодная рука легла на мой лоб. Ох, как хорошо-то. Потом меня подняли, перекинули через плечо и понесли непонятно куда. А деревья-то... Они же остались? Почему мы их с собой не берем? Не надо меня нести... Не надо! Сейчас опять вырвет...

Сон был необыкновенным. Или это бред? Наверное, бред. Сны у меня в последние годы кошмарные. А тут... Мне чудилось, будто я лежу дома. На своей кушетке. Под одеялом. И плыву на кушетке куда-то. Прямо по воздуху. А немного в стороне и снизу стоит Рыжий. Я плохо вижу его. Он расплывается. Но я точно знаю, что это он. Держит Ванечку на руках. Ванечка обнимает его ручонками и звонко спрашивает:

— Папа! Ты совсем к нам плиехал? Или еще не совсем?

— Совсем! — смеется Мишка и крепко обнимает сына. А я плыву, плыву над ними по воздуху. Хочу крикнуть Ванечке: "Не верь ему. Это неправда. Он врет. Он от нас отказался. Он врет". И не могу. Нет голоса. А Ванечка счастливо заливается. Возле кушетки вдруг появляется тетя Нина. Она растет, растет... Становится огромной, как готовый взлететь аэростат. Я пугаюсь. Мне некуда будет плыть по воздуху на своей кушетке, если она не прекратит расти. Но она пухнет все больше и, наконец, голосом Олега говорит... Говорит так громко, что у меня звенит в ушах:

— Да сделай же что-нибудь, черт возьми. Ведь она же умрет!

Кто-то умирает? — пугаюсь я. Где тетя Нина? Я ее больше не вижу. Она умрет оттого, что стала огромной, как дом? Рыжий, которого я тоже почему-то больше не вижу, отвечает тоскливо:

— Я сделал все, что мог. Теперь только ждать.

— Чего ждать? Она умирает, разве не видишь?

— Да пошел ты! — свирепо огрызается Рыжий. — Сказал: надо ждать.

Чего ждать? Чего? Я так давно жду... Все жду, когда же моей кушетке разрешат плыть дальше. А они не разрешают. Рыжий не разрешает. Держит зачем-то кушетку. Ведь я могу не успеть... Туда... В тот замечательный светлый коридор, откуда просто веет великой любовью и покоем... Могу не успеть. Надвигается ночь. Вот... Вот она — эта непереносимая чернота... Вокруг меня... Она страшная. Она на меня давит. Я ничего не вижу!

— Дайте мне уйти отсюда! — кричу я в испуге.

— Куда, Аленький? — тревожно спрашивает меня Рыжий.

Где он? Тут темно. Холодно. Я его не вижу. Шарю вокруг руками.

— Миша! Миша!

— Я здесь... здесь... — шепчет он нежно и берет меня за руку.

Ничего не вижу. Где же он?

— Миша! Не уходи! Пожалуйста! Ну, не уходи! — я плачу.

— Вот глупая, — невесело смеется он. — Куда я от тебя уйду? А, любимая?

Почему я не вижу, как он смеется? Не вижу его замечательных чертиков в глазах? Кругом темно. Куда же он делся?

— Миша-а-а-а-а ... — снова кричу я.

Что-то мокрое и холодное касается моего лба.

* * *

Солнце било прямо в лицо. Я зажмурилась. Трудно привыкать к свету. Настолько от него отвыкла. Вещи приобрели какие-то слишком резкие очертания. А у меня совсем еще недавно все плыло перед глазами, то исчезая, то появляясь вновь. Теперь уже ничто никуда не исчезает. Все на своих местах, все неподвижно. И этот свет... Глазам больно!

— Мама... — послышалось рядом.

Я осторожно приподняла ресницы. В полосе яркого солнечного света стоял Ванечка. Руки по-взрослому держал в карманах шортиков. Его рыжеватые кудряшки сверкали на солнце разноцветными брызгами. Где-то я такое уже видела. Но где? Когда? Вот досада, нее могу вспомнить.

— Ваня, — позвала его. И сама себя с трудом услыхала.

