Закон эволюции - роман завершен

Виттман кивнул:

— Да, картина безрадостная. Но можно привести и другие примеры ситуаций, когда погибают лучшие, а кто похуже — выживает. Та же война, чтоб далеко не ходить. Герои гибнут первыми, трусы — живут дальше. Мир не идеален. Нет, я, конечно, согласен, ваши аргументы вполне весомы, но критика ничего не стоит, если критик не предлагает альтернативу. Хаять существующий строй можно сколько угодно — но если ничего лучшего пока не придумано, это только слова.

— А вы пытались? Или даже не задумывались?

— А с чего бы мне это делать? Существующий порядок вещей наилучшим образом отвечает моему мировоззрению.

Маркус полувопросительно приподнял бровь:

— А разве я только что недостаточно убедительно разъяснил, что нынешняя модель эволюции противоестественна? Тут дело даже не в том, что слабые истребляют сильных. Миллионы лет предки человека развивались по определенным принципам, гармонично. Теперь это не работает: естественный отбор как таковой закончился, теперь слабые сопротивляются этому отбору. И знаете, почему? Потому что сила человека разумного — в командной работе. Чтобы вам, военному, было понятнее, что вы выбрали неверный путь — вспомните алебарду западного образца — древко и лезвие — и аналогичное восточное оружие, которое имело два лезвия на концах, а иногда еще и третье — посреди древка. Так уж традиционно сложилось, что в Азии ставку делали на личное мастерство бойца, а в Европе — на командную работу. Европа выиграла.

И вот теперь мы плавно переходим к новому закону. Мнение о том, что выживает сильнейший, как бы сильно оно вам ни нравилось, ошибочно, это доказывают глисты. Выживает самый приспособленный. А выживание сильнейшего — лишь частный случай, когда именно сила нужна для приспосабливаемости. Вы, фактически, лишили общества социальной защиты возможности защищаться, хотя они делают именно то, благодаря чему человек стал королем природы. Работают в команде. И будущее человечества — именно в эволюции социальной. Миллионы, слаженно работающие, способны на свершения, недоступные горстке даже сверхлюдей.

Виттман хмыкнул:

— Вот тут вы кое-что либо умышленно умолчали, либо просто не заметили. У вас забавный перевертыш вышел. Раньше люди сообща защищались от хищников — а теперь от себе подобных. Вы крайне наивно пророчите будущее социальной эволюции, отвергая эволюцию индивидуума. По-вашему выходит, что только слабые способны работать в команде. Это у вас, капитан, в подкорке заложено, в подсознании. А все потому, что в ваше время слабые, работая в команде, не давали сильным поступать так же. В этом суть демократии, объединиться и провозгласить всех равными, а затем затоптать толпой тех, кто попытается объединиться и доказать, что они лучше.

Так вот, капитан. Принципиальная разница между демократией и новым порядком лишь в одном. В Доминионе в команде работают не только слабые, но и сильные. Точно так же, как слабые пытаются объединиться и сообща защищаться от сильных, сильные работают в команде, чтобы защитить свои права от численно превосходящих слабых. И я, друг мой — в команде сильных. Теперь понимаете, для чего новый закон? Слабые хотят компенсировать свою ущербность числом или наемниками, а моя задача — не позволить им этого.

Вы так наивны, капитан. Противопоставляете горстке сверхлюдей миллионы слаженно работающих обычных... Я делаю на один шаг дальше. Мое видение будущего — это миллионы слаженно работающих сверхлюдей. Когда такие, как я, с десятками, будут обычными. А руководить ими будут люди с двадцатками.

Первый сделал паузу, чтобы промочить горло, но Маркус уже догадался, что он скажет дальше.

— Понимаете, капитан, вы говорите тут о социальной эволюции, в которой примут участие все подряд, слабые и сильные. Я не отвергаю дальнейшее совершенствование человечества как социума, но хотел бы, чтобы в этом участвовали только сильные. А слабые... Весь механизм естественного отбора в том, чтобы слабых не стало. Это законы природы. Против которых, как вы сами по телевизору говорили, не попрешь. Эволюция слабых? Как, черт возьми, вы себе это представляете?

— Вы гордитесь своими десятками? — ледяным голосом осведомился Маркус. — Но, кажется, забыли, что вашим предком была обычная глупая обезьяна.

— Нет, это вы забыли две вещи, — отрезал Первый. — Первое — что на эволюцию обезьяны ушли миллионы лет. Второе — что у человечества этих миллионов лет нету. Нам повезет, если еще хотя бы пять тысяч лет мы будем предоставлены сами себе. Как я уже говорил, мы можем совершить качественный скачок, если самые худшие представители рода людского просто возьмут и... исчезнут. И тогда в один момент население уменьшится вдвое, а средний уровень индексов повысится минимум на две отметки.

Маркус сжал челюсти. Этот нацист снова начал знакомую песню.

— Не ново, — покачал головой астронавт, — некто Гитлер придумал все это раньше вас. Напомнить, чем это закончилось для него и его "высшей расы"?

