Четверть часа спустя, сидя вместе за столиком в компании кувшинчика сливового вина, юноша не мог поверить, что ему не снится сон. Слишком уж нереальным было подобное — Амая еще в начале лета служил в городской страже Осорэи, и видел заключенного раз или два. Еще более странным поначалу казалось Лиани, как ему обрадовался этот молодой человек, но тут все легко разрешилось — он боготворил Дом Нара и рад был встретить того, кто Рииши видел недавно, а про то, что случилось с господином Аори, знал из надежных рук.
— Кто бы мог подумать, что твоя судьба такая причудливая, — оживлено говорил он, порой взмахивая чашкой так, что вино едва не выплескивалось. — Я рад, что дело это закрыто. Тебя многие жалели среди городской стражи, хоть, прости уж, считали полным болваном.
Рассмеялся так искренне, что вызвал ответную улыбку. Рассказывать о прошлом пришлось уклончиво, но молодой офицер не заметил умолчаний.
Нет, он точно не мог быть предателем...
— А что к чему здесь, разберешься скоро. Командиры всех рангов у Сосновой что надо, — уверенно сказал Амая, как будто мысли прочел. И принялся рассказывать — и по всему выходило, что таких верных и умелых людей, как здесь, еще поискать. И никто из них тоже на роль предателя не годился. Но слова словами, а прием тут Лиани встретил радушный, никто не собирался его хватать и вытрясать секреты, который он, впрочем, не знал все равно. Сам не понимал, рад или немного разочарован. Не то что по опасностям соскучился, просто... самые зеленые и мирные лужайки, как известно, скрывают под собою трясину. А в людях еще поди ее разгадай.
Вино было вкусным и терпким, а собеседник, чуть старше годами, держался так просто, что на какое-то время Лиани позабыл о заботах. О своих: о заботах провинции проговорили полвечера.
— Что будет? — спросил. — Удастся ли их одолеть?
— Трудно сказать. Может, части гор Эннэ и лишимся. Долину они не удержат, для этого надо держаться за обе горных цепи. Юсен они не знают, — Амая осушил чашу вина.
— Не жалеешь, что здесь, а не на войне?
— Жалею, конечно. Только ведь обучать солдат тоже кому-то надо, крестьяне только мотыгу держать умеют, а с Мэнго одним числом не сладить. Хитрый он очень. А ты, выходит, теперь в мое ведение поступаешь...
Лиани кивнул. Завтра все будет иначе, молодой офицер станет его начальником, а сегодня можно сидеть вместе, как с Орни когда-то. Где тот сейчас... может, уже убит давно на войне. Он бы не струсил, не стал отсиживаться, разве что прямо прикажут.
После короткой, но нелегкой проверки Амая убедился, что у вестника острый глаз, зверей и птиц он знает и по облику, и по голосу, умеет читать следы. Ну и боец не из самых последних.
— Можно и лучше, но еще наверстаешь, — заверил молодой офицер.
В крепости сейчас были почти сплошь новобранцы — обученных уже отослали к Трем Дочерям. Лиани поставили младшим помощником Амая. Он заикнулся было, что это никак не возможно, тот лишь отмахнулся.
— Уже никому не важно, что у тебя в прошлом. Сейчас наши войска принимают даже бандитов с большой дороги. Они хоть драться умеют. И ты уж точно обучен лучше, чем новобранцы из деревень.
Новую форму выдали — тоже коричневую, как у земельных, но темнее, и с алой, а не песочной поддевкой. И на головной повязке был знак Сосновой, а на рукаве — полоска с отметкой ранга.
Теперь влажный, уже потеплевший ветер доносил запахи хвои. Порой горное эхо множило голоса или стук упавшего камня. В это место Лиани влюбился сразу и теперь уже не огорчался, что вернуться в Срединную не придется.