— Мамочка, молчи, не то кашлять будешь, — командирским шепотом сказал Ванечка, смешно вытаращив глазенки. — С тобой нельзя говолить. Папа лугается!

— Кто?

— Папа, — торжественно пояснил Ванечка и добавил, засияв радостной улыбкой. — К нам папа плиехал!

Фу-у... Это все еще бред. Конечно, я брежу... Вот и голова кружится. И дышать тяжело. Интересно, какой такой папа мог приехать к Ванечке? Бред, да и только...

— Какой еще папа, Ванечка? Что ты, милый?

— Обыкновенный папа, золотко. Как у всех. И хватит сюсюкать с парнем! Ванечка! Растишь мне из мужика бабу!

Я с трудом повернула голову на этот голос. На стуле у стены сидел Мишка. Уставший. Лохматый и небритый. Расслабленный, как отдыхающая кошка.

Ну вот! Небритый Мишка! Разве это не бред?

— С Ванечкой сколько не сюсюкай, все равно бандитом растет, — пояснила я недовольно. Пусть Мишка не заблуждается на счет сына. Потом опять взглянула на Рыжего и иронично спросила:

— Кстати... Это ты что ли папа?

— А кто еще, хотелось бы мне знать?! — воинственно спросил он. В глазах его плясали омерзительные чертики.

— Ванечка, — тихо попросила я, — посиди немного на кухне, милый. Мне с Ры ... с твоим папой поговорить нужно.

Ванечка с места не сдвинулся. Стоял, теребил кармашек на шортиках. Вопросительно глядел на отца.

— Иди, Ванька, иди, — снисходительно разрешил тот.

Ванечка развернулся и колобком укатил на кухню. Ну вот, он меня уже и не слушает. Я для него больше не авторитет. Черт знает, что такое! И этот Рыжий... Я закрыла глаза. Устала. Но память вдруг сыграла со мной злую шутку. Вспомнилось, как мы стояли в прихожей у Олега, а потом — на лестнице. Вспомнились Мишкины слова: "Чей сын?.. Когда это мы с тобой успели?.." А теперь ему, значит, сын понадобился? Признал отпрыска? Обида заполыхала в душе... Бабу ему, видите ли, из мужика растят!.. Обида и гордость...

— С чего ты взял, что это твой сын? — спросила, стараясь придать голосу безразличие.

— Мне его мать три дня назад сама об этом сказала.

— Его мать была не в своем уме. Она тебе наврала.

Мне страшно было смотреть на Рыжего. Страшно увидеть, как его взгляд становится ледяным. Что я несу? Ведь ему, наверное, все давно доложили... Потому я не открывала глаза. Слышала, как он поднялся со стула. Подошел совсем близко и присел ко мне на кушетку. Тяжелый какой. Кушетка под ним, как человек, вздохнула. Взял меня рукой за подбородок.

— Ну-ка! Открывай глаза, симулянтка. Хватит притворяться умирающей.

Я подчинилась. По старой привычке? Может быть. А, скорее всего, из желания еще раз посмотреть на него. Ведь хорош же, мерзавец! Даже такой помятый.

Он смотрел на меня с нежной жалостью, затаив где-то в глубине глаз улыбку. И опять у меня возникло ощущение, что где-то я это уже видела ...

— Ты же не умеешь мне врать, — ласково усмехнулся он. — Ты никогда мне не врала.

Это, конечно, так. Почему-то именно ему, ему одному я никогда не врала — всегда говорила правду.

— Я устала.

— Угу, — кивнул он. — Сейчас отдохнешь.

Встал и ушел на кухню. Его и не было всего несколько минут, а я запаниковала. Вдруг он совсем ушел? Больше не вернется?

Он вернулся. Держал в руках странный пластмассовый шприц. Таких мне видеть еще не приходилось.

— Ой, только не в вену!

Он хохотнул.

— Как была трусихой, так и осталась.

Много он понимает! Я рожала вон как и то — ничего не боялась. Я вообще ничего не боюсь.

— Куда руку спрятала? — насмешливо спросил он и бесцеремонно залез своей лапищей ко мне под одеяло. Пришлось подчиниться. Вытащить левую руку из-под спины.

