Изображение застыло. Вандер поднес руку к уху, как будто кто-то позвал его. Он улыбнулся нам. — Она готова принять нас.
Чтобы добраться до самого объекта Гэа, Вандер вывел нас на широкую пустую площадь, на которой не было ни деревьев, ни скамеек. В центре этого бетонного круга стояло здание — невзрачная коробка, приземистая и без окон.
Вандер нервно разговаривал, пока вел нас к центральному блокгаузу. — Вы можете видеть, что мы довольно плотно укутываем нашего ребенка. В идеале она была бы рассеяна, возможно, даже похоронена под землей. Но логика ее архитектуры диктует, что это невозможно. — Имея сверхмощный компьютер, стремящийся к высочайшей скорости обработки, вы всегда ориентируетесь на небольшие расстояния, чтобы минимизировать задержки между компонентами из-за конечной скорости света. Но сама эта плотность создавала свои собственные проблемы — в частности, выделение огромного количества тепла, что, без сомнения, было причиной того, что физическое проявление Гэа оказалось здесь, на поверхности. Вандер сказал: — Но мы сделали все, что могли. Этот блок такой же прочный, как большинство атомных электростанций. Вы могли бы врезаться в него самолетом, и мы бы даже не заметили.
Когда мы спешили через пустую площадь, я заметил, что в воздухе порхают дроны с камерами, а перед моими глазами в ярком дневном свете танцевали пылинки поменьше — еще больше дронов службы безопасности, совсем крошечных. Даже пол под нашими ногами выглядел нарядным.
Я чувствовал себя там ужасно незащищенным. Но я мог видеть логику; это открытое пространство, насыщенное датчиками, было настолько широким, что было бы невозможно пронести через него какое-либо устройство, причиняющее вред. Вандер также предупредил нас, что наши умы отслеживаются на предмет "неподобающих чувств". Я надеялся, что благоговение и ужас не будут расценены как слишком "неуместные".
Мы добрались до блокгауза. Сама стена сверкала встроенными процессорами. Вандер коснулся панели управления в стене, и дверь скользнула в сторону, скрывшись из виду. Мы поспешили внутрь, Вандер тревожно махал нам рукой; оглушительный зуммер звучал все время, пока дверь была открыта. Когда дверь за нами с шумом закрылась, в воздухе вокруг нас собрались дроны, сверкая линзами.
Внутри блокгауз был ярко освещен лампами, вмонтированными в крышу. Внутри он выглядел еще меньше, чем снаружи, и был заставлен строительными лесами, на которых техники в белых халатах и сетках для волос трудились над терминалами или размахивали руками в воздухе, манипулируя интерфейсами виртуальной реальности. Некоторые из них подозрительно уставились на нас сверху вниз.
В центре помещения располагался комплекс вспомогательного оборудования и приборов. Сердцем его была простая сфера, угольно-черная, всего пару метров в поперечнике. Сфера была встроена в каркас из неуклюжих на вид инженерных систем, воздуховодов, труб и огромных расширяющихся ребер. Большая часть этого оборудования, казалось, была холодильной установкой, работающей над поддержанием охлаждения центральной сферы. Но из нее змеились провода, и вокруг нее мерцал лазерный луч, видимые признаки передачи данных в сферу и из нее. Это была Гэа?
Вандер отвел нас в угол блокгауза. Небольшая комната, не намного больше туалетной кабинки, была отгорожена перегородкой; над дверью горела красная лампочка. Здесь нам пришлось подождать, пока Гэа не подготовится к нам. Вандер казался напряженным, как будто его бог зашевелился.
По его словам, в основе Гэа лежал процессор квантовых вычислений. Внутри этой угольно-черной сферы были разнесены переплетенные нити возможностей, из которых состоит наша реальность, и каждая отдельная нить, что примечательно, использовалась в качестве вычислительного канала. Тонкое использование в компьютерных процессорах странных квантовых эффектов, таких как запутанность и суперпозиция, фактически продвинуло вперед фундаментальную науку, квантовую физику. Но до сих пор никто по-настоящему не понимал, как работают эти машины — во всяком случае, никто из людей.
— Гэа и ее сородичи уже намного превзошли нас в чистом интеллекте, — с благоговением сказал Вандер. — Возьмем, к примеру, математику. За тридцать лет человеком без посторонней помощи не было получено ни одного базового доказательства. В наши дни доказательствами занимаются компьютеры. Наша работа заключается в том, чтобы разобраться в том, что они обнаружили, и оценить последствия. Мы интуитивны, эмоциональны; нам все еще предстоит играть руководящую роль. Но компьютеры теперь — это интеллект. Мы никогда больше не сможем понять, что они делают.
— Никогда? Это сильно сказано, — сказала Шелли.
— Я серьезно. В основе биосферного моделирования Гэа лежит нелинейная задача с миллионами взаимодействующих переменных. Но наш мозг запрограммирован на мир всего лишь с тремя измерениями, поэтому мы не можем продвинуться дальше задач с горсткой переменных, потому что не можем визуализировать решения. И это наш фундаментальный интеллектуальный предел. Гэа может видеть качественное содержание уравнения: она видит журчащий ручеек в уравнениях механики жидкости, радугу в формулах электромагнетизма. Мы просто не можем этого сделать.