Командир Таниера крепость свою тоже явно любил — пусть и не имела она уже давно военного значения, содержалась в полном порядке, хоть сейчас обороняйся от врага. Это полезно было для новобранцев — привыкали к должному еще до места службы. В обычные дни тут готовили мечников и лучников для Ожерелья, а сейчас приходилось по-быстрому натаскивать угрюмых перепуганных крестьян хоть как-то держать в руках оружие. Они в большинстве своем драться с кровожадными чужаками совсем не хотели и пришли сюда против воли. Тут Лиани пригодились навыки службы в земельной страже; там, если нужно было уговорить, а не применять силу, у него выходило неплохо.
Жаль было этих людей — скоро начало весенних работ, а они покинули свои наделы и пойдут умирать. На земле останутся работать женщины и старики, которым сейчас толком нечего есть — провизию забирали для армии. И, если победа не будет быстрой, волнения могут начаться по всей провинции, как случалось еще не в самые давние времена.
Ладно хоть пока ненависть к захватчикам пересиливает. Вопрос, надолго ли ее хватит, когда свои тоже ведут себя как враги?
Как-то там его близкие... У них деньги были, семья не бедствовала, но мало ли. А сестра замужем где-то на севере, не так далеко от долины Трех Дочерей.
Эйли Амая к нему привязался. Часто вызывал к себе, в свободное время возил показывать окрестности. Погоди, говорил, вот зазеленеет все — поймешь, какое тут место. И в большое село в предгорьях собирался ему показать — говорил, там куда свободней и веселей, чем в крепости. Опять же, девушки. А свободное время как ни странно и вправду было теперь: это оружейники работали, не разгибаясь, а новобранцев хоть гоняли нещадно, все отдыхать им давали. А иначе какой прок в обучении?
...Защелкал клест, отрывистые звонкие звуки потекли меж застывшими темными соснами. Молодой офицер ответил ему схожим свистом, а Лиани, улыбнувшись, вспомнил старую детскую песенку про птицу, спел пару строк.
...Ветер влюбился в перепелку и поддерживал ее в полете, повсюду носил с собой, показал разные земли, но птица становилась все грустнее. Что с тобой, спросил ветер, и она ответила — я хочу есть и пить...
— Славно умеешь, — отметил Эйли
Лиани смущенно, чуть растерянно улыбнулся.
— Может, не знаю. У нас товарищ был, вот его бы слушать и слушать... Когда пел, голос то будто девичий, то словно сама земля ожила, и перекликаются горы.
— А он где?
— Остался в земельных... сейчас, наверное, где-то сражается.
Когда возвращались, встретил возле казарм тонкого острого человека в коричневом и темно-красном, но иных оттенков, не форменных; сперва показалось — ровесника, потом, заметив легкие морщинки у глаз, Лиани накинул ему лет десять. Яари Эйра, секретарь командира Таниеры и летописец, подробно расспросил юношу об оружейниках, о том, что слышал о прочих делах в Срединной. Лиани насторожился — к чему расспросы? Людей, которые стараются сохранить для потомков ход времени, он уважал, но не зря же было предостережение. Отвечал сдержанно, ровно то, что мог любой узнать без труда.
Если разговоры с Амая были приятны, то этот секретарь, наверное, в родне имел нечисть, нагоняющую тоску. Сразу сердце заныло — вот спрятался здесь, в мирной крепости, и помощником сделали только по стечению обстоятельств, спасибо Дому Нара. Вернуться бы в кузни, а еще лучше отпроситься вместе с новобранцами к Трем Дочерям. Только бы старший товарищ, он же начальник, не воспротивился. Но Лиани постарается его уговорить.
Охваченный тревожным и тяжелым раздумьем, поднялся на крепостную стену, вглядывался в другую стену, древнего хвойного леса, будто мог через тысячи стволов, через горные отроги увидеть север.
Там его место. Он все-таки может хоть что-то сделать для своей родины, пусть даже убьют в первой же схватке.