Виттман покачал головой:

— Вы не видите леса за деревьями. Отдельные мысли, высказанные Гитлером, были верны, как я уже говорил. В частности, что доминировать будет та нация, у которой будут здоровее и развитее люди. Что мы и видим на примере Доминиона. И вот тут наши пути расходятся. Дальше Гитлер облажался по полной программе.

— Угу, — кивнул Маркус, — его идея высшей расы оказалась провальной, неужели это вас ничему не научило?

Виттман усмехнулся:

— Вы путаете мягкое с теплым. Провальной оказалась попытка провозгласить высшей расой свою собственную, потому что немцы были люди как люди. Вторая мировая вовсе не была войной сверхрасы с низшими, это была война равных с равными, и арийцы оказались в меньшинстве. Вот и все.

Однако железный факт в том, что одни люди лучше, другие хуже. Одним достались лучшие гены, другим худшие. И делить надо именно по этому признаку. Есть сильные, есть слабые.

— Вот, значит, как? — недобро прищурился Маркус. — И что вы намерены делать со слабыми?

Первый покачал головой:

— Ничего. Начнем с того, что у меня уже нет времени, моя жизнь близится к концу, потому эта проблема останется следующему правителю. Далее, есть масса объективных причин, почему с ними никто ничего не будет делать. Кто-ведь должен и улицы мести, и унитазы ставить, и автобусы водить. На данный момент эта работа — пустая трата потенциала людей с высокими индексами. И наконец — а что вообще делать? Истребить? Хоть вы и обвиняли меня в бесчеловечности — но подобное я не в состоянии сделать. Да и кто в состоянии? А если и найдется такой... Ну, он получит колоссальную оппозицию в виде сильных, у которых в семье есть кто-то слабый. Так что вопрос этот искусственным путем не решить. Все, что я могу сделать — это создать условия, при которых сильные будут эволюционировать все сильнее, а слабые — деградировать. Возможный путь решения — депортация за пределы Доминионы самых худших. Это тоже жестоко... Но поймите, капитан. Эволюция предусматривает доминирование сильных и уничтожение либо вымирание слабых. Другие механизмы мне неизвестны. Вы говорите — жестоко? Но вспомните, что и вы сами — продукт многомиллионнолетней жестокости.

— Всегда есть альтернатива, — возразил Маркус, — как вариант — ограничение рождаемости. Чем лучше у человека индексы — тем больше детей он может иметь. Это тоже не идеальный вариант по отношению к тем, у кого индексы низкие, но тут хотя бы не доходит до прямого насилия в духе рабовладельчества. И тогда с течением времени сильных будет все больше, слабых — все меньше.

Виттман тяжело вздохнул:

— Тут есть два момента. Во-первых, у меня лично времени на работу в данном направлении уже нет. Во-вторых, отменять практику Вызовов не видится возможным. По множеству причин. Это хребет, на котором выстроено наше общество, и попытки отменить его вызовут закономерную негативную реакцию всего населения с активной жизненной позицией. Именно Вызовы дают возможность четко делить людей на лучших и худших, превращая лучших в приверженцев системы и держа худших в повиновении.

В любом случае, капитан, хоть вы и не приняли нашу систему ценностей, у вас есть возможность послужить человечеству. Коррекция ошибок возможна благодаря критике. Мне осталось недолго, и если я не умру в течение ближайших пяти лет — то сам уйду в отставку. И тогда вы сможете работать в выбранном вами направлении уже с моим преемником. А пока что у вас есть несколько лет на усиленное изучение социологии. В конце концов, если кто-то найдет способ сделать нашу систему еще гуманнее — так я только за, и буду рад, если смогу дожить до этого. Но для этого придется, ни много ни мало, преодолеть законы природы.

— Что вы имеете в виду?

— Человечеству многое не нравится в нем самом. Не нравится, что мы стареем. Не нравится, что мы умираем. Люди издавна ищут средства от старости и смерти — а толку? Поколения должны сменяться — и точка. Все, что мы можем — немного оттянуть смерть, немного продлить молодость. Так и тут. Слабым нельзя помочь, разве только временно. Рано или поздно им придется вымереть, исчезнуть, быть истребленными или еще как-то прекратить существование. Чтобы средние значения вида выросли, слабые должны умереть. Таков закон эволюции, друг мой.

И то, что мы называем злом и жестокостью — неизбежные попутчики жизни как таковой. Хищники едят травоядных, сильные отбирают самок и еду у слабых — это нормально. Это нерушимые законы природы. Вода течет, огонь горит, сильные попирают слабых. Так было и так будет, и не в человеческих силах изменить это.

Маркус не ответил. Первый прав, отчасти, но это лишь одна сторона медали. Когда гнет сильных становится невыносимым, слабые восстают, чтобы истребить своих угнетателей, и это тоже нерушимый закон человеческой природы.

* * *

А на следующий день начались расстрелы. По личному приказу Первого всех пойманных и уже получивших свои сроки "бутылочных мстителей" казнили.

— Как?!! Господи боже мой, как такое возможно?!! — вопрошал Маркус.

— А что тут вам кажется невозможным? — уныло пожал плечами Кавано.

Они сидели в небольшом кафе и медленно прихлебывали кофе.

— Но они же получили свои сроки!!