— Хорошо, — сказал я неуверенно. — Итак, какое у нас будущее?
Он рассмеялся. — Снова Франкенштейн? Бояться нечего. Я говорил вам. Я знаю Гэа так хорошо, как никто другой. Чем ты умнее, чем больше ты понимаешь, тем больше ты любишь.
— Любить? Вы действительно думаете, что Гэа любит нас?
— О да, — сказал этот странный парень с телом ковбоя, голубыми волосами и манерами ученого-гика. — Гэа не допустит, чтобы нам причинили вред, если она может этому помочь.
Шелли спросила, — Так чего же мы ждем?
— Ответа Гэа.
Я взглянул на Шелли, которая пожала плечами. Я сказал: — Вандер, вы шутите? Вам обязательно ждать, пока она не захочет выйти в Интернет?
Он выглядел слегка смущенным и взъерошил свою копну голубых волос. — Гэа, ммм, иногда бывает противоречивой. В ее существовании есть основное противоречие, которое, я думаю, мучает ее. Видите ли, она занимается моделированием климата. Она знает, что тепло, выбрасываемое в окружающую среду, усугубляет проблемы, с которыми сталкивается климат. Но она знает, что когда она работает, ее аппаратный слой сам по себе выделяет много тепла. Вы видите парадокс? И поэтому...
Шелли сказала: — Вы должны уговорить ее выйти в Интернет, и как только у нее появляется такая возможность, она снова отключается, опасаясь усугубить проблемы. Я правильно понимаю? — Она уставилась на меня, и мы вместе расхохотались.
Вандер казался смертельно оскорбленным. — Поверьте мне, за те короткие доли времени, что она находится в Сети, она может достичь гораздо большего, чем большинство умов на планете, искусственных или каких-либо других...
Лампочка на стене вспыхнула красным.
Вандер вскрикнул и ударил кулаком по воздуху. — Вот и она! — Он постучал себя по уху.
Шелли спросила: — Это она? Что она вам говорит?
Он взглянул на меня. — Она хочет поговорить не со мной. С вами, Майкл Пул. — Он действительно выглядел ревнивцем.
Со слабым скрипом, как в фильме ужасов, распахнулась дверь в маленькую отгороженную кабинку.
Рит установил низкую палатку рядом со своим шаттлом. Машины-сервиторы принесли сиденья и миски с едой и питьем.
Они сидели в тени: Рит, слуга Содружества, три Кампока, такие же невозмутимые и похожие друг на друга, как загадочные статуи, лежащие в грязи, и Алия со своей сестрой, лишенной разума. Алия пыталась накормить Дреа, но контроль Кампоков оставался слишком жестким, чтобы позволить это.
И они говорили о Трансцендентности человечества.
Бейл сказал: — Мы все делаем это, вы знаете. Свидетельствование. Каждый человек в Содружестве является свидетельствующим, каждому ребенку дается резервуар для свидетельствования, кто-то из прошлого для изучения. Всем. Таков закон, повеление Трансцендентности.
Это было обычным делом. — И? Ну и что?
Бейл тяжело вздохнул: — Ты никогда не задумывалась, почему Трансцендентность хочет, чтобы мы все заглянули в прошлое, Алия?
Она неуверенно посмотрела на Рита, который спокойно ответил ей взглядом. Она сказала: — Изучение прошлого помогает мне понять настоящее. Майкл Пул помогает мне понять себя...
Ден расхохотался. — Ты думаешь, что программа свидетельствования — огромные затраты на предоставление каждому ребенку в Галактике резервуара для наблюдения — все это для твоей пользы, для нас?
Сиир сказал: — Ничто из того, что делает Трансцендентность, не для вашей пользы, а для своей собственной. Ты всегда должна помнить об этом.
Алия нахмурилась. — Хорошо. Так почему Трансцендентность так заинтересована в свидетельствовании?
— Потому что, — сказал Бейл, — Трансцендентность мучается сожалением.
Они сказали Алии, что Трансцендентность находится на переломе своей судьбы.
Возникнув из скопления людей, она уже взлетела намного выше возможностей и даже воображения входящих в нее членов. Считалось, что это был экстраординарный момент в эволюции самой жизни, поскольку Трансцендентность смотрела вперед, на возможности неограниченного будущего, на бесконечность и вечность.
Скоро, в любом значимом смысле, Трансцендентность станет богом.
Но не сейчас. В эти последние краткие мгновения Трансцендентные все еще были людьми. И они не были удовлетворены.
Для Алии все это было абстракцией, вопросом теологии. Сама Трансцендентность все еще лишь смутно рисовалась в ее воображении, несмотря на ее обучение у Рита. Чего может хотеть бог?..
Кампоки думали, что знают.