В стычках с бандитами ему раньше участвовать приходилось, убивать — нет. И звание десятника получил за дело бескровное — когда нашли и задержали изготовителей фальшивых монет. Так странно, всегда служил порядку в родных землях, мечтал делать это лучше и лучше, а никогда не задумывался, что не всегда блестящим и светлым останется лезвие сабли. Говорят, клинок помнит все души, которые забрал, и они видны, если всмотреться.
Здесь, в крепости, большинство тоже не знали, что такое схватка с врагом. Даже солдаты, отслужившие много лет, не бывали за пределом мирных гор Юсен, что уж говорить о новобранцах.
Ветерок донес запахи кедра, сырого мха. Вдохнул полной грудью — раз пока его место здесь, надо использовать это. Красота-то какая, а уж летом, наверное, или осенью, когда красное золото листьев оттеняет темную хвою...
Стало полегче. Сам не заметил, как снова начал напевать с детства знакомую песню; от той, про перепелку и ветер, перешел к другой, о лотосе и красавице.
Услышал — девичий голос ему подпел несколько слов, а потом раздалось хихиканье. Обернулся — вздрогнул сперва, показалось... После сообразил — вот эта невысокая, в синей шерстяной накидке, слишком короткой для холодов, не Нээле, а вовсе даже та девушка из гостиницы, где его угораздило свалиться больным. Имя вспомнил, похожее на песню клеста — Кэйу. Ей бы в холмах восточнее быть, а она стоит здесь, придерживая конец накидки, голову чуть склонила и смеется беззвучно.
— Узнал...
**
Долг сына или дочери — чтить своих родителей, быть послушными их воле, радовать их душу. Я не была хорошей дочерью, думала Майэрин, бесцельно бродя по серому саду: сейчас, в конце месяца Угря, он и в лучшие времена не сильно бы радовал взор, теперь же садовники и вовсе работали спустя рукава.
Шелковые туфельки промокли от тающего снега: не по погоде обувь, но какая разница. Домашняя простая одежда — ткань отяжелела от сырости, тонкие пальцы в пятнах от туши, и сама не помнит про это, и служанкам не до того. Хорошая тушь, дорогая, трудно смывается...
Я была плохой дочерью, думала девушка, бродя по сырым галечным и песчаным дорожкам, среди плотных, погребальных кустов можжевельника. Садовые фигуры-звери смотрели ей вслед печальными неживыми глазами.
Надо было соглашаться, когда отец впервые заговорил о свадьбе. Тогда ничего бы не было, все бы жили. Все трое... нет, четверо — не надо забывать об отце Рииши, то есть господина Нара-младшего.
А ведь ей самой отец все позволял, хоть и посмеивался — что за девушка, больше времени проводит в обществе книг и писчей бумаге, чем среди подруг и сундуков с нарядами.
Теперь даже плакать нет смысла.
И нет смысла думать о прошлом — будущее бы достойно принять.
Представляла, как возникнет-воздвигнется на пороге человек с указом из далекого золотого города, имя семьи будет опозорено, а всех женщин сошлют куда-нибудь в глушь, где дом едва виден из зарослей камыша и крапивы. И день за днем, день за днем потянется безотрадно. Она молода, и долго будет смотреть, как рядом растут, а потом и стареют одинокие сестры...
В такие моменты ей хотелось умереть, а потом было стыдно за подобные желания. Отца она продолжала любить, за всю жизнь не слышала от него резкого слова. И от имени Дома не отказалась бы ни за что, предложи ей кто-нибудь. И в душе царило смятение — а то, что она допускает вину, почти уверена в ней — это уже предательство семьи или нет?
Нет, не зря все же думает день и ночь — плохой была дочерью, и ей остается...
Очень трудно Рииши было в роли нового главы Дома. Рад бы никогда им не становиться... Сперва немногочисленные родственники — привыкли видеть его наследником, учтивым молодым человеком, которому еще расти и набираться опыта. Теперь из них кто-то пытался поучить уму-разуму, кто-то соблюдал все положенные правила обхождения, старательно не мешая ему ошибаться, и толку от всего этого было, как от телеги яиц на ухабах.