— Да не трясись ты так, — откровенно смеялся Мишка, ловко попадая иглой в вену. Как у него это просто получилось! Ничего не поделаешь, профессионал.

Он поднял голову от моего локтя. Заглянул в глаза. Сказал серьезно:

— Теперь спи, любимая. Постарайся больше не умирать.

— Послушай ...

— После поговорим.

Спорить с ним было бесполезно. Это я еще помнила. Вздохнула. Закрыла глаза. Если "после поговорим", значит, еще увидимся. Сон накрыл меня мягкими лапами.

* * *

Ванечкина кровать была отодвинута подальше от моей кушетки. Кто ее отодвинул? Зачем? Ванечка спал, подсунув одну руку под пухлую щеку. Большой палец другой руки засунул себе в рот. Одеяло сбилось. Сквозь прутья решетки выглядывала розовая пятка. Вот всегда он так спит. Обязательно ноги из-под одеяла выбрасывает. Жарко ему, что ли?

Я вздохнула. Голова еще кружилась. Но дышать стало легче. Опять в комнате темно. До вечера проспала? Вот молодец-то. Миша, наверное, уже ушел ...

Ох, нет. Вон сидит. Не ушел!

За столом, освещенные оранжевым светом странного светильника, тетя Нина и Мишка пили чай. Перед Мишкой стоял его любимый бокал.

Откуда у нас такой светильник? Никогда не было. Мишка приволок? Зачем? А, вообще, здорово... Уютно. В углу, возле телевизора, куча самых разнообразных картонных коробок — одна на другой. Коробки явно иностранного происхождения, изрисованные непонятными надписями на английском языке. Тоже Мишка приволок? Хм... после разберемся.

Я опять взглянула на Рыжего. Как хорошо, что он здесь. И тетя Нина как рада. Вон, улыбается ему... Мне захотелось посидеть за столом вместе с ними, в этом мирном круге оранжевого света... Но так непривычно видеть Мишку здесь. Комната кажется совсем маленькой. Может быть, он и усох, а все равно огромный. И незнакомая мне красивая серая рубашка совсем не скрадывает этой его огромности.

Я пошевелилась. Они прервали тихий, не слышный мне разговор и разом повернулись.

— Как ты? — спросил Мишка.

— Ничего, — шепнула я. Сказать громче от чего-то боялась.

— Чаю хочешь? С малиной?

— С малиной не хочу. Просто чаю ...

Тетя Нина и Мишка переглянулись. Тетка понимающе улыбнулась. Взяла со стола чайник и вышла на кухню. Зная ее, можно не сомневаться — свой чай я получу очень нескоро.

Мишка пересел ко мне на кушетку. Пощупал мой лоб. Скула у него от уха и до подбородка была испачкана чем-то темным. Я еще утром заметила, да спросить постеснялась.

— Что у тебя на щеке?

— Где? — удивился он, но, поймав мой взгляд, ухмыльнулся:

— Ах, это ...

Дотронулся до грязи пальцами.

— Гематомка, — весело пояснил он. — Очень симпатичная. Как ни прискорбно, но уже проходит.

Гематомка. Синяк, что ли? Вот ведь человек! Ни слова попросту ... Скоро совсем на латынь медицинскую перейдет. Как я его тогда понимать буду? Латынь мне учить придется? Кстати, ничего себе синячок. Обширненький.

— Где ты приложился?

— Это мне Олег объяснял, что я подлец. Когда я позволил тебе уйти. Встретил меня на лестнице и все популярно объяснил. Очень доходчиво получилось.

— Зачем? — мне стало холодно. Я попыталась натянуть одеяло до носа. А еще лучше — до бровей. Не сам вернулся. Его заставили.

— Мы же с тобой все решили. Я сама тогда ушла.

— Ну да, — он поправил мне подушку. Легко, привычно. Немного приподнял меня, подоткнул одеяло. Смотрел серьезно. Дотронулся пальцами до седой прядки на моем левом виске.