Трансцендентность очень хорошо понимала причину своих собственных страданий. Это было в прошлом. Из триллионов живших людей в жизнях большинства преобладали боль и страх, их спасало только то, что они были короткоживущими. Но прошлое было корнем, из которого выросло могучее древо настоящего. Так как же тогда Трансцендентность могла отдаться блаженству безграничного будущего, в то время как ее основание было запятнано кровью всех тех, кто был рядом, кто ушел раньше, кто жил и умер в страданиях? Каким-то образом прошлое должно было быть искуплено, ибо в противном случае цель совершенной Трансцендентности никогда не была бы достигнута; под сияющей поверхностью всегда был бы глубокий изъян, червяк в яблоке.
Итак, в рамках грандиозных программ, проводимых колледжами искупления Содружества, каждый человеческий ребенок стал свидетельствующим, как Алия всегда изучала жизнь Майкла Пула. Вам был назначен один персонаж, одна жизненная нить, взятая из гобелена прошлого, идеально воспроизведенная с помощью невообразимых технологий. Таким образом, можно было запомнить любую жизнь, а не только значимую и знаменитую, как у Пула. Каждой из них нужно было дорожить и помнить. Каждой.
Алия покачала головой. — Я никогда не продумывала это до конца. Каталогизировать все прошлое, сделать каждого свидетельствующим — и засвидетельствовать всех...
Несмотря на напряженность ситуации, Рит улыбнулся. — Мы, люди, всегда были бюрократами. И Трансцендентность должна быть высшей в этом аспекте нашей природы, как и во всем остальном!
Но это было дорого. Хотя программа Искупления была далека от завершения, вскоре она во всех своих проявлениях стала поглощать значительную часть энергетического бюджета самой Трансцендентности, а следовательно, и объединенных сил человечества.
Бейл внимательно наблюдал за ней. — И это то, о чем мы беспокоимся. — Он встал. — Я тебе кое-что покажу. Пойдем, прогуляемся к статуям. Здесь твоя сестра будет в безопасности, обещаю.
Алия взглянула на Рита, который пожал плечами, снова потеряв контроль над событиями. Дреа просто пассивно сидела. Алия неохотно отодвинула свой стул.
Они вернулись к упавшим статуям. Алия снова стояла перед этим монументальным лицом.
Бейл шагнул вперед. Он наклонился и собрал немного странного голубоватого песка, который, как она заметила, был насыпан у рта статуи, и взял еще немного из глазницы. — Алия, знаешь, что это?
— Песок, — прямо сказала она.
Он покачал головой. — Нет. Это дыхание. А это слезы.
Падшие формы были больше, чем статуями. Они были людьми.
В эпоху бифуркации, последовавшую за триумфом Ликующих, большинство постчеловеческих форм были более или менее похожи на основной человеческий род — например, формы для высокой гравитации Ржавого Шара или водные существа океанического мира, даже собственный подвид Алии для низкой гравитации. И редко нарушались границы химического состава углерода и воды.
Но в некоторых местах игнорировались даже эти основные параметры.
— Кремний не является идеальным носителем генетической информации, — сказал Бейл. — Не так хорош, как углерод. Но в его кристаллической форме вы можете создавать сложные структуры, хранить столько данных, сколько захотите. Существуют способы копировать структуру решетки, чтобы вы могли размножаться; возможны различные формы, мутации — эволюция. Конечно, в то время как мы выдыхаем углекислый газ, такие существа выдыхали бы диоксид кремния — песок.
Химические свойства кремния не были столь благоприятным субстратом для жизни, как углерода. Свойства соединений кремния не допускали такой сложности молекулярной структуры, как у углерода; и кремний не так легко связывался в формы, которые, подобно углекислому газу, можно было переносить в воздухе или растворять в море. Вот почему жизнь на основе кремния, как правило, не возникала даже в местах, где кремния было гораздо больше, чем углерода, таких как земная кора. Но в некоторых местах, случайно, она все же возникла, например, здесь, на Бейниксе II, Комке Грязи.
В этом богатом кремнием мире задолго до появления людей существовали формы жизни на основе кремния, местные формы. И когда люди пришли сюда, они решили загрузить своих детей в кремний, а не в какую-либо углеродно-химическую среду: они превратили их в эти статуи.
"Какой странный поступок", — подумала Алия. Она погладила огромную песчаную щеку каменной фигуры перед собой. — Жизнь была бы такой ужасно медленной.
— О, да, — сказал Бейл. — Но время — это всего лишь восприятие. Если понаблюдать за ними более ста лет или около того, то можно увидеть, как они копошатся в песке...
— Зачем вообще сохранять человеческую форму?
Рит пожал плечами. — Чувства? В конце концов, мы эволюционировали с человеческой морфологией; возможно, мы привязаны к ней сильнее, чем думаем.
Алия обошла вокруг головы статуи. Она чувствовала себя обязанной держаться подальше от поля зрения этих огромных изваянных глаз, хотя, конечно, они не могли ее видеть; для этого хтонического человека она была бы вспышкой движения, исчезнувшей в одно мгновение. — Итак, теперь я знаю, что это за статуи. Я все еще не знаю, зачем ты привел меня сюда.
Бейл серьезно посмотрел на нее. — Эти люди превратили своих детей в ползающих существ из камня, форму, настолько далекую от человеческой, насколько это возможно себе представить. Как думаешь, почему они так поступили?