Ладно хоть нашлась пара дядюшек-тетушек, которые просто по-человечески сочувствовали ему и выказывали готовность помочь или хоть не сбивать с толку непрошенными наставлениями.
С другими Домами было куда сложней. Темной слыла история со смертью Аори и Тори, в болотной трясине и то вода чище. Не хотел ее касаться сейчас — пусть бы казался кротом, что забивается в нору поглубже; не хотел, но приходилось. От каждого из равных теперь глав Домов хоть намек, да услышал.
А правильно держать себя не умел. Ладно хоть не приучен был показывать истинные чувства: очень удивился бы, узнав, что говорят за спиной — наследник, мол, попался тот еще кремешок, не знаешь, как подступиться.
Все ночи были полны глухого отчаяния. Спал мало, больше сидел за книгами или бумагами Дома. Но толку от того, что он так сидит? Бросить бы все, и уехать на север, в гущу сражения... Нельзя. Долг не велит.
И тот же долг требовал, чтобы он сам — как младший — нанес визиты равным, и принял тех, кто стоит ниже. Война, не война, особого значения это не имело. Может Рииши и рад был бы пропадать в оружейных, что Срединной, что Осорэи, но отказ увидеться с кем-то служил намеком на неприязнь.
Спасибо хоть матушка, отложив в сторону горе, давала советы. Только сейчас оценил ее ум — привык, что немногословная, добрая, всю себя отдает семье. А она, оказывается, и наблюдать умела, и знала, как повести речь.
— Мама, тебя бы советником! — вырвалось как-то.
Нэйен так улыбнулась...будто скинула пару десятков лет. А ведь ей всего сорок шесть, запоздало подумал. Да, кажется... говорили ведь — родилась в год, когда пролетела звезда с хвостом, и ночные светила встали в ряд на ее пути. Почему-то не думал никогда о возрасте матери. А ведь у нее и морщинок-то не особо много, в сумерках кажется молодой... Даже смерть мужа не прибавила лет.
Хоть и тяжко было, но пока все шло довольно гладко: к нему приглядывались — не каждый в столь молодом возрасте становится главой Дома, и вместе с тем никаких неожиданностей не ждали. Почтительный молодой человек, правильный, старших слушает, решать все будет не он, а родня, вот на нее и стоит направить внимание.
Только Хоиру Иэра, глава охряных угрей, всерьез заинтересовался им самим. Откуда-то проведал, рыба сушеная, что Рииши целых два раза уже посетил вдову Тори, и, кажется, что-то подозревает.
Он якобы случайно встретил Рииши у Нефритовых ворот, когда тот возвращался от оружейников — пешком, как любил. Окликнул из носилок красного дерева, самых дорогих во всей провинции. Молодой человек знал, что этот Дом неожиданно выделил на нужды Хинаи крупную сумму, что поддержал господина Кэраи, но все-таки Хоиру остерегался. Как и его ныне единственного сына. Могли бы дружить — отталкивала вечная полуулыбка глиняного изваяния и внимательный, затаенный прищур. Погибший меньше года назад Ариеру был куда проще. Эх, судьба несчастливая...
Рииши еще раз оценил особенности своего нового положения: глава Иэра при виде него выбрался из носилок, с тонкой улыбкой отметил, как рад встрече, предложил идти дальше, а сам рядом поплыл. Честное слово, если отец ходил резко, а Тори слегка вразвалку, этот будто земли не касался: ни одна складка драгоценного бархатистого одеяния не сминалась.
Но, отвлекшись на походку, Рииши не сразу сообразил, что говорят с ним уж точно не как с главой семейства. А как с несмышленышем.
— Пользуясь преимуществом своего возраста и давних теплых отношений с вашим почтенным отцом, осмелюсь поступить невежливо и дать совет. Этот Дом, Аэмара... они сейчас кажутся слабыми, и, что бы ни двигало вами, вероятно, искреннее сочувствие, все же не стоит иметь с ними дела. Тори мертв, но его родня — люди очень зубастые. Они сделают все, чтобы не потерять положения.