— И что с того? Вы не знали, что верховный правитель Доминиона обладает абсолютной властью?

— Как же правосудие?! Как же пусть долбаные, но хоть какие-то законы?!

Кавано бессильно развел руками:

— А Первый и есть закон. Он может делать все, что хочет, до тех пор, пока его сторонники это поддерживают. И вы, конечно, понимаете, что сторонники Рейхсминистра, будучи "сильными", всецело поддерживают уничтожение слабых, осмелившихся бунтовать и поднять руку на них.

Маркус молчал. Вот оно, "прекрасное" "светлое" будущее. Беспредел, именующийся властью сильных, во всей своей красе. Мировой порядок, так красиво завуалированный оберткой законности и благополучия. Отбирай у слабых, не сопротивляйся сильным, вот и вся жизненная премудрость. А самым слабым остается страдать молча, никому нет дела до стенаний слабаков. Система порочна сверху донизу и неодолима: ворон ворону глаз не выклюет. Первый, опираясь на плечи сильных, творит, что ему вздумается, а законы... законы только для слабых. Кто сильнее, тот и прав.

Астронавт позвал официанта, расплатился, попрощался с Кавано и вышел на улицу. Накрапывал мелкий дождь, тяжелые серые тучи очень гармонировали с тем, что творилось на душе у Маркуса. Крах всех надежд и планов на перемены: изменить мир, настолько открыто попираемый железной пятой, не выйдет. Сила признает лишь силу. И если так... Что ж, Первый не оставил ему никакого иного выбора.

Маркус прикинул в уме варианты: для задуманного нужен сообщник, в одну пару рук ему просто не справиться. И в качестве помощника отлично подойдет Ганн, ведь он у Маркуса на крючке, так сказать. Когда дойдет дело до реализации — задействует Эдвина.

По дороге домой астронавт составил в уме набросок плана. Точнее, дело даже не в плане, надо продумать последствия. Маркус, конечно, готов пойти на огромный риск, но он не камикадзе. Погибнет — так тому и быть. Но если сможет — попытается выжить.

Само собой, что выживание подразумевает бегство за пределы Доминиона, потому как способ покушения однозначно укажет копам на него, скрыть свою причастность не удастся. А как можно сбежать из самого сердца Доминиона и куда? Либо Сибирь, либо Азия. Скорее Сибирь, среди русских будет проще затеряться, чем среди китайцев. Расстояние из Франции до Уральских гор неблизкое, вариант тут один, по воздуху. Матиас Руст когда-то из Хельсинки на Красную площадь прилетел — и ничего. Сможет ли Маркус обойти ПВО Доминиона? Шансы есть, Руст был восемнадцатилетним любителем, когда обошел ПВО Советского Союза. Маркус на десять лет старше, он талантливый и опытный военный летчик.

Он быстро нашел в сети нужную фирму и набрал номер.

— Алло, здравствуйте! Вы торгуете частными самолетами, не так ли?

— Здравствуйте, сэр! Да, мы можем продать вам любой разрешенный для гражданского использования летательный аппарат.

— Меня зовут Маркус Коптев, знаете, да? Так вот, я хотел бы купить самолет. Что-то... антикварное, скажем так. Желательно редкое.

— Реактивный, поршневой? На сколько пассажиров? Насколько старый? Другие требования?

— Понимаете... я хочу самолет, на котором я буду летать, а не который будет меня возить по небу. Что-то старое, вроде самолетов эпохи второй мировой. В котором именно летчик — та деталь, что приводит в действие все. Это для души, понимаете? Я хочу своими руками управлять самолетом, через тяги, а не чтобы за меня это делали компьютер и бустеры... Хотя если вы не летчик, то вряд ли поймете...

Собеседник оказался очень сообразительным.

— Например, "Шторьх" тысяча девятьсот сорокового года? Или "Сессна Скайхок" ранних моделей?

— У вас есть "Шторьх"?! — искренне удивился Маркус.

— Не совсем. Оригинальные самолеты такого возраста остаются в единичных экземплярах, однако для истинных ценителей доступны реплики, как построенные с учетом новых технологий, так и исторически точные. Просто для примера, прямо сейчас у нас в ангаре пылятся интересные машины, например, Дэ Хэвилэнд "Комета-88" и...

— Вы о гоночном самолете тысяча девятьсот тридцать четвертого года выпуска?

— О, вы знаете, о чем речь, хотя кто бы сомневался. Он самый. Как вы понимаете, это реплика, оригинальных самолетов было всего пять, и последний экземпляр был утрачен, когда разбомбили музей, где он экспонировался.

— Круто... Он вроде деревянный?

— Оригинальные были деревянными. Наша копия имеет всего два отличия от оригинала: использование в конструкции фибергласса вместо фанеры для облегчения веса и катапультируемые кресла. Оба места членов экипажа оснащены самыми современными катапультируемыми креслами, внесены минимальные изменения в фонарь кабины, необходимые для работы катапульт. Вес самолета точно соответствует оригиналу: что сэкономили на материале — ушло на компенсацию веса кресел. Так что пилот этой машины может насладиться прикосновением к истории с повышенной безопасностью...