— Я притворялся, а ты, глупая, поверила. Я не знал, что и подумать, когда тебя увидел. А ты еще меня и домой позвала. Своим ушам не верил, тебе тоже... И почему ты к остановке не пошла? Мы потом с Олегом полтора часа колесили по окрестностям. Сюда сначала приехали. Потом назад вернулись. Все закоулки обшарили.

Значит, это все-таки он меня на скамейке нашел. Так хотелось в это верить... так хотелось... Но боялась, просто померещилось... Значит, все-таки он!

— Слушай, Миш, а с чем я свалилась?

Он посмотрел на меня. Внимательно посмотрел. Лицо его стало скучным. Пожал плечами. Мне стало смешно. Это он врать приготовился. Всегда так. Я укоризненно покачала головой. Он смутился.

— Так, пустяки. Всего-навсего двухстороннее крупозное воспаление легких.

Воспаление легких? Он, наверное, все это время здесь обретается? Где же он спал? И спал ли? Вон рубашка мятая. Хорошо, догадался рукава закатать. А уставший какой! Тяжело ему со мной пришлось. Отдых ему нужен и немедленно.

— Ты когда уйдешь, Миша?

— Куда уйду? — оторопел он.

— Ну... — замялась. — Я уже поправляюсь... Ты, наверное, уйдешь?

— Еще чего! — возмутился он. Вскочил. Сунул руки в карманы серых, спортивного покроя брюк. Заходил по комнате — ей-богу, тигр в клетке, ни дать, ни взять. Пнул ногой стул, остановился в центре комнаты. Под люстрой. Как всегда... Обернулся ко мне. Сердитый. Взъерошенный.

— Ты меня домой звала? — спросил жестко.

— Звала, — ответила я тихо и виновато.

— Насовсем звала? Или как?

— Насовсем...

— Я, конечно, гад, сволочь... Я виноват... Но раз звала насовсем, значит, простила?.. Ну, вот. Я пришел. Куда мне теперь прикажешь идти?

Я молчала. Глядела на него во все глаза. Вернулся! Насовсем вернулся! Значит, еще любит? Или из-за Ванечки? Если из-за сына, то не надо...

— Если ты из-за сына решил остаться, — неуверенно начала я, — то приносить такую жертву не надо. Я три года без тебя с ним справлялась, с Ванечкой... Ты не знаешь...

Он перебил меня. Громко и раздраженно.

— Что за чушь ты несешь? Ванечка... Прекрати Ваньку так называть. Он мужик. А про тебя я уже все знаю. И с Олегом говорил. И с Татьяной. С тетей Ниной до сих пор все еще говорю... Даже Ромкины сказки слышал.

Вот тут я испугалась. Зарылась поглубже в одеяло. Дышать стала тихо-тихо. Романа он мне не простит. Такое он не сможет простить. А если Роман еще и небылиц наплел...

— Что спряталась? — фыркнул Мишка. — Как про Ромку услыхала, так и спряталась? Чего ты боишься?

Подошел. Плюхнулся на кушетку. Кушетка всхлипнула. Сгреб меня в охапку вместе с одеялом. Прижал к себе.

— Какая ты глупая, Алька.

— Но ты ведь хотел со мной разводиться? А теперь и подавно... — пробормотала я в одеяло, успокаиваясь. Любит, любит, любит...

— Разводиться? С тобой? — он уставился на меня, ничего не понимая. — Кто тебе это наплел? Никогда бы в жизни тебе развода не дал!

Прижал к себе еще крепче. Я тихонько высвободила одну руку и обняла его за шею. Он тщательно завернул меня в одеяло и поместил к себе на колени. Держал, как младенца. Целовал в глаза, в нос.

— Подумаешь, Ромка... — бурчал между поцелуями. — И его хорошо знаю, и тебя. Небось, кокетничала с ним, кокетничала... А потом по носу щелкнула?

— Ага, — я тихо рассмеялась. Как это он про нас с Романом так точно вычислил?

У Мишки было такое выражение лица! И эти его веснушки... вот окаянные... Я вытащила из одеяла и вторую руку. Дотронулась до них... Господи, до чего же я его люблю! Я ему так и сказала...

— Ты думаешь, я тебя не люблю? Я тебя, Алька, еще больше люблю